Возвратился я полный сил, как тут же обнаружил пропажу кальсон (2 пары темно-фиолетовых с начесом), а также пиджака (люстрин) и настольной лампы (импорт). Зная, как перо в Ваших руках хлестко бьет по явлениям и как душевно, горячо Вы переживаете на страницах прессы отрицательные стороны нашей действительности, прошу Вас написать про мой случай, имевший место.

И еще должен сказать, что когда читаю Ваши произведения, сходящие с Вашего пера, всегда переживаю острые переживания. В Вашем пере волнует борьба за хорошее внутри человека. Мои соседи того же мнения, и мы часто обсуждаем совместно Ваши умные сочинения, выхваченные из жизненных процессов людей. Когда получаем газету, перво-наперво ищем Ваше фамилие, и если ее нету, то и не читаем — скука одолевает. Пишите, Татьяна, чаще. Пишите, почему нет снижения цен и других достижений? Почему к нам в Малые Херы не приезжают выдающиеся артисты для обмена культурными ценностями? Многое еще хочется поведать Вам, зная Ваше чуткое отношение к трудящимся. К примеру, выходил я больную курицу (чахотка легких). И что же Вы думаете? На основании найденных у соседей во дворе перьев и пуха, она была похищена в период именин бухгалтера завода „Путь в коммунизм“. Прошу этот случай описать с присущей Вам верой в человека.

Или возьмем такое: у моего кореша случился геморрой, после чего он, недолго думая, скончался, не дождавшись врача. Несмотря на мои позывные, врачиха явилась через отрезок времени. Совместимо ли это с нашей конституцией?

В это, Татьяна, надо вникнуть, чтобы покончить с пережитками нашей счастливой жизни! В наступающем Новом 1967 году желаю Вам острее оттачивать Ваше гневное перо на благо родины. Желаю Вам счастья в личном разрезе.

С глубоким почтением Кафинькин А. И.

Мой адрес: Малые Херы, Бол. Помойная (бывшая Льва Толстого), собственный дом».

И снова из воспоминаний Бориса Ефимова: «Раневская находилась в дружбе с Татьяной Тэсс, хотя трудно себе представить более разные характеры — экспансивная, эмоциональная, не слишком воздержанная на язык Фаина и сугубо практичная, деловитая, скуповатая Татьяна.

Помню, мы с Татьяной Тэсс были на премьере спектакля „Странная миссис Сэвидж“. Как всегда игра Раневской произвела огромное впечатление, и мы на другой день послали ей общую телеграмму, высказывая свое восхищение. Вскоре я получил от Раневской ответную телеграмму с трогательными словами благодарности. Мы жили с Татьяной Тэсс в соседних подъездах и, встретив ее на следующий день во дворе, я спросил:

— Таня, вы получили телеграмму от Раневской?

— Никакой телеграммы я не получала, видимо, начхала она на меня. Наверное, надулась почему-то. За что — не пойму.

Через пару дней мы сидели с Раневской рядом в Доме кино на просмотре итальянского фильма со знаменитой Клаудией Кардинале.

— Фаиночка, — спросил я, — что у вас произошло с Таней Тэсс? Она обижена, что вы ответили только мне на нашу общую телеграмму.

— А пошла она в ж… Посудите сами, Боря. Мне надо было срочно перекрутиться с деньгами. Вы знаете, что Танечка достаточно состоятельная дама. И я спросила ее выручить меня на пару дней. И вы знаете, как элегантно она мне ответила? „Фаиночка — вам будет трудно их вернуть“. Какая изобретательная форма отказа… По-моему, это большое свинство. Да Бог с ней. Скажите лучше, как поживает ваш очаровательный Собакевич?

Когда мы выходили из зала после просмотра картины, сюжетом которой была довольно мутная история о кровосмесительной связи между братом и сестрой, кто-то спросил:

— Какое у вас мнение, Фаина Георгиевна?

На что последовал ответ, целиком в духе Раневской:

— Впечатление, как будто наелась кошачьего дерьма».

В качестве примера анекдотов от Раневской хочу привести рассказ Бориса Ефимова: «Сколько раз у разных людей я читал об особом юморе Фаины Георгиевны, в телефонных разговорах о ее озорстве с собеседниками, о ее отличительном умении остановить собеседника: я был свидетелем, когда к ней домой позвонила одна надоедливая дама, завела с ней длинный, скучный разговор. Раневская некоторое время терпеливо слушала, а потом прервала ее:

— Ой, простите, голубушка. Я разговариваю с вами из автомата, а тут уже большая очередь, стучат мне в дверь.

Она положила трубку и весело рассмеялась».

И еще Борис Ефимович процитировал почти по памяти письмо Раневской, полученное им в день своего восьмидесятилетия:

«Мой дорогой, очень любимый человек, очень любимый художник, мой друг, позвольте Вас так называть. В день Вашего рождения мне так хотелось Вам сказать о моей любви, пожелать Вам только хорошего и много хорошего, но я не знала адреса, а сейчас меня навестила Таня Тэсс и дала мне слово, что мою любовь опустит в Ваш почтовый ящик.

Обнимаю крепко, нежно!!! Ваша Раневская — небезызвестная артистка!»

«Уж коли я напомнил об анекдотах из жизни Раневской, — продолжал Борис Ефимович, — расскажу про еще один, возникший при мне: весной 1970 года группа актеров и писателей собралась на экскурсию в Горки, к Ленину. Собралась, что называется, вся интеллектуальная Москва, и на двух автобусах от Дома литераторов мы отправились в Горки. Настроение было хорошее, даже песенное, но вдруг на середине пути один из автобусов вышел из строя, и все из этого автобуса пересели в исправный. Тут уже людей было более чем достаточно. Я, Раневская и Лепешинская оказались на последнем сиденье, и вдруг мы обратили внимание на Раневскую — она двумя пальцами закрыла нос и, обернувшись ко мне, тихонечко сказала: „Боря, Вам не кажется, что у людей открылось второе дыхание?“ Лепешинская не сдержалась и рассмеялась так громко, что кое-кому это показалось неуважительным в такой поездке».

Главу своей книги, посвященную Раневской, Ефимов заканчивает так: «Фаина Георгиевна Раневская ушла из жизни в 1984 году. Обидно и горько, что эта уникальная актриса была так мало востребована в театре и в кино в достойных ее ролях. В этом непростительно повинны близорукость и недоброжелательство, и не в последнюю очередь, интриганство тех, кто в ту пору делал погоду в искусстве».

Когда я последний раз виделся с Борисом Ефимовым — это было 24 марта 2006 года, — он сказал мне: «Если надумаете когда-то писать о Фаине Георгиевне, я Вам еще много сумею рассказать, ибо я свою книгу уже закончил. Как жаль, что Вы уже не сумеете встретиться с Зиновием Ефимовичем Гердтом! Они с Раневской так любили друг друга. Думаю, что он написал о ней воспоминания, но где они — я не знаю. А свой рассказ о Раневской я хотел бы закончить запомнившимися мне навсегда ее словами: „Я не имею права жаловаться — мне везло на друзей“».

Одна из немногих старинных сказок, которая продолжает жить и сегодня, — это «Золушка, или Хрустальный башмачок» Шарля Перро. Среди множества ее интерпретаций в театре и кино особое место занимает советский фильм с тем же названием. В том, что он появился на свет, немало счастливых случайностей. На самом деле фильм с таким названием с Любовью Орловой в главной роли снимался еще в 1940 году. Режиссер Александров взял сюжет сказки «Золушка» и перенес его в современность. Деревенская девушка Таня Морозова, проделав путь от ткачихи до депутата Верховного Совета СССР, превращается в известную всей стране личность. Да и с «принцем» ей повезло: ее мужем стал инженер Лебедев, которого играл любимый всеми актер Евгений Самойлов. Но в итоге фильм пришел на экран с другим названием, предложенным главным авторитетом в области кино, да и во всех других областях, товарищем Сталиным, — «Светлый путь».

В 1946 году Евгений Львович Шварц написал свою «Золушку», полагая, что она станет сценарием фильма. В первые послевоенные годы призраки пережитых несчастий еще бродили по улицам Ленинграда и не только Ленинграда — не было семьи, которая не испытала бы лишений, не потеряла близких. И все же Евгений Львович решился, отважился написать свою светлую сказку — именно свою, не совсем совпадающую с текстом Шарля Перро. Конечно же он знал замечательный пересказ этой сказки, сделанный Тамарой Габбе. Вот его начало: «Жил-был один почтенный и знатный человек. Первая жена его умерла, и он женился во второй раз, да на такой сварливой и высокомерной женщине, какой никто никогда не видывал. У нее были две дочери очень похожие на свою матушку и лицом, и умом, и характером. У мужа тоже была дочка добрая, приветливая, милая — вся в покойную мать. А мать ее была самая красивая и добрая женщина на свете».