– Наверное, во мне не те гены, – рассмеялась Валери, когда в очередной раз, не заметив очередную пару флорентийцев, отскочила в сторону, чтобы не столкнуться с ними. – Если бы я жила здесь, то, вероятно, нашла какой-нибудь выход.

– Если бы я не знал тебя, то подумал, что ты местная, – сказал Ник, восхищенный уверенностью, с которой она чувствовала себя в городе.

Ник следовал за ней, когда она без колебаний поворачивала на углах и пересекала площади, чтобы найти нужную ей улицу, среди огромного множества улочек, разбегавшихся в разных направлениях. Ему было приятно идти с ней рядом нога в ногу; их руки иногда соприкасались. Никогда прежде его не влекло к ней, как теперь, когда он, в действительности, не был уверен смогут ли они найти что-либо общее. Ник отдавался тому теплу, которое звучало в ее голосе, наслаждению, которое он испытывал от ее ума, радостному ощущению страсти, протекавшему по ним подобно электрическому току, соразмерному ритму шагов, негромким словам, взаимному наклону головы и мгновенному осознанию близости при каждом касании рук. Он знал, что и Валери испытывала то же самое.

Они вынырнули на Палаццо Сеньория, четвертая часть которой была раскопана, чтобы показать обнаруженные фундаменты, заложенные еще во времена Римской империи. Над раскопками был установлен навес. Их освещал свет прожекторов. Сквозь ограждающую сетку Ник и Валери смотрели на каменные лестницы, которые соединяли комнаты, образующие апартаменты, одни еще заваленные хламом, другие уже расчищенные.

– Интересно, что оставим после себя мы, – пробормотал Ник. – Не телевидение, надеюсь. По крайней мере не то телевидение, которое окружает нас сейчас.

Он взглянул на Валери и улыбнулся.

– Это мечта и цель: сделать телевидение таким, чтобы мы могли им гордиться, случись будущим поколениям раскопать его.

Она кивнула.

– Ты сделаешь. Ты уже начал.

– Мы сделаем, – поправил он. – Мы уже начали.

Она улыбнулась про себя. «Мы уже начали». Они повернулись от раскопок и посмотрели на другой конец площади, где располагался дворец Уффици.

– Мы возвратимся сюда завтра, – сказала Валери. – Этот дворец слишком красив, чтобы оставить его без внимания. Санта Кроче тоже, и Площадь Республики, и Академия… Два дня очень мало, нужна минимум неделя, но даже тогда остается такое ощущение, словно обкрадываешь себя.

– Два дня, – твердо произнес Ник. – Будем считать предварительным знакомством. Как только появится возможность, вернусь и воздам должное.

Они прошли вдоль берега Арно, перешли на другую сторону по Понте Веччио, крытому мосту, по всей длине которого располагались ряды магазинов, давно закрывшихся на ночь и походивших на запертые шкатулки для драгоценностей. Ник подумал, что город напоминает волшебную сцену, на которой разыгрывается старинная сказка. После безжалостной новизны пастельных тонов калифорнийских зданий, разрастающихся торговых центров, двусмысленного сочетания мрамора и трущоб в Вашингтоне, бурного роста городов в восточной Вирджинии – Флоренция казалась театральной декорацией, обращенной в прошлое величие; ее здания подпорчены временем, ее улицы потемнели от сотен карет, марширующих войск, людских толп и автомобилей. Трудно было поверить, что в таком городе люди живут обыкновенной жизнью.

– Пора возвращаться, – тихо проговорил Ник. – Мне потребуется больше, чем неделя.

Они пересекли Арно по мосту Веспуччи и дошли до «Эксцельсиора». У обоих возникла мысль о том, чтобы подняться в номер Ника, но ни один не решился сказать об этом.

– Я провожу тебя… как называется твой отель?

– «Монна Лиза».

Перед закрытыми железными воротами Валери позвонила, и портье впустил ее.

– Спокойной ночи, – проговорила она, освобождая свою руку из руки Ника.

– Спасибо, это был замечательный вечер.

Ник вновь взял ее руку, потом обнял; их тела прикоснулись, прижались крепко, призывно. Они молча стояли в огромном фойе с камином. Слева диваны, справа конторка портье, который делал вид, что записывал что-то важное, опустив голову. «Наверное, ему ужасно хочется узнать, почему мы не поднимаемся в номер, – подумала Валери, и смех задрожал на ее губах.

– Спокойной ночи, – повторила она.

Ее била дрожь от вспыхнувшего страстного желания, она быстро прошла мимо портье к каменной лестнице и взбежала вверх.

Ник избегал глядеть на портье. «Он считает меня круглым дураком. Американцем, ничего не смыслящим в любви». Но оказавшись на улице, по дороге в свой отель, проходя по узкой Борджо Пинто, в этот час свободной от людей и автомашин, он чувствовал, что поступил правильно. У них еще достаточно времени впереди. Им предстоит во многом разобраться, и к какому бы выводу они ни пришли, они будут знать, чего хотят.

Ник был счастлив. Он не мог припомнить, когда в последний раз испытывал нечто подобное. Шаг сделался шире. Он ощущал себя могущественным и бессмертным. «Совсем как влюбленный мальчишка», – подумал он, улыбаясь самому себе. Предстояло многое обдумать. Но только не этой ночью. Когда он возвратился в номер, часы показывали около трех часов утра. Ни о чем не думая, он уснул.

Когда он проснулся, первой мыслью было позвонить Валери. Едва открыв глаза, он взял телефон.

Она ответила сразу же.

– Я обдумывала, как провести день; ты готов побродить пешком?

– Все, как скажешь. А что, если начать с завтрака?

– Почему бы не позавтракать у меня в гостинице? Завтрак подают в зале и, думаю, будут рады моему гостю. Встретимся внизу через час.

Так начался день, который Нику не суждено было забыть – насыщенный, динамичный, бодрящий и изматывающий. Во время ланча, пробуя пасту в сметанном соусе в маленькой траттории около Дворца Питти, он подумал: «Неужели такой будет вся жизнь с Валери?» Конечно, такой и будет. Он знал это даже тогда в Стэнфорде; больше всего в ней ему нравились заразительное возбуждение, охватывавшее ее от всего, что предлагала жизнь, ее решимость добраться до намеченной цели. Стремление сделать так, чтобы произошло…

Ник знал, что и сам был таким же всю свою жизнь, хотя слишком часто эта черта характера подавлялась яростным стремлением добиться успеха в работе. Он знал, что Валери это в нем нравилось, так же как и он любил в ней эту черту. Теперь, когда они бродили по Флоренции весь долгий день, они делились радостным возбуждением. Они ощущали, что все вокруг было источником желаний и восхищения. И они были самыми удачливыми из людей, потому что были способны испытывать и делить эти ощущения.

Центр Флоренции невелик, и его можно легко обойти пешком. Гораздо больше миль Ник и Валери исходили по мраморным полам дворцов, вобравших в себя шедевры мирового искусства, по каменным и мраморным плитам церквей, где они, запрокинув головы до боли в шее, восхищались чудесными фресками четырех-пятисотлетней давности, стараясь разглядеть скрытые за защитными покрытиями и более поздними дорисовками работы древних мастеров, созерцали гробницы Пап, художников и ученых. Они посетили дом Микеланджело, стены которого хранили росписи, сделанные его рукой, музей науки, где по непонятным причинам за стеклом был выставлен сохраненный палец Галилея.

Часто они бродили молча. Душа Флоренции – ее воспоминания. Ник и Валери, искавшие освобождения от своих воспоминаний, искавшие путь от прошлого к настоящему, целