– Ну что вы, – произносит догадливая Тереза, – вам не надо уходить, я уже проснулась.

Она встает и снова сооружает из подушек и одеяла ложе. Но отодвигает его к стене, чтобы не мешать. Потом садится, прислонясь спиной к стене, укрыв ноги своим пальто и приветливо улыбаясь.

– Терезы не было здесь уже несколько месяцев, она тоже не видела, что я за это время сделал. – Он роется в холстах.

– Вы не были… вы уезжали? – спрашивает Малин, явно опять из вежливости.

– Я была в Копенгагене.

– Три дня, – тихо смеется Симон, – а все остальное время проводила эксперимент. Да, Тереза?

Потом его лицо делается серьезным. Симон находит холст, который искал, но держит его в руках так, чтобы девушки ничего пока не увидели.

– Эта готова. Эту можно смотреть. Но она лишь часть триптиха, две другие картины еще в работе. Конечно, неправильно смотреть только на одну часть, важна вся композиция.

Картина небольшая. Серая поверхность. Маленькие чешуйки светло-зеленых оттенков проступают с точной равномерностью. Словно опадающие листья,думает Тереза. Или все, что угодно.

– Здорово, – произносит она.

Симон ставит холст на пол, прислонив к стене:

– Это средняя часть триптиха, но я не собираюсь ничего объяснять, остальные две увидите, когда я закончу. Они будут совсем другими, там будут лица, грубые, омерзительные, совершенно плоские, и у всех одно и то же выражение.

– Такое, – говорит вдруг Малин, указывая на портрет Терезы. Симон переводит взгляд выше.

– Нет, это работа Терезы. Я еще не рисовал эти лица.

Малин сразу поворачивается к Терезе:

– Ой, я не имела в виду ничего плохого… Это очень сильная работа, кто это?

Тереза опустила глаза. Только бы не заметили, насколько она взволнованна… но, когда она поднимает голову, ей не удается скрыть волнение: слова Малин застигли ее врасплох.

– …это не… совсем не готовая работа… лучше бы вы сейчас не смотрели, я не хочу…

– И что же вы скажете об этом? – Это Симон о своей работе.

Малин пятится от картины Симона, долго на нее смотрит. Тереза успевает подняться и натянуть джинсы. Она, будто разглядывая работу Симона, подходит к своему портрету, как бы машинально поворачивает его к стене и продолжает смотреть на картину Симона.

– Необыкновенно изящная картина, считаю я, – говорит Малин, – я что хочу сказать, я не эксперт, но если мне что-то нравится, то это понятно сразу, а твоя картина мне нравится. В ней столько покоя. Она воплощение покоя, хочется смотреть и смотреть.

– Именно это состояние я и хотел передать, – обрадовался Симон, – так и было задумано.

– Хм, – тихонько хмыкает Тереза.

Что-то в ее тоне задевает Симона, он переводит взгляд на нее. Тереза стоит, засунув руки в карманы джинсов.

– И? – произносит он с вызовом.

– Что? – непонимающе смотрит на него Тереза.

– Ничего! – отвечает он.

В его глазах промелькнула обида.

– В чем дело, Симон? – Тереза вытаскивает руки из карманов. – Я же сказала, что картина хорошая, разве нет? Разве я не сказала этого?

Малин идет к двери. Симон смотрит на Терезу.

– Ты произнесла одно слово, – досадует он, – здорово.

– А тебе, конечно, необходимо услышать целый трактат, – ворчит Тереза.

– Терезе, наверно, надо поспать… – осторожно встревает в разговор Малин, стоя у двери.

– Трактат совсем не обязателен, – взвивается Симон, – но было бы неплохо, если бы у тебя хоть раз появилось желание ОБСУДИТЬ то, что я сделал.

Тереза молчит. Симон берет картину и тоже молча ставит ее в кучу других, прислоненных к стене. А потом не выдерживает:

– Не все же так боятся критики, как ты.

– Какого дьявола! – почти шипит Тереза, – просто я не настолько амбициозна, чтобы вынуждать людей часами твердить одно и то же по поводу моих работ! Иди ты!.. “Обсудить”, меня тошнит от этого слова. Мы только и делаем, что обсуждаем в этой школе!

– Кто это мы? – сразу реагирует Симон.

