Но прошли годы военного и гражданского энтузиазма. Пришли будни мирного строительства, казалось бы не нуждающегося в подхлестывании военными фразами, но эти будни были настолько серы и бесперспективны, а усилия и жертвенность настолько не находили себе оправдания в неизменившейся к лучшему жизни, что власти считали целесообразным сохранить «боевой» язык, зовущий массы ко все новым напряжениям, ко все новым самопожертвованиям. Но теперь фразы оставались фразами, выхолощенными и не отвечающими народным настроениям. Официальные органы всё еще навязывали будничному языковому обиходу «бригады», «армии», «фронты», но они уже не «завоевывали», а только возбуждали унылую или ироническую реакцию. Ведь еще в прошлом столетии правильно заметил о подобном положении кн. П. Вяземский: «Не следует злоупотреблять ни мыслью, ни словом. Прекрасная мысль и прекрасный образ могут неузнаваемо измениться и опошлиться от неумелого с ними обращения».

Отгремела Вторая мировая война. Началась мирная жизнь. Но как в хозяйстве страны остались глубокие следы военного времени, так и в языке многомиллионной массы демобилизованных еще крепко держалась укоренившаяся за годы войны фронтовая лексика, теперь несущая, так же как и в ранний период после гражданской войны образно-метафорическую функцию, и подчас придающая речи, может быть, и несколько наивный, но в то же время и экспрессивный характер. Подтверждением вышесказанного может, например, служить разговор мирных сплавщиков:

…Ну, слушайте, я буду говорить по военному. Игнат и Никита, вам поручаю оборудовать огневую позицию, разведать вот тот кустарник, нарубить хворосту и хорошенько замаскировать материальную часть. Постройте командный пункт: имеется в виду шалаш из хвороста. (Бабаевский, Кавалер Золотой Звезды, 282),

или название полезащитных лесных полос, насаждавшихся по пресловутому «сталинскому плану преобразования климата в СССР» – «зеленый редут»:

Тогда же появился в степи и Федор Михайлович Касьянов… ныне ученый комендант зеленого редута… (М. Рогов, «Зеленый редут», Известия, 10 авг. 1950).

Конечно, подобно тому, как они это делали в период после гражданской войны, большевики, очевидно, попытаются и теперь искусственно задержать военную лексику в литературе мирного периода, имитируя этим якобы воинственный энтузиазм советских трудящихся. Это и подтверждается рядом примеров:

В. Юрезанский (У города вечной славы, Москва, Молодая гвардия, 1951, стр. 43), говоря о строительстве гидроузла, употребляет военный термин, привившийся в языке мирного времени:

У Сталинграда – один из передних краев борьбы за переустройство природы.

Н. Евдокимов и А. Медников в своей книге «Покорение Дона» (Москва, Молодая гвардия, 1952, стр. 67) прибегают к аналогичному приему:

Огромные жерла труб земснарядов, похожие на длинные стволы тяжелых орудий, уже выдвигались на самый берег. Около моста… стоял белый домик с вывеской: «Командный пункт 4-го строительного района».

– Нет, вы только посмотрите, что делается! Артподготовка будет, сражение, настоящее сражение…

Директор совхоза, в рассказе Е. Дороша «Тихая профессия» (Знамя, № 7, 1948), ходит с шершавыми, покрытыми царапинами руками:

…работники райкома, здороваясь, спрашивают, что у него с руками.

– Мы ж, средний комсостав, сами людей в атаку водим, – отвечал Илья Адамович.

Недавним фронтовикам трудно отвыкнуть от военной обстановки:

«Должно быть для «гражданки» я уже пропащий человек» – говорит в романе сержант Козаков, ведя речь о гражданской работе, работе не в армии. (Правда, 30 января 1950).

Следует отметить, что во время войны наблюдался обратный процесс. Если Клаузевиц прав, говоря, что для правящей верхушки «война – это продолжение политики другими средствами», то для простого солдата, мы добавим, его повседневный военный быт – это продолжение, в особых условиях, его трудового существования, великая страда, требующая, правда, не только огромного физического напряжения, но крови и жизни:

Она знала, что война – сложно организованный длительный труд… (Капусто, Наташа, 154).

…труд войны определял победу, а теперь самое главное было… удесятерить этот труд… (Лидин, Изгнание, 136).

Здесь можно было оценить черный и страшный труд пехотинца. (Леонов, Избранное, 129).

…молодой командир, типичный военный-труженик… (Фадеев, Молодая гвардия, 450).

Эта трудовая сторона военного быта, сознание того, что «воевать» – это значит «работать по-военному», что командовать тем или иным участком фронта – это «руководить хозяйством», отмечены советскими писателями в их повестях и романах:

Это слово «работа» я слышал от людей бригады так же часто, как слышал его в мирные времена на донбассовских заводах и шахтах. Война для нашего народа стала работой, тяжелой, страшной и грозной работой, – работой, которой народ овладел во всю глубину и ширь своего таланта, огромной силы, разума, сметки. «Я работаю наводчиком», «я работаю замковым», «я работаю заряжающим», – говорят красноармейцы, так же как говорили: «я работаю забойщиком», «я плотничаю». (Гроссман, Годы войны, 327).

– Кем вы сейчас работаете?

– Начальником разведки дивизии. (Казакевич, Весна на Одере, 19).

Для каждого солдата отводилась суточная норма земляных работ. Листовки-«молнии» и «дивизионка» прославляли тех, кто эти нормы перевыполнял, – точь в точь как на большом строительстве. (Алексеев Солдаты, 9).

…в хозяйстве Рыкачева я, например, не был… (Эренбург, Буря, 502).

…он снова попал в хозяйство своего прежнего командира… (Полевой, Повесть о настоящем человеке, 174).

Ванин спросил его, как всегда спрашивают в таких случаях встречающиеся фронтовики:

– Из какого хозяйства, пехота? (Алексеев, Солдаты, 252).

Незначительное соприкосновение с внешним миром через фильтр советской цензуры дало в послевоенный период появление немногих неологизмов западного происхождения:

Коминформ, квислинг, денацификация, маки(зар), резистанс, Бизония, Бенилюкс (в отношении последнего слова интересно заметить, что в Советском Союзе оно имеет в середине «и», так как там эта аббревиатура производится от совмещения русских названий трех государств: Бельгия, Нидерланды, Люксембург. В русском же зарубежье это слово оставлено в его интернациональной форме «Бенелюкс» (от Benelux).

Сюда же относится и иронический термин «маршаллизация» (т. е. включение в план Маршалла), а также соответствующие глагол и отглагольное прилагательное:

…в результате маршаллизации Италии… (Радио-Москва, 21 марта 1949).

М. Штраух показывает американского посла Мак-Хилла наглецом и циником, грубо и откровенно стремящимся выполнить приказания своих хозяев «маршаллизировать страну». (Правда, 27 июня 1950).

Новые образцы марок для маршаллизированных стран. (Крокодил, 30 мая 1950).

Наряду с вышеприведенными словами – производными от имени генерала Маршалла, всегда имеющими презрительный оттенок, после войны появилось и слово «атомщик». Это слово в профессиональном диалекте обозначает специалиста по атомной энергии, но из-за исключительной засекреченности этой области в ССОР подобная семантика не может быть популярной. Однако, большевики стараются популяризовать слово «атомщик» в другом его значении, а именно как синоним американского военного, государственного деятеля и т. д., якобы проповедующего атомную войну с Советским Союзом, перенося, по сути, этот термин на всех своих политических врагов в США:

Пособники американских атомщиков разоблачены. (Правда, 28 мая 1950).

Глава о современной американской музыке в книге О. Феофанова «Буржуазная культура на службе империалистической реакции» (Москва, Госполитиздат, 1954) так и называется – «Музыка атомщиков».

Если в предвоеннном периоде нами отмечалась тенденция очищения русского языка от «блатной» шелухи, что, конечно, не так определялось пуристскими наклонностями большевиков, как здоровым состоянием русского языка, постепенно освобождающегося от словесной накипи, то после войны наблюдается настоящий поход против всего западного, в том числе и слов иностранного происхождения. Здесь большевики смыкаются с наци, которые в свое время пытались заменить интернациональные слова специально изобретенными немецкими.