– О, эти современные роды! – гремела она. Несколько кухарок с любопытством оглянулись на нее.

– Клоридия, что случилось? – спросили они.

– А, ничего! Как опухоль, распространяется вредный обычай, – сказала она, мимикой и выразительными жестами копируя благородных дам, с которыми ей приходилось иметь дело. – Матери считают зазорным и низким давать грудь плоду, который отягощал их лоно своим весом!

Кухарки, сообразив в чем дело, начали смеяться. Одна из них, у которой, как я знал, была двухлетняя дочка, вытащила грудь и выдавила из нее молоко, брызнувшее тонкими струйками, чтобы показать, что она все еще кормит дочь грудью.

– Это что, кажется им низким? – ухмыльнулась она.

– Прощайте, детки, прощайте! – бушевала между тем Клоридия, бегая по кухне с широко расставленными руками, чтобы выпустить на волю гнев на княгиню Форано. – Те, кто произвел вас на свет, уже не любят вас, поскольку вы обнаглели настолько, что причиняли боль во время родовых схваток. И вот так новорожденного в Европе заставляют начинать с чужой груди, хорошо еще, если не с коровьего вымени. От такого неправильного питания потомство оказывается под знаком вырождения. Материнская природа, разочарованная этим, считает, что ее предали, молоко уходит из груди, потому что его изгоняют страх перед уродством и отвращение к тяготам. Вот вам и причина отчужденности между ребенком и родителями. Благородное чувство детской любви чахнет уже в колыбели, если пища грубая. Если тело питается грубым коровьим молоком, то это ослабляет развитие ума. С молоком человек впитывает наклонности, а они низкие, если молоко из стойла!

Я уже не в первый раз был свидетелем таких спектаклей моей супруги. И всегда повторялась одна и та же история: если Клоридия принимала роды у аристократки, то после благополучного разрешения от бремени Клоридия изо всех сил старалась убедить мать дать новорожденному свое молоко вместо молока кормилицы либо, что еще хуже, козьего или даже коровьего молока. Все было напрасно: то, что для женщины из простонародья было естественным делом (и не в последнюю очередь просто потому, что не было денег па всякого рода экстравагантности), в глазах графини выглядело как недостойный, бесстыдный и тяжкий труд. А Клоридия, которая кормила наших малышек первые три года грудью, очень страдала от такого непонимания и никак не могла смириться с ним.

Наконец возмущение Клоридии закончилось тяжким вздохом разочарования, и она с нежной улыбкой повернулась ко мне и обняла.

– Где ты пропадал? Когда у княгини лопнул плодный пузырь, я попросила позвать дочек, но помощь требовалась немедленно, а этот бедный парень, Бюва, при виде крови чуть не помер от страха.

– Я знаю, извини, но у меня прекрасная новость, – сказал я, собираясь рассказать ей о соглашении между мной и Атто относительно приданого девочек.

– Не сейчас, расскажешь позже. Мы должны успеть переодеться: я ни за что не хочу упустить невесту.

Дело в том, что прислуга и домашние работники виллы получили разрешение от дворецкого, дона Паскатио Мелькиори, присутствовать на свадьбе, конечно, наряженные в праздничную крестьянскую одежду, специально сшитую для них. Мы должны были создавать буколическое обрамление церемонии венчания, в полной гармонии с сельской местностью, где мы находились.

Я пришел первым. Клоридия опаздывала, потому что ждала наших дочурок, которым разрешила краешком глаза посмотреть па свадебную пару.