И снова молчание. В этой перепалке преимущество осталось за Симоном, настолько явное, что данный спор становится бессмысленным.

Симон застегивает куртку, Малин стоит у двери, держась за дверной косяк. Тереза уставилась в пол и ничего не произносит.

– Завтра сюда придет Сабан, – наконец произносит Симон.

Тереза поднимает глаза:

– Когда?

– Не знаю, часов в восемь.

Терезе мерещится легкая издевка в его словах. Сабан – это их руководитель, профессор, он не часто заходит сюда. Когда у них задание на вольную тему, именно он решает: зачет или незачет.

– Тьфу ты пропасть!

– Да уж, – сочувственно соглашается Симон. – А я буду около одиннадцати.

– Пока, Тереза, – говорит Малин, – приятно было познакомиться.

– Пока, – говорит Тереза, в упор глядя на Симона. – Твой будильник здесь? Хочу убраться отсюда до прихода Сабана.

– Он на окне, – говорит Симон.

Потом он через силу ей улыбается. Тереза, прежде чем закрыть за ними дверь, тоже отвечает ему натянутой улыбкой. Оставшись одна, она готова расплакаться, лучше бы ей не приходить сюда, даже для того, чтобы просто поспать. Здесь опять попадаешь в ловушку,думает Тереза, и все начинается сначала.

Бывает в жизни такое, о чем никому не расскажешь. Но у Жанетт есть несколько подруг, хотя, пожалуй, не больше двух, кому можно доверить почти все. Одна из них – Сандра. Сандра и Жанетт дружат уже много лет, и хотя между ними всякое бывало, долгие, иногда часами длящиеся разговоры накрепко связали их – они обсуждали почти все. Переживания, комплексы, недомогания и даже детали интимной жизни. От подруги – никаких секретов. Единственное, о чем не говорили, – это о том, чего не знали сами. За эти годы столько было сказано и передумано, такой дружбой можно гордиться. Беседы их сравнимы с многоцветным полотном, на котором вытканы самые разные узоры из мыс лей и суждений. Такое полотно стоило бы поместить в музей северных народов. Чем не произведение искусства? Восторг посетителей обеспечен.

Но Жанетт все-таки в сомнениях.

– У меня целый час, – объявляет Сандра радостно, снимая крышку со стаканчика с йогуртом, купленного к обеду, – а когда ты вернешься?

– Я пойду домой, – отвечает Жанетт, – сегодня здесь у меня больше нет дел.

Они сидят в кафетерии телестудии. Когда-то они были коллегами, работали вместе над серией передач. Потом их дороги разошлись, теперь Жанетт работает сценаристом в одной из программ новостей, а Сандра – репортером в другой.

– Я так плохо спала сегодня ночью, – говорит Жанетт, наблюдая за черным пятнышком, неотвязно маячащим перед правым глазом.

– Надо же, посмотри, водянистый какой! – Сандра указывает на йогурт.

– Он просто осел на дно, перемешай ложкой, – предлагает Жанетт.

– Фу, какой противный. – Сандра встает и направляется к прилавку, чтобы поменять йогурт. Жанетт нащупывает пальцами камень в кармане, а потом вынимает и кладет на стол. И все-таки ей необходимо с кем-нибудь посоветоваться, деваться некуда. Интересно, что скажет Сандра.

– А как твои дела? Он звонил? – спрашивает Сандра, вернувшись с новым йогуртом.

– Ну…

– Ну?

– Я не хочу его сейчас видеть.

– Могу тебя понять, – говорит Сандра серьезно, – пора ему образумиться. Юнас ведь… я о том, что… он ведет себя совсем безответственно.

– Ну… – снова тянет Жанетт, а потом некоторое время молчит. Сандра с осторожностью смотрит на нее, в целом они уже давно это обсуждали, и не раз. Но после того случая, который так взволновал Жанетт и о котором она, несмотря на остроту момента, так и не рассказала подругам, уже трудно возвращаться к этой теме, так что уж лучше даже и не начинать.

– Я думаю, тебе нужно просто успокоиться, – произносит Сандра, – используй время для себя, займись Йенни, подумай как следует, но будь разумна, не думай об этом сутки напролет. Юнас должен тебя понять, сам-то он обычно столько времени тратит на себя.