Пока не окажешься в дороге одна, не осознаешь, насколько внешний мир заботлив и дружелюбен, — хоть порой это и утомительно. Дама-миссионерка назвала мне несколько лекарств против желудочно-кишечных недугов, в частности, превосходный набор слабительных солей. Голландский инженер со всей серьезностью наставлял меня относительно того, где следует останавливаться в Стамбуле, и предостерегал от опасностей, уготованных даме в этом городе.

— Вы должны быть осторожны, — вразумлял он меня. — Вы благовоспитанная дама, всегда жили а Англии под защитой мужа и родственников. Не доверяйтесь никому: не ходите ни в какие увеселительные заведения, если точно не знаете, что это за место.

Он обращался со мной, как с невинной семнадцатилетней девушкой. Я поблагодарила и заверила его, что буду постоянно начеку.

Чтобы защитить от непрятностей в первый день приезда, он пригласил меня поужинать.

— «Токатлиан» — очень хороший отель, — сказал он. — Там вы будете в безопасности. Я позвоню вам около девяти, заеду и повезу в чудесный ресторан. Его содержат две русские дамы благородного происхождения. У них прекрасная кухня и безупречное обслуживание.

Я с благодарностью приняла приглашение, и все было именно так, как он обещал.

На следующий день, закончив дела, он снова заехал за мной, немного повозил по Стамбулу, а затем приставил ко мне гида.

— Вам не нужен гид от Кука, — сказал он. — Это слишком дорого. Что касается этого, то за него я ручаюсь.

В конце вечера, приятно проведенного среди русских дам, грациозно плававших между столиками, расточавших аристократические улыбки и всячески опекавших моего инженера, он показал мне еще несколько стамбульских достопримечательностей и в последний раз доставил в отель «Токатлиан».

— Хотел бы я знать… — начал он, когда мы прощались у входа, и вопросительно взглянул на меня, — хотел бы я знать сейчас… — повторил он свой вопрос, и взгляд его стал настойчивей. Потом вздохнул и добавил: — Нет, думаю, благоразумнее не спрашивать.

— Вы очень благоразумны, — ответила я, — и очень добры.

Он снова вздохнул.

— Я бы предпочел, чтобы все оказалось иначе, но вижу, что так будет правильней.

Он взял мою руку, прижал ее к губам и навсегда исчез из мoeй жизни. Милейший человек — сама доброта — именно ему я обязана тем, что знакомство с Константинополем оказалось для меня столь приятным.

На следующий день представитель Кука, щеголяя изысканными манерами, доставил меня на вокзал Хайдар-паша по другую сторону Босфора, откуда мне предстояло продолжить путешествие в Восточном экспрессе. Счастье, что он провожал меня, ибо ничто не напоминало сумасшедший дом больше, чем вокзал Хайдар-паша. Все кричали, толкались, размахивали руками и наседали на таможенников. Именно тогда я познакомилась с одним из методов работы переводчиков Кука.

— Дайте мне один фунт, — велел мой гид.

Я дала. Он тут же вскочил на таможенную стойку и, размахивая банкнотой над головой, закричал: «Сюда, сюда!» Его действия увенчались успехом. Таможенник, весь оплетенный золотыми галунами, поспешил к нам, мелом поставил кресты на всех моих чемоданах, пожелал мне счастливого пути и отправился терзать тех, кто не овладел еще однофунтовым методом Кука.

— Ну, а… — я не знала сколько. Но пока я перебирала свои турецкие деньги — какую-то мелочь, которую мне поменяли еще в поезде, мой гид уверенно произнес:

— Оставьте это себе, может пригодиться. А мне дайте еще один фунт.

С большими сомнениями, но понимая, что учиться приходится на опыте, я послушно протянула ему банкноту, и он покинул меня.

При переезде из Европы в Азию произошла какая-то неуловимая перемена. Словно время перестало играть сколько-нибудь важную роль. Поезд двигался теперь неторопливо — вдоль берега Мраморного моря, вверх по склонам гор — дорога была сказочно красива. Другими стали и пассажиры, хотя точно определить, чем нынешние отличались от прежних, я бы не взялась. Я чувствовала себя отрезанной от привычного мне окружения, но тем интереснее становилось путешествие. Мне доставляло огромное удовольствие рассматривать на остановках людей в пестрых одеждах, толпившихся на перронах крестьян и неведомые кушанья, которые они предлагали пассажирам через окна: что-то нанизанное на вертелы или завернутое в виноградные листья, яйца, выкрашенные в разные цвета, и тому подобное. По мере продвижения на Восток, правда, еда становилась все более неприятной — все более горячей, жирной и безвкусной.

На второй вечер поезд сделал остановку, и пассажиры высыпали полюбоваться Киликийскими воротами. Перед нами предстала картина фантастической красоты, никогда ее не забуду. Впоследствии я проезжала по тому пути туда и обратно множество раз и, поскольку расписание менялось, оказывалась там в разное время дня и ночи: иногда рано утром, когда вид был удивительно красивым, иногда, как впервые, около шести часов вечера; иногда, к сожалению, глубокой ночью. В тот первый раз мне повезло. Выйдя из поезда вместе с другими, я увидела неописуемую красоту. На горизонте медленно заходило солнце. Я была так рада и благодарна судьбе, занесшей меня сюда! Затем раздался свисток, мы разошлись по своим вагонам, и поезд стал медленно спускаться по длинному склону ущелья, чтобы, переехав через текущую по его дну реку, перебраться на противоположный склон — мы покидали Турцию и въезжали в Сирию через Алеппо.

Прежде чем мы добрались до Алеппо, со мной случилась неприятность: я обнаружила у себя на плечах, на затылке, щиколотках и коленях следы множества укусов и подумала, что меня искусали москиты. Но то были не москиты. По своей тогдашней неискушенности я не знала, что это были клопы. У меня на всю жизнь сохранилась особая чувствительность к их укусам. Они выползали из всех щелей старомодных деревянных вагонов и жадно набрасывались на сочных пассажиров. Температура у меня подскочила до 37,8°, и руки вздулись. Наконец, при любезной помощи французского коммивояжера, удалось разрезать рукава моего пальто и блузки — руки внутри них так распухли, что ничего другого не оставалось. У меня был жар, болела голова, я отвратительно себя чувствовала и думала про себя: «Ах, зачем я пустилась в это путешествие!» Мой новый французский друг был незаменим; где-то купил для меня виноград — сладкий мелкий виноград, который растет только в том уголке земли.

— С такой высокой температурой вам не захочется есть, — сказал он. — Сосите этот виноград.

Хоть мама и Бабушка учили меня никогда не есть за границей немытых фруктов и ягод, я пренебрегла их советом. Каждые четверть часа я понемногу ела виноград, и это облегчало мое состояние. Разумеется, больше мне ничего не хотелось. Мой добрый француз распрощался со мной в Алеппо. В течение следующего дня отек на руках уменьшился, и я почувствовала себя лучше.

После изнурительного дня, проведенного в поезде, который тащился со скоростью не более пяти миль в час и постоянно останавливался на так называемых станциях, ничем, впрочем, не выделявшихся на фоне окружающего пейзажа, мы наконец прибыли в Дамаск. Я очутилась посреди толпы — носильщики вырывали вещи у меня из рук, крича и завывая, другие носильщики, в свою очередь, вырывали мои вещи у них — кто сильнее, тот побеждал. Наконец я разглядела стоявший у вокзала красивый автобус с табличкой «Отель „Ориент палас“ на ветровом стекле. Величественная фигура в ливрее приняла мой багаж; вместе с еще двумя обалдевшими путешественниками нас посадили в автобус и доставили в отель, где меня ждал номер. Это был великолепнейший отель с огромными мерцающими мраморными холлами, правда, так слабо освещенными, что разглядеть почти ничего было невозможно. Меня торжественно препроводили по мраморной лестнице наверх, в необозримо обширные апартаменты, и я попробовала обсудить вопрос о ванне с явившейся на мой звонок добродушной женщиной, которая знала несколько слов по-французски.

— Мужчина устроить, — произнесла она и пояснила, — un homme, un type — il va arranger. — Она приветливо поклонилась и исчезла.