Со скрипами и стонами, вдвоячка обливаясь потом и матерясь, мы таки совершили этот вынос тела. Пока Элвин стоял на одной ноге и переводил дух, я сбегал за валявшейся среди прочего заготовленного хлама металлической раковиной и установил её в качестве места для сидения возле пробитого бака. Змей уже не боялся: притёрся к ситуации, да и много суеты здесь было в последние дни, а они этого не любят.

Бак мы починили достаточно быстро, тем более, так показалось после почти трёх суток бездействия. Элвин вырезал из куска толстой резины пробку подходящих размеров, вставил её в пробоину, и сверху положил много-много слоев скотча, в разных направлениях, так что на баке у нас вместо дырки теперь красовалось грязное солнышко.

Выдвигаться в путь решили немедля, здесь нам торчать больше не было никакого резона. Элвин всё ещё не мог нормально шевелить левой ногой, но он сказал что нормально сможет управиться и без неё. Главное, что он теперь не проваливался в забытье, не подкатывал глаза и в целом вёл себя адекватно, перспектива улететь в кювет вроде как не светила. Понятно, что в кабину его поднимать пришлось со всеми прежними фокусами, но дело было уже привычное, можно сказать. Хорошо, на дорожку хоть все дела свои мокрые и не только сделал, можно было надеяться, что до самого Далласа дотянем без всех этих приключений. Выезжали на трассу аккуратно и медленно, пару раз останавливались, и я выбегал посмотреть на бак, держит ли заплата. Держала вполне надёжно. Элвин очень настаивал, чтобы я её не только смотрел на предмет потеков, но и обнюхивал, объясняя это тем, что бензин сам по себе не горюч, а горят и взрываются его пары, так что нюхай, Томми, получше, если не хочешь чтобы мы взлетели на воздух.

Даллас был уже совсем близко, миль восемьдесят, но мы совершенно не обсуждали то, как приедем, куда направимся, что делать будем. Оба понимали, что ничего хорошего ждать не приходится. А надежда, которая гнала вперёд, была совсем хлипкая и расходовалась вся на эту дорогу почти без остатка. Всё такие же безлюдные просторы кругом, уничтоженные здания заправок и прочей придорожной фигни. Когда проезжали автобазу, обратили внимание на то, что машин там почти не было. Стало быть, растащили. А значит, было кому тащить, были люди, которые выжили и хотели жить дальше. Вот только какой путь они изберут для этого… Тогда я, понятно, не такими формулировками думал, но ясно ощущал тревогу, при мысли о том, что с людьми делает катастрофа.

О, это уже Краснинский? Слушай, красиво у вас тут. Ну, я потом тогда дорасскажу. У вас баня ж есть? Класс!

Баня была прогрета – будь здоров. Висевший на стене градусник показывал сто десять градусов и того гляди норовил треснуть вдоль рассохшихся волокон. Мы парились последними, пропустив вперёд всех своих бойцов, чтобы иметь возможность спокойно посидеть вдвоём. Лёжа на лавке, Томми смотрел в потолок и продолжал рассказывать о своём детстве, а я слушал и пытался отследить в его голосе, манере разговора или озвучиваемых фактах хоть какие-то зацепки для сомнений. Не получалось. Томми нравилось говорить, к тому же было видно, что эту историю он рассказывал уже много раз.

Затем мы сидели в предбаннике и пили чай в виде отвара полевых трав. Томми явно что-то сосредоточенно обдумывал, а затем спросил:

– Слушай, а вообще какие у тебя планы на ближайшее будущее?

– Ты меня на рыбалку пригласить собираешься, что ли?

– Нет, не совсем, – усмехнувшись, ответил Томми и, уже в который раз за последние два часа, почесал волосатое плечо. Только сейчас я обратил внимание на ещё не полностью заживший круглый шрам под буйным волосяным покровом, – эта весна, потом лето… Что планируешь?

– Да ничего особенного. Поля под паром засевать планируем. Конюшни расширять. Но этим всем больше Пахом заведует, я в хозяйственные дела особо не лезу.

– Ты его завхозом назначил?

– Да нет, само так устаканилось. Кто во что горазд, тот тем и занимается. Я был единственный, кто прошёл армейку, вот и стал атаманом.

– Вот как. То есть, ты просто водишь патрульный отряд по окрестностям? Не руководишь посёлком?

Этот вопрос меня слегка уколол. Был, признаться, в глубине души слой ила, который лучше было не тревожить, но иногда это случалось. Вообще атаман повсеместно являлся лидером общины, царьком, только у нас получилась несколько иная история.

– Я отвечаю за оборону посёлка и всё, что с этим связано. За плугом не хожу и дрова не рублю. Не командую теми, кто этим занимается, и делать этого не собираюсь.

– Прости, и в мыслях не было тебя поддеть, – Томми чуть дёрнулся было, чтобы похлопать меня по плечу, но вовремя остановился, – просто это выглядит так…необычно. Сложно организовать группу людей, когда есть два равнозначных лидера.

Он выделил интонацией слово «равнозначных», совсем чуть-чуть, но вполне заметно. Я уловил этот, не самый тонкий, намёк. Последовавшее молчание, нарушавшееся только шумным прихлёбыванием чая, уже было частью ответа. Томми это хорошо понимал и потому тоже молчал, пил чай и всем своим видом изображал расслабление и безмятежность. Помолчав секунд двадцать, я с чашкой в руке склонился над самоваром и ответил:

– Пахом здесь главный. Он меня пригласил, поставил атаманом.

– Что, просто так, сразу поставил?

– Не просто. Там из-за какой-то ерунды перестрелка с мужиками с соседнего хутора началась. Наши вели себя глупо, набились в узкое помещение всем скопом, так что ни отстреливаться нормально не могли, ни укрыться. Привыкли только кулаками да топорами махать, детский сад просто, ей-богу. Семеро человек просто так враз полегло. И положили бы всех, если бы я не начал командовать. До того как-то стеснялся, самый молодой был, а вокруг все здоровые мужики. Думал, понимают что-то, да хрен там. Ну а когда такая мясорубка пошла, уже само собой образовалось. К слову, того хутора уже лет десять как нет, нашими усилиями.

– Ну ясно. А дальше как? Сразу в чин возвели?

– Нет, конечно. Началось: "А что умеешь, а что знаешь". Потом поставили тренировать, азам тактики обучать. А потом Пахом понял…

– Что от тебя подлости можно не ждать?

– …Да. И что самому ему, в случае какой заварушки, навстречу пулям бежать совсем не хочется. Вот так и получилось.

Томми с интересом слушал, подавшись вперёд и оперевшись переплетёнными в замок руками о колени. Внимательное выражение его физиономии искажалось лёгкой усмешкой.

– Не веришь?

– Не то чтобы…

– А чего так напрягся-то?

– Да как-то ты легко откровенничаешь на такие темы, что иные бы упирались до последнего.

– Ты тоже не из молчунов, знаешь ли.

– Знаю. Но хорошо слежу за тем, с кем и о чём говорю.

– Как и я, Томми. Как и я.

Пару секунд мы смотрели друг на друга. Я понял, что расплываюсь в невольной улыбке, и с лицом моего собеседника происходило то же самое, пока мы хором не рассмеялись. Наклонившись вперёд, Томми ткнул меня кулаком в плечо, и я ответил ему тем же. Чуть успокоившись, он продолжил:

– Так вот, о чём это я… Каким ты видишь будущее Краснинского и его жителей? К чему оно идёт?

– Честно говоря, ничего особенного. Нельзя сказать, что мы ещё выживаем – скорее уже просто живём, и довольно таки неплохо. Но это и всё, лестницу в небо здесь строить пока никто не планирует.

– И как лично ты на это смотришь? Устраивает?

– Не знаю, что ты ожидаешь услышать в ответ. Колись давай, меня эти поддавки напрягают.

Томми устремил взгляд в потолок и подпёр подбородок сложенными ладонями, явно старательно подбирая слова, а затем быстро заговорил:

– Видишь ли… то, что сейчас происходит между людьми – это путь в никуда. В лучшем случае топтание на месте, но, скорее всего, верная деградация. Ты же видишь, что происходит: все только и делают, что находят поводы вышибать друг другу мозги да цепляются за свой кусочек земли. Ну, шакалов в расчёт не берём, они не люди и вряд ли могут ими стать. Никто не строит долгосрочных планов. Никто не думает о том, что будет через год, через два. У вас вон серомордые под боком объявились, и я не думаю, что это событие обернётся чем-то большим, чем очередная тема для разговоров на полторы недели.