(№ 737). «(10) … Критобул. Если я некрасив, как я думаю, то было бы справедливо привлечь вас к суду за обман: никто вас не заставляет клясться, а вы всегда с клятвой утверждаете, что я – красавец. Я, конечно, верю, потому что считаю вас людьми благородными. (11) Но если я действительно красив и вы при виде меня испытываете то же, что я при виде человека, кажущегося мне красивым, то, клянусь всеми богами, я не взял бы царской власти за красоту. (12) Теперь я большим удовольствием смотрю на Клиния, чем на все другие красоты мира; я предпочел бы стать слепым ко всему остальному, чем к одному Клинию. Противны мне ночь и сон за то, что я не вижу; а дню и солнцу я в высшей степени благодарен за то, что они показывают Клиния. (13) Мы, красавцы, можем гордиться еще вот чем: сильному человеку приходится работать, чтобы добывать жизненные блага, храброму – подвергаться опасностям, ученому – говорить, а красавец, даже ничего не делая, всего может достигнуть. (14) Я, например, хоть и знаю, что деньги – вещь приятная, но охотнее стал бы давать Клинию, что у меня есть, чем брать другие деньги у другого; я охотнее был бы рабом, чем свободным, если бы Клиний хотел повелевать мною: мне легче было бы работать для него, чем отдыхать, и приятнее было бы подвергаться опасностям за него, чем жить в безопасности. (15) Таким образом, если ты, Каллий, гордишься тем, что можешь делать людей справедливее, то я могу более, чем ты, направлять их ко всякой добродетели: благодаря тому, что мы, красавцы, чем-то вдохновляем влюбленных, мы делаем их более щедрыми на деньги, более трудолюбивыми и славолюбивыми в опасностях и уж, конечно, более стыдливыми и невоздержными, коль скоро они всего более стыдятся даже того, что им нужно. (16) Безумны также те, которые не выбирают красавцев в военачальники: я, например, с Клинием пошел бы хоть в огонь; уверен, что и вы тоже со мною. Поэтому уж не сомневайся, Сократ, что моя красота принесет какую-нибудь пользу людям. (17) Разумеется, не следует умалять достоинство красоты за то, что она скоро отцветает: как ребенок бывает красив, так равно и мальчик, и взрослый, и старец. Вот доказательство: носить масличные ветви в честь Афины выбирают красивых стариков, руководясь тем, что всякому возрасту сопутствует красота» (Ксенофонт. Пир 4, 10-17 [Ксенофонт, ВС 1993, с.173])
(№ 738). «(23) … Сократ. Разве не видишь, что у него лишь недавно пушок стал спускаться около ушей, а у Клиния он уже поднимается назад. Когда он ходил в одну школу с ним, тогда он еще так сильно воспылал. (24) Отец заметил это и отдал его мне, думая, не могу ли чем я быть полезен. И несомненно, ему уже гораздо лучше: прежде он, словно как люди, смотрящие на Горгон, глядел на него окаменелым взором и, как каменный, не отходил от него ни на шаг; а теперь я увидел, что он даже мигнул. (25) А все-таки, клянусь богами, друзья, мне кажется, говоря между нами, он даже поцеловал Клиния; а нет подтопки для любви опаснее этой: она ненасытна и подает какие-то сладкие надежды. (26) [А может быть, и потому, что соприкосновение устами, единственное из всех действий, называется тем же словом, что и душевная любовь, оно и пользуется большим почетом – глосса, исключаемая из текста]. Вот почему я утверждаю, что тот, кто сможет сохранить самообладание, должен воздерживаться от поцелуев с красавцами.
(27) Хармид. Но почему же, Сократ, нас, друзей своих, ты так отпугиваешь от красавцев, а ты сам, клянусь Аполлоном, как я однажды видел, прислонил голову к голове Критобула и обнаженное плечо к обнаженному плечу, когда вы оба у школьного учителя что-то искали в одной и той же книге?
(28) Сократ. Ох, ох, так вот почему, словно какой зверь меня укусил, у меня с лишком пять дней болело плечо, и в сердце как будто что-то царапало…» (Пир 4, 23-28 [Ксенофонт, ВС 1993, с.175]
(№ 739). «(52) Хармид. … А ты, сиракузянин, чем гордишься? Наверно, мальчиком?
Сиракузянин. Клянусь Зевсом, вовсе нет; напротив, я страшно боюсь за него: я замечаю, что некоторые замышляют коварно погубить его.
(53) Сократ. О Геракл! Какую же такую обиду, думают они, нанес им твой мальчик, что они хотят убить его?
Сиракузянин. Нет, конечно, не убить его они хотят, а уговорить спать с ними.
Сократ. А ты, по-видимому, думаешь, что если бы это случилось, то он бы погиб?
Сиракузянин. Клянусь Зевсом, совершенно.
(54) Сократ. И сам ты, значит, не спишь с ним?
Сиракузянин. Клянусь Зевсом, все ночи напролет.
Сократ. Клянусь Герой, большое тебе счастье, что природа дала тебе такое тело, которое одно не губит тех, кто спит с тобою» (Пир 4, 52-54 [Ксенофонт, ВС 1993, с.180])
(№ 740). «(62) … Сократ – Антисфену. Знаю, что ты завлек нашего Каллия к мудрому Продику, видя, что Каллий влюблен в философию, а Продику нужны деньги; знаю, что ты завлек его к Гиппию из Элиды, у которого он научился искусству помнить и оттого с тех пор стал еще больше влюбчивым, потому что никогда не забывает ничего прекрасного, что ни увидит. (63) Недавно и мне ты расхваливал этого приезжего из Гераклеи и, возбудив во мне страсть к нему, познакомил его со мною. За это, конечно, я тебе благодарен: человек он, мне кажется, в высшей степени благородный. А Эсхила из Флиунта разве ты мне не расхваливал, а меня ему? И не довел ли ты нас до того, что мы, влюбившись под влиянием твоих речей, бегали, как собаки, разыскивая друг друга?» (Пир 4, 62-63 [Ксенофонт, ВС 1993, с.182])
(№ 741). «(1) … Сократ. Не следует ли нам, друзья, вспомнить о великом боге, пребывающем у нас, который по времени ровесник присносущим богам, а по виду всех моложе, который своим величием объемлет весь мир, а в душе человека помещается – об Эроте, тем более, что все мы – почитатели его? (2) Я с своей стороны не могу указать времени, когда бы я не был в кого-нибудь влюблен; наш Хармид, как мне известно, имеет много влюбленных в него, а к некоторым он и сам чувствует страсть; Критобул, хоть и любим, уже чувствует страсть к другим. Да и Никерат, как я слышал, (3) влюблен в свою жену, которая сама влюблена в него. Про Гермогена кому из нас не известно, что он изнывает от любви к высокой нравственности, в чем бы она ни заключалась? Разве вы не видите, как серьезны у него брови, недвижим взор, умеренны речи, мягок голос, как светло все его существо? И, пользуясь дружбой высокочтимых богов, (4) он не смотрит свысока на вас, людей! А ты, Антисфен, один ни в кого не влюблен?
Антисфен. Клянусь богами, очень даже – в тебя!
Сократ. Нет, теперь, в такое время, не приставай ко мне: ты видишь, я другим занят.
Антисфен. (5) Как откровенно ты, сводник себя самого, всегда поступаешь в таких случаях! То ссылаешься на голос бога, чтобы не разговаривать со мною, то у тебя есть какое-то другое дело!
Сократ. (6) Ради богов, только не бей меня; а твой тяжелый характер во всем остальном я переношу и буду переносить по-дружески. Однако будем скрывать от других твою любовь, тем более что она – любовь не к душе моей, а к красоте. [ с.189]
(7) А что ты, Каллий, влюблен в Автолика, весь город это знает, да многие, думаю, и из приезжих. Причина этого та, что оба вы – дети славных отцов и сами – люди видные. (8) Я всегда был в восторге от тебя, а теперь еще гораздо больше, потому что вижу, что предмет твоей любви – не утопающий в неге, не расслабленный ничегонеделаньем, но всем показывающий силу, выносливость, мужество и самообладание. А страсть к таким людям служит показателем натуры влюбленного. Одна ли Афродита или две – небесная или всенародная, - не знаю: (9) ведь и Зевс, по общему признанию один и тот же, имеет много прозваний; но, что отдельно для той и другой воздвигнуты алтари и храмы и приносятся жертвы – для всенародной менее чистые, для небесной более чистые – это знаю. (10) Можно предположить, что и любовь к телу насылает – всенародная, а к душе, к дружбе, к благородным подвигам – небесная. (11) Этой любовью, мне кажется, одержим и ты, Каллий. Так сужу я на основании высоких качеств твоего любимца, а также по тому, что, как вижу, ты приглашаешь отца его на свои свидания с ним: конечно, у нравственно любящего нет никаких таких тайн от отца.
