Это мог быть ресторан, ресторанище или ресторанчик. Но чаще всего это был таец, так сказать, повар-солист, перед одно– или двухконфорочной газовой плиткой, питавшейся от баллона. На плитке стояла сковорода, а в сковороде что-то фырчало, стреляло брызгами и пахло, иногда – отвратительно для европейского носа, однако в большинстве случаев – очень даже аппетитно.

Троица старалась держаться относительно широкой улицы, где легче было увертываться от снующих людей.

И не только от людей: Пифагор едва не врезался во что-то серое, что в сгущавшихся сумерках принял поначалу за брезентовый борт грузовичка. По сути, так оно и было, только в роли транспортного средства выступал небольшой слон, тащивший на спине несколько мешков с чем-то круглым, из этих самых мешков выпиравшим.

Они благоразумно свернули на более узкую дорожку, по которой слоны ходить были не должны. Идти пришлось медленнее, но торопиться было некуда – их самолет вылетал лишь утром. Длинную пересадку сделали специально, чтобы дать отдохнуть Александру Федоровичу.

Теперь они шли фруктовыми рядами. Чего здесь только не продавали! Ананасы маленькие и большие, зеленые и коричневатые. Арбузы маленькие и большие, ярко-красные и… ярко-желтые! Персики, дыни, яблоки, апельсины. А также десятки фруктов, которые Пиф не только ни разу в жизни не пробовал, но даже ни разу в жизни не видел.

– Я хочу есть, – неожиданно заявил Богданов.

Сопровождающие обрадовались: давненько не предъявлял он подобных желаний.

– Поехали в отель, Санечка, – сказала жена. – Там закажем все, что захочешь.

– Я хочу здесь, – ответил тот. – Прямо на улице.

По тону было ясно, что спорить нежелательно.

Ольга растерялась. Конечно, вокруг – сотни мечтающих их накормить. Но что будет с мужем? А вылет – с утра.

Она как-то жалобно посмотрела на Пифагора. Будущий врач подумал и принял решение.

– Хорошо, – сказал он. – Только кормильца выберу я.

– О^’кей, – согласился Александр Федорович.

На улице совсем стемнело, однако разом затрещали маленькие бензиновые электрогенераторы, и базар теперь освещался десятками тысяч лампочек. Света добавляло и пламя от бесчисленных плиток и жаровен.

Пиф подошел к пожилому тайцу, заговорил по-английски. Тот вполне сносно ответил.

– Мне надо накормить очень больного человека, – тихо сказал будущий доктор.

– Что болит? – спокойно спросил таец.

– Желудок, кишечник, печень, легкие, – начал было перечислять Пифагор, но замолк, потому что тот увидел Богданова и понимающе качнул головой.

– Мясо или рыба? – спросил он у больного, которого уже подкатила Ольга Николаевна.

– Мясо, – ответил Александр Федорович. – И рыбу, – добавил он. – И овощи.

– Хорошо, – невозмутимо ответил таец.

Он достал небольшую чистую сковородку, поставил ее на огонь, а из маленького холодильника вытащил уже нарезанные кусочки чего-то непонятного.

Через минуту все шипело, булькало и пыхтело паром, так же как и на сотнях других импровизированных кухонь. Вторая конфорка тоже была занята: там готовились овощи в каком-то замысловатом соусе.

Готовка оказалась недолгой, видно, все продукты были заранее замаринованы или еще как-то обработаны.

Таец достал одноразовые картонные тарелки и пластиковые вилки. Потом подумал и вытащил откуда-то из-под плиты красивую, с виду фарфоровую, тарелку и изящные мельхиоровые вилку и нож.

– Только одна, – извинился он.

– Все отлично, – успокоила его Ольга Николаевна, накладывая мужу понемногу из обеих сковородок. – Ешь, Санечка.

На колени Богданову поставили чистую выданную тайцем картонку. Поверх нее – фарфоровую тарелку с затейливым золотым узором и вкусно пахнущей едой. Сопровождающие ели из одноразовых.

Неожиданно к ним присоединился и таец, устроивший себе ужин. Может, решил подтвердить качество еды?

Все оказалось чертовски горячим и чертовски вкусным. Пифагор боялся острых специй – богдановская печень была никакая, – но ни перца, ни уксуса не чувствовалось. Пища ни в коем случае не ощущалась пресной. Однако приправы оказались удивительно мягкими и – какими-то не резкими, что ли.

Первым доел свою порцию Богданов и… попросил добавки. Ольга Николаевна вопросительно посмотрела на будущего эскулапа. Пиф же был в легком замешательстве.

– Пусть ест, – сказал таец.

– Вы очень вкусно готовите, – благодарно отозвался Александр Федорович. Его английский был несравнимо лучше, чем у повара и Пифагора. Настоящий английский.

– Спасибо, – ответил тот.

Добавку Богданов поглощал гораздо медленнее.

Было видно, что он устал. А еще было видно, что ему очень вкусно.

Наконец он закончил, вытер губы и пальцы поданной женой салфеткой.

Пифагор взялся за ручки коляски и, поблагодарив тайца, потихоньку направился вперед.

Ольга Николаевна чуть задержалась, чтобы рассчитаться.

– Сколько мы вам должны? – спросила она.

Таец назвал сумму. В Москве за эти деньги пирожков на вокзале не купишь.

Богданова дала много больше запрашиваемого, но повар, аккуратно отделив часть денег, вернул остальное ей.

– Вы знаете, это просто чудо, что он так хорошо поел, – по-английски поблагодарила она.

– Чудеса случаются, – улыбнулся тот.

– Большое вам спасибо, – попрощалась Богданова.

– На здоровье, – на ломаном русском откликнулся пожилой повар.

Они возвращались в отель по неожиданно пустой улице – шумный рынок остался позади. На мосту через неширокий канал Александр Федорович попросил остановиться.

Богдановы отпустили Пифа, тот быстрым шагом направился в отель. Ему еще предстояло важное дело – дозвониться до Дуняши. Он не мог звонить со своего мобильного, так что следовало добраться до номера. А еще он не мог звонить на ее мобильный. Нужно было дозваниваться на домашний телефон ее мамы, Валентины Викторовны. И чтобы Дуняша была там.

Как же не вовремя оказалась эта поездка!

Но отказать в помощи Богдановым Пифагор не мог. Да и деньги могут скоро понадобиться.

Он быстро разобрался с кодами и набрал номер. Выслушал длинные гудки, положил трубку, повторил набор. С тем же результатом.

Расстроенный и беспокойный, лег спать.

Почему-то подумал о Богдановых. Вот они всего добились в этой жизни: любви, детей, достатка. Ну а смерть – она по-любому когда-нибудь приходит. К тому же, чем черт не шутит, пока медицина спит – хилера нашли не просто так, а по наводке каких-то могущественных богдановских друзей. А вот у них с Дуняшей пока все очень тухло.

Он еще раз набрал номер. Послушал гудки.

Наконец, включив кондиционер посильнее, положил голову на удобную подушку – завтра тоже предстоял тяжелый день.

Богдановы же так и стояли в одиночестве на мосту.

Катера уже не ходили. Даже немногочисленные прохожие постепенно исчезли. Нужно было идти в номер, но Александр Федорович явно этого не хотел, а Ольга Николаевна не решалась его торопить.

Под светом желтых фонарей вода в канале теперь казалась черной. Неспешное течение несло мелкие прутья и опавшую листву.

– Может, пойдем, Санечка? – наконец спросила она. – Завтра рано вставать.

– Пойдем, – выдохнул он.

Она нагнулась к нему, поцеловала в лысину. Когда-то у Саньки была роскошная вьющаяся, соломенного цвета шевелюра. Потом подушечками указательных пальцев мягко вытерла Санечкины глаза.

Пальцы стали мокрыми.

– Все будет хорошо, Санечка, – сказала она. – Я обещаю.

– Да, – вздохнул он.

Она покатила коляску к отелю, а в голове крутилась только одна мысль. О чудесах, которые случаются. Так ведь сказал пожилой таец?

Но верилось в чудеса слабо.

– Кураева есть?

Дуняша никак не отреагировала. За без малого три года замужества к своей новой фамилии она так и не привыкла.

– Авдотья Кураева здесь есть?

Она бы и на Авдотью не откликнулась. Сколько себя помнит, все и всегда звали ее Дуняшей.