Там, в благодарность Део, созывали на жатвенный праздник

Всех Фрасидам с Антигеном; их двое – сынов Ликопея,

Отпрысков славной семьи; от Клитии род их ведется

И от Халкона – того, кто вызвал источник Бурину,

Крепко ударив о скалы коленом; теперь близ потока

Вязы промеж тополей разрослися тенистою рощей,

Зеленью пышных вершин соткав густолистые своды.

Мы полпути не прошли, и могильная насыпь Брасила (10)

Даже вдали не виднелась, как добрые Музы послали

Спутника славного нам – одного кидонийского мужа.

Имя Ликида носил он и был козопасом; навряд ли

Кто усомнился бы в этом: глядел он и впрямь козопасом.

Шкурой косматой с козла густошерстого, белого с желтым

Плечи свои он покрыл, сычугом еще пахнущей крепко.

В плащ был потертый одет, пояском подпоясан плетеным;

Крепкий изогнутый посох из дерева дикой маслины

В правой держал он руке. И спокойно, ко мне обратившись,

Молвил с улыбкой в глазах – усмешка чуть морщила губы: (20)

«Ах, Симихид, ну, куда же ты тащишься в знойную пору?

Даже и ящерки спят в этот час, забираясь в терновник.

Жавронки – гости могил – и те в этот час не порхают.

Может, идешь ты к обеду незваный? И к чьей же ты бочке

С прытью такою бежишь? Шагаешь ты поступью бойкой,

Даже и камешки все под твоим сапожком распевают».

Я же ответил: «Ликид мой любезнейший, все говорили

Мне пастухи и жнецы, что чудесной игрой на свирели

Славишься ты между ними; и это мне радует сердце.

Все же надеюсь, что мог бы, пожалуй, померяться силой (30)

В пенье с тобою. Дорога лежит нам на жатвенный праздник.

Пышно одетой Деметре друзья мои в жертву приносят

Первых плодов урожай; богатою, щедрою мерой

Им в это лето богиня наполнила хлебом амбары.

Знаешь ли, путь наш один, и одна нас заря провожала;

Песни, давай, мы споем – это будет на пользу обоим.

Музам глашатай я звонкий, и часто меня называют

Все наилучшим певцом; но, клянусь, я не так легковерен!

Думаю я, что навряд удалось победить в состязаньи

Славного мне б Сикелида Самосского, также – Филета. (40)

Пел как лягушка бы я, состязаясь с кузнечиком в пенье».

Так я нарочно сказал. Козопас, улыбнувшись мне с лаской:

«Посох тебе подарю, - промолвил, - за то, что, как вижу

Выкован весь ты из правды, как следует отпрыску Зевса.

Мне тот строитель противен, что лезет из кожи с натугой,

Думая выстроить дом вышиною с огромную гору.

Жалки мне птенчики Муз, что, за старцем Хиосским гоняясь,

Тщетно стараются петь, а выходит одно кукованье.

Но запоем, Симихид, поскорее мы песни пастушьи,

Я начинаю – послушай, придется ль, мой милый, по сердцу (50)

Песенка эта; в горах я сложил ее вовсе недавно:

«Агеанакт пусть закончит удачно свой путь в Митилену,

Даже коль южная буря к Козлятам на запад погонит

Влажные волны и к ним Орион прикоснется ногою.

Если к Ликиду, чье сердце сжигает огонь Афродиты,

Будет он добр, - к нему пламенею я жаркою страстью, -

Чайки пригладят прибой для него, успокоят и море,

Южную бурю и ветер восточный, что тину вздымает.

Чайки, любимые птицы морских Нереид синеоких,

Всех вы пернатых милее, из волн добывающих пищу. (60)

Агеанакта желанье – скорее доплыть в Митилену;

Пусть же он будет удачлив и пристани мирной достигнет.

Я же в тот день соберу цветущие розы, аниса

Или левкоев нарву и венок этот пышный надену.

Я зачерпну из кратера вина птелеатского, лягу

Ближе к огню, и бобы кто-нибудь на огне мне поджарит.

Ложе мое из травы, вышиною до целого локтя;

Есть асфодел, сухостебель и вьющийся цвет сельдерея.

Агеанакта припомнив, вином услаждаться я буду,

Кубки до дна осушая, губами касаясь осадка. (70)

Будут на флейте мне двое играть пастухов: из Ахарны

Родом один, а другой – ликопеец; и Титир споет нам

Песню о том, как когда-то о Ксении Дафнис томился;

Горы с ним вместе страдали, вздыхали с ним вместе дубравы

Те, что растут на обрывах крутых над потоком Гимерским;

Дафнис же таял как снег, лежащий на Гема вершинах

Иль на Афоне крутом, на Родопе, на дальнем Кавказе.

Также споет и о том, как однажды в сундук преогромный

Был козопас замурован велением злого владыки;

Пчелы, с лугов возвращаясь и сладостный запах кедровый (80)

Чуя, к нему проникали и соком питали цветочным,

Так как в уста его Музы сладчайший свой нектар излили.

О всеблаженный Комат! Ты сам пережил это чудо,

Ты был в ларец замурован, питался ты медом пчелиным;

Так ты дожил до поры, когда все плоды созревают.

Ах, если был бы теперь ты в живых и жил бы со мною!

Коз твоих мог бы прекрасных гонять я на пастбище в горы,

Голос твой слушал бы я; под сосной иль под дубом прилегши,

Ты б, о божественный, пел мне, Комат, свои сладкие песни».

Так он, окончивши песню, умолк; на это сейчас же (90)

«Милый Ликид, - я ответил, - напевам и многим, и славным

Нимфы меня обучили в горах, где быков стерегу я,

Песням таким, что их слава домчалась до Зевсова трона.

Та, что спою – лучше всех; начну я, тебе в уваженье

Тотчас ее; ты ж послушай, ты с Музами издавна дружен.

«Да, Симихиду на счастье шепнули Эроты; ах, бедный!

Так же влюблен он в Мирто, как влюбляются козы весною.

Что ж до Арата, который из всех – его друг наилучший,

Сердце свое раздирает он к мальчику страстью; Аристис

Знает про это, почтеннейший муж; ему Феб разрешенье (100)

Дал бы, чтоб спел под формингу он возле треножника песню

И рассказал, как Арат пламенеет, охваченный страстью:

«Пан, получивший на долю прелестной Гомолы долину,

Мальчика этого ты в его милые ввергни объятья

Раньше, чем сам позовет, будь Филин это или другой кто.

Если услышишь нас, Пан дорогой, то аркадцы-мальчишки

Пусть по бокам и плечам тебя сциллы стеблем не посмеют

Больно хлестать, рассердившись на то, что еды не хватает.

Если ж иначе решишь, то будешь всю ночь ты чесаться,

Ногтем укусы скребя, уснув на крапивной постели, (110)

Будешь зимою ты жить на холодных эдонских вершинах,

Возле Геброна реки обитая, к Медведице близко;

В летний же зной тебе жить на границах страны эфиопов,

Возле Блемийской скалы, где и Нила истоков не видно!

Вы же, Эроты, покиньте Библида любимого волны,

Свой Гиетид и Ойкунт, где алтарь белокурой Дионы

Ввысь вознесен; вы, Эроты, чьи щечки румянее яблок,

Нынче в красавца Филина метните вы острые стрелы,

Крепче метните! Зачем беспощаден он к милому гостю?

Сам же – как плод перезрелый; недаром красотки смеются: (120)

«Горе, ах горе, Филин! тебе красоваться недолго!».

Больше не станем, Арат, у дверей до утра мы томиться,

Ноги себе обивать. Петухов предрассветные крики

Пусть повергают других, а не нас, в огорчения злые.

Пусть-ка отныне Молон отличается в этой палестре.

С нами ж да будет покой, и пусть знахарка-старуха,

Плюнувши, впредь заклянет навсегда нас от бедствий подобных».

Вот что я спел, а пастух, улыбнувшись приветливо снова,

Мне, как подарок от Муз, подарил свой изогнутый посох.

После, налево свернув, пошел он дорогой на Пиксу. (130)

Я же пошел к Фрасидаму; туда же Эвкрит направлялся,

Также красавец Аминт. Ожидало нас мягкое ложе;

Был нам постелен камыш и засыпан листвой виноградной,

Только что срезанной с веток. И весело мы отдыхали.

Много вверху колыхалось, над нашей склонясь головою,

Вязов густых, тополей. Под ними священный источник,

Звонко журча, выбегал из пещеры, где Нимфы скрывались.