Я побоялась идти на реку одна и подговорила с собой моих школьных подруг. Мы немного потренировались, постреляли из "оптики" и где-то через неделю вышли на реку.
Когда поплыл новый плот, на коем еще кто-то там шевелился (я приказала пропускать плоты с "верными трупами"), пара "охотников" с баграми побежали сей плот вылавливать. Потом на том берегу я заметила фузилера и нажала на спуск.
Голову его разнесло на куски и я… Я впервые в жизни убила какого-то человека и лишь радовалась! Затем еще одного, и еще…
Пришел день и мы так уверились в наших силах, что стали выползать на самую кромку нашего берега и даже — отстреливали палачей, пытавших и убивавших детей протестантов — там, на той стороне излучины. И враг решил нас "убрать.
Настал день, когда…
Вообрази: плот, а на нем вроде виселицы. Но на конце веревки не петля, а здоровенный трезубый крючок. И крючок этот загнан в попочку маленькой грудной девочки и она уже не орет от боли, а хрипит и слабо так шевелит в воздухе ручками…
Мужиков поблизости не было и моя подружка — Таня фон Рейхлов сама подтянула плот ближе к берегу, а мы ее прикрывали, а потом держали за веревку, когда Таня стала снимать малышку с крючка…
Там была такая пружина… Как только девочку сняли, боек с размаху ударил по детонатору… А бомба была в основании виселицы — между бревен.
Таню разорвало на месте в клочья. Еще двух "волчиц" убило летящими бревнами, а меня и еще двоих ужасно контузило и отбросило на открытое место — прямо под прицел к якобинцам.
Они стали стрелять… По моим погонам они ясно видели, что я командир и поэтому меня они "берегли напоследок". Девчонкам прострелили руки и ноги в локтях и коленях… А последние пули (с насечками — ну, ты знаешь!) стреляли в живот, чтоб кишки — в разные стороны и раненых нельзя было даже и вынести…
Затем один из убийц крикнул мне на латышском:
— У тебя красивые ноги, рижская сучка! Не забудь хорошенько подмыть их, когда мы войдем в вашу Ригу!" — вскинул фузею и выстрелил… От боли я потеряла сознание.
Потом уже выяснилось, что — зря они так… Пока глумились они над моими товарками, наши успели подтащить пару мортир и — давай бить навесными осколочными…
Убийцы сразу же убежали, а меня смогли вынести из-под огня. Локтевой сустав и все кости в локте были раздроблены, а сама рука болталась на сосудах и сухожилиях. Дядя Шимон скрепил кости обычным болтом так, чтобы я могла снимать и одевать что-нибудь с длинными рукавами (локоть свой я теперь не покажу даже любовнику!), но рука моя гнется в плече, да кисти… Я даже пишу теперь — левой!
Когда я смогла ходить, наши перешли уже в контрнаступление и я опять возглавляла "волчиц". Начинали мы — "баронессами", а теперь у меня служили — "простые латышки". И у них все было проще…
Мужчины ушли, а нас оставили "охранять Даугаву"…
В первое время я не знала, чем "развлекаются" мои "девочки", но однажды я "не во время" прибыла с проверкою в один батальон… Там я и увидала впервые, как "режут католиков". Мне, как командирше вот всего этого — сразу же предложили "поквитаться за руку и вообще — всех наших". Я… Я ужаснулась.
И тогда одна из моих лучших подруг поняла все и сказала:
"Уезжай. Я скажу всем, что у тебя больная рука. Ты — не можешь держать в руке скальпель. Они поймут. Ты же ведь — все это затеяла!
И тогда я поняла… Ежели я сию минуту уеду, я никогда себе этого не прощу. Я и впрямь — "все это затеяла". Я и впрямь виновата в том, что эти все женщины (простые крестьянки!) потеряли человеческий облик и как фурии мстят за тысячи несчастных детей, замученных лишь за Веру родителей. И тогда я просила дать мне "перчатку и скальпель"…
Скальпель стал для нас — знак отличия. Латышки, да немки попроще "работали бритвой", и лишь баронессы "держали скальпель". Считалось, что от него "разрез чище" и жертва не мучится, ибо скальпель не делает рваных ран. Да и…
Мне с моей "кочергою" вместо правой руки и несподручно было с короткою бритвой. А у скальпеля — ручка чуть подлинней.
А что б ты делал на моем месте?!
Я не знал, что сказать. Наверно, я б сам взял в таком случае бритву… Да, конечно — обязательно б взял.
Я же ведь Командир и не смею идти против собственных же солдат! Ежели они считают, что "так положено", я б сам — стал бы резать! Детей, старух, да — беременных…
Я обнял крепче сестру, положил ее голову к себе на плечо и она вдруг горько заплакала…
Так плачут матери, потерявшие своего малыша.
Тут есть один важный момент.
Сто лет назад моего прадеда убивали в Швейцарии лишь за то, что он "якшался с евреями". (Через много лет Вольтер скажет: "Нынешний гуманизм родился как протест одного-единственного человека, осмелившегося уйти от толпы. Эйлер велик не тем, что он — Великий Ученый. Эйлер велик тем, что он — Человек!")
Через пятнадцать лет после этого на Руси убивали немцев лишь за то, что они — немцы. Но теперь уже были люди — единицы, — сущая горстка, объявившие всем: "Мы ничего не можем поделать с тем, что произошло. Но мы, как частные лица, смеем лично не уважать Государство, идущее на такой шаг!
Минуло еще пятнадцать годков и в Ливонии малышей учили убивать иноверцев — походя, как в игре. Но делали сие — как бы исподтишка, опасаясь осуждения общества. Мир же зачитывался трудами Дидро и Руссо. И Жизнь Человеческая впервые стала "Священной". Увы, пока только лишь на бумаге…
Еще через пятнадцать лет католических девочек в центре Европы угоняли в протестантское рабство и это воспринималось в порядке вещей. Но малейшее сочувствие к их судьбе сразу же нашло понимание — пока, к сожалению, в высших кругах. Но этого было достаточно, чтоб впервые возникло требование о безусловном запрещении Рабства!
Затем по Польше прокатились "погромы". В сущности — детские шалости в сравнении с тем, что делали кальвинисты. Но — впервые в Истории культурные и образованные люди всех наций единогласно "прокляли погромщиков"! Впервые целая страна была осуждена международным судом. Международный суд впервые сказал: "Польша будет разделена и разъята на части за нарочную государственную политику к Инородцам, да Иноверцам!
И прочие Государства задумались. Вообразите себе — по всему миру, — и в "просвещенной" Великобритании (подавлявшей ирландские бунты), и в "дикой" Османской Империи (угнетающей вообще всех!) появились Законы, спасительные для меньшинств!
Прошло еще лет пятнадцать… Завершилась самая страшная из всех Войн, когда-либо пережитых человечеством. И впервые возник Международный Процесс, на коем судили — и Победителей. За бесчеловечное отношение к побежденным.
Нет, в Вене так и не осудили, не посадили, и не повесили никого из "военных преступников". Просто весь мир, наконец, уяснил для себя — даже на Войне, даже там — есть границы дозволенного!
Прошло без малого — лишь сто лет. Сто лет, перевернувших весь мир. За сей век мы дальше ушли от того Зверя, что рычит в каждом из нас, чем за всю историю человечества! Я не знаю — что, не знаю — как это выразить, но… Как будто мы сделали шаг и приблизились к Господу! И от этого — все мы стали чище, и лучше…
Я часто разговариваю с моею сестрой и из первых рук доложу, — она сама себе Судия. Люди же — Простили ее. И в сием — больший смысл, чем сие можно представить.
Господа, четверть века мы не знаем войн и насилий! Четверть века продолжается мир — самый долгий и благодатный из тех, кои знает История. И сие — славный знак!
Ежели на то — Воля Божия, Девятнадцатый Век станет веком всеобщего примирения и Прощения, а Двадцатый грядет Царством Божиим!
В 1809 году в Париже мы основали Ложу "Amis Reunis", провозгласив ее Целью — "Мир и Всеобщее Дружество на Земле.