Когда я добрался до часовни, свадебная церемония была в полном разгаре. Дон Тибальдутио только что решился на проповедь. Все собрались на площади перед церковью, где издавна справляли помолвки. Мужчины сидели за женихом, женщины – за невестой. Дон Тибальдутио начал:

– Мы собрались все здесь, почтенные и высокоблагородные господа, чтобы отпраздновать заключение брачного союза, а союз есть величайшее сокровище человеческой жизни, что я вам сейчас докажу. Преимущественно четыре вещи являются опорой республики. Первое – это религия. И то, что это истинно, мы видим: там, где нет религии, нет страха и перед Богом. А там, где нет страха перед Богом, нет справедливости. А где нет справедливости, там нет мира. А там, где нет мира, не существует единства. А где нет единства, там не может быть настоящей республики. И на этом истинно видно, какое значение имеют религия и страх перед Господом нашим, от которого зависят все наши деяния. Следовательно, Божья милость есть то, что дает нам суть и благо на этой земле, а на том свете дарует вечный покой. Вторая по важности из четырех вещей есть справедливость, которая карает плохих и богохульников и награждает хороших. Средствами справедливости сохраняется мир, а он чрезвычайно важен для существования республик. Третье – это именно мир, без которого республикам не сохраниться, ибо если нет мира, то нет и единства. Четвертое и последнее, самое важное, – единство, без которого религия была бы слабой, справедливость – неустойчивой, а мир – бессильным. Следовательно, если в республике нет единства, то религию исповедуют в малой мере, справедливость спит, а мир рушится.

Пока дон Тибальдутио продолжал проповедь, я наблюдал за свадебной парой. Со своего места, однако, я мог мало что рассмотреть, если не считать роскошной и пышной одежды невесты и ее прически. Время от времени я посматривал на группу служанок, к которой должна была присоединиться моя Клоридия. И вскоре появилась она, в сопровождении наших дочек – красивая, как никогда, в костюме крестьянки, в белых, красных и розовых красках свадебного торжества. Мои дочери не уступали ей ни в чем: они были одеты в костюмы, сшитые матерью: старшая в платье из желтой камчатной ткани с рукавами из розовой камки, расшитой искусственным золотом, а младшая – в платье телесного цвета, украшенном синим позументом. Все трое держали в руках красивые, с белыми цветами, ветки, которыми они вместе с другими служанками должны были с ликованием махать невесте и ее кортежу после окончания церемонии венчания.

– Там, где нет единства, – тем временем выходил из себя капеллан, – правит вражда, всегда приводящая к гибели, что я сейчас докажу вам на примере античной истории. Первая вражда возникла на небесах между высочайшим Божественным добром и Люцифером. Вторая – между Адамом и змием. Третья – между Каином и Авелем. Четвертая – между Иосифом и его братьями. Пятая – между Помпеем и Цезарем. Шестая – между Александром и Дарием. Седьмая – между Марком Антонием и императором Августом. Эта вражда стала причиной очень большого горя. Итак, единство – величайшая сила и величайшее сокровище человеческой жизни, оно хранит все государства этого мира. Но как достичь единства? Философ говорит, что мужчина и женщина телесно соответствуют друг другу, то есть должны чувствовать взаимное физическое притяжение; а оное вызывает бесконечное множество чудесных последствий. Однако же истинно, что в душах тоже должно царить согласие, и тогда оно принесет великолепные плоды.

И вдруг я заметил, что Клоридия и ее подруги оживленно перешептываются и, закрывая рот руками, едва сдерживают смех. Причину я вскоре понял, едва невеста повернулась в мою сторону, и я на какой-то миг увидел ее лицо: Мария Пульхерия Роччи, попреки своему имени, была не то что pulchra, [41]честно говоря, она была очень даже безобразной.

– Недаром в старые времена было принято зажигать пять свечей, – не унимался капеллан, – старые люди придерживались убеждения, что три, непарное число, символизирует духовное начало, а парное число два – материю. Таким образом, брак должен быть соразмерным сочетанием формы и материи, в котором можно распознать мужчину как духовное и активное начало и женщину как телесную и пассивную суть. И действительно, древние празднуя свадьбу, заставляли мужчину касаться огня, а женщину – воды, ибо огонь освещает, а вода сохраняет свет; но это также означало, что огонь по причине своей сущности осветляет, а вода – очищает; так что из этого обычая можно сделать и другое заключение, а именно: брак должен быть ясным, чистым, непорочным и заключаться между равными.