…Всё еще находятся писатели, которые склонны к засорению своей речи уродливыми выражениями и словечками, почерпнутыми из воровского, жаргона, из рыночной лексики.

…Вот примеры из языка Л. Кассиля, писателя, пишущего для детей: «сопля задушевная», «плювай пожидче», «штаб меня на этот вопрос щупал», «а по ха не хо?», «без таланта и вошь не накарябаешь», «еще поживем, труба-барабан», «чорт знает, гроб и свечи», «молчи, закройсь», «от банки не отдирайся, хвостом не плюхай» (стр. 214).

Действительно, несмотря на ведущуюся борьбу, зло слишком глубоко въелось в язык. Об этом свидетельствует и фельетон некоего Г. Шапошникова – «Как Николай Петрович сделался критиком», помещенный в «Крокодиле» № 15, от 30 мая 1950 года:

«За обедом, покончив со сладкими пирожками, Федя во всеуслышание объявил:

– А вчера в шестом «Б» ребята настоящий шухер устроили!

– Что за выражения?… Кажется, пора тебе говорить уже культурно? – строго заметил Николай Петрович, Федин папа, и укоризненно покачал головой.

Федя недоумевающе передернул плечами и продолжал прерванную речь:

– Они не захотели пешком чухрать до самого музея и смылись, а Иван Петрович стал капать на них и угробил всех ребят.

– Это просто невыносимо! – возмутился Николай Петрович. – Откуда ты берешь все эти «капать», «шухеры», «чупрать»?

– Не «чупрать», а «чухрать», – поправил Федя, и с удивлением посмотрел на отца: – Да ты книг не читаешь, что ли?

– Каких книг? – испуганно переспросил Николай Петрович и даже отодвинулся от стола.

– Ты же сам мне недавно подарил, вот, посмотри! – и Федя подал с полочки новенькую книжку.

Николай Петрович прочитал: Г. Шолохов-Синявский. «Сухая юла». Повесть. Ростиздат, 1949.

– Нам Анна Платоновна, – продолжал Федя, явно обиженный недоверием отца, – на уроке русского языка как-то говорит:

«Мальчики, не засоряйте свою речь словесным хламом, выражайтесь литературно!» А мы ей эту книжку: «Объясните, пожалуйста, на каком языке здесь говорят?» Ну, она посмотрела и ухайдакалась сразу!

Николай Петрович пропустил мимо ушей диковинное слово «ухайдакалась» и выхватил «Сухую юлу» из Фединых рук… Молча перелистывал книжку, потом вытащил блокнот и быстро стал записывать наиболее поразившие его изречения автора:

Угроблять меня вздумали (стр. 31).

Я не позволю на себя капать (стр. 31).

А насчет того шухера… (стр. 43).

Раньше времени не трепаться (стр. 47).

Заставлю пешком до самого отделения чухрать (страница 72).

Ухайдакался Савка… (стр. 130).

Николай Петрович сердито захлопнул книгу и задумался.

Быть может, при помощи таких «жаргонных» словечек создается так называемый «местный колорит». Неужели передовые люди гиганта-совхоза… говорят на этом странном «чухрально-шухерском» наречии?

Предположим, писатель не понимает, что, коверкая русский язык, он засоряет и устную речь нашей молодежи. Неужели же редактор не может поправить его, чтобы хорошую в общем книжку очистить от надуманных словесных выкрутасов и чуждых русскому языку «жаргонных» словечек?»

Приведенные образцы «словесного хлама», возмутившие Фединого отца, по сути являются смесью двух элементов: так сказать, собственно блата («шухер» и т. п.) и областных вульгаризмов, тесно сросшихся с ним. Так, у В. Даля, в его «Толковом словаре», т. IV находим:

Ухондакать, ухайдакать что, кого, сев. тмб. ряз., (ухандакать сар. Оп.), (ухойдакать, -ачить пен. твр. Опд.), уходить, сгубить, истратить, доканать; убить (стр. 1114).

Чухрать или почухрать куда, юж. поскакать; пойти, побежать (стр. 1383).

Но «блат» обозначает не только набор «жаргонных словечек», а и одну из сторон советского быта:

Если бы я придерживался истины, завоевывавшей тогда всё больше признания и гласившей, что «блат в период социалистического строительства решает всё», то от сборов я мог бы уклониться. (Соловьев, Записки советского военного корреспондента, 54).

В. Жирмунский раскрывает само значение слова «блат», выводя его из немецкого арго, где «platt» обозначает «свой» (говорящий на своем языке – см. «Нац. яз. и соц. диал.», стр. 286). Мы считаем, что именно это значение легло в основу советского выражения «по блату» (синоним – «по букве з», – т. е. по знакомству) [37], где «свой» делает что-либо для «своего» [38].

Братья Тур, в своем фельетоне «Давайте не будем!», отмечали:

«Отвратительное и, к счастью, уже исчезающее явление, именуемое «блатом» создало свои особые термины, прозрачные и рискованные, полные намеков и недоговоренностей, неожиданных значений и многообещающих возможностей. Это был особый язык, рожденный в сомнительных распределителях, торговых базах и питательных точках, уже вымирающий, как вымер санскрит.

«Стимулировать»…, «обеспечить»…, «забронировать»… Все эти невинные и старые на первый взгляд слова имели, кроме прямого легального, еще и потайной смысл, двойное дно, скрытую пружину…» (Известия, 1 мая 1937). Наблюдательные и умные авторы ошибались только в одном: «блат» не вымер и не исчез: пышным цветом он расцвел снова во время войны и в послевоенный период в связи с острым недостатком различных материалов.

Через десятилетие после статьи братьев Тур сталинские лауреаты всё еще вкладывают в уста своих героев – ответственных партийцев всё тот же жаргон;

Боюсь, начнет блатовать, а это мне не по душе. (Бабаевский, Кавалер Золотой Звезды, 139). Даже у поэта Н. Грибачева в его поэме «Колхоз «Большевик» один из героев упрекает другого:

…девкам модницам потакаешь, труд полегче даешь по блату…

Явление «блата», как противозаконного, но непременного элемента советской жизни, настолько всеобъемлюще, что появляется особый тип людей, сделавших «блат» своей второй, неофициальной специальностью, ставших, так сказать, мастерами этого дела:

Подумать только, что тот, другой, – Просто пошляк и блатмейстер.

(В. Лебедев-Кумач, Избранное, ГИХЛ, 1950, 393).

Согласно общему закону языка о развитии синонимики того или иного понятия параллельно развитию и распространению отображаемого им явления, в русском языке советского периода появились синонимы «блата» и «блатмейстера» – ладут, ладутчик (кстати, последнее вытеснило такие слова, как «ловкач» и «дока», не обязательно имевшие до Революции криминальную окраску).

К вышеуказанным словам следует отнести и более узкие по смыслу «калым» и «калымщик». По ассоциации с восточным понятием калыма – выкупа за отдаваемую замуж девушку, первое слово стало обозначать плату, взимаемую шофером, находящимся на государственной службе, с частных лиц, которых он подвозит во время служебных рейсов. Сам шофер, занимающийся такими перевозками, стал называться «калымщиком».

Наиболее обобщающим термином, характеризующим комплекс незаконных махинаций, явилось старое наречие, доосмысленное по новому:

– Зарабатываешь слева, – сказал комбат. (Панова, Кружилиха, 235).

…не иначе, как «налево» ему возили… (Рыбаков, Водители, 203).

Прилагательное «левый» также означает что-либо полученное незаконным путем.

– Какие там машины – пара «зисов» с третьей автобазы.

– Ну… Это официально, да «левых» еще десяток. Вертилин махнул рукой: какие там «левые»! (Там же, 188).

Соцсоревнование, навязываемое народу партией и правительством, построенное обычно на «дутых» показателях, и требование «рекордов», ловко инсценируемых для повышения норм выработки рядовых рабочих, повели к широкому распространению слова «туфта». Значение его, так же как и производного «туфтач» раскрыто М. Розановым (см. выше, стр. 85):

Прежде говаривали: «Вот арап! Ну и очковтиратель! Экая липа!»… А ныне скажут: «Туфтач!» или «Туфта!» – и всё понятно.

Как мы видим, влияние «блатных словечек», конечно, сплошь отрицательное, оказалось зависимым не так от «моды» на них, как от тесной связи их с самой спецификой советской жизни. Но своей популярностью в общем языке арготизмы обязаны другому моменту. Будучи своеобразным профессиональным диалектом преступного мира, арго отличается от других диалектов тем, что оно универсально, т. е. построено на иносказательности, метафоричности слов и выражений, взятых из всевозможных областей жизни. Внешне арго обладает более близким общему языку лексиконом («гудок» – галстук, «маслины» – пули и т. д.), в то время как производственно-профессиональные диалекты ограничены более узкой местной спецификой («фуганок», «шерхебель» и другие разновидности рубанка в столярно-плотничьем деле; «кайло», «обушок» – разновидности кирки у шахтеров и т. д.).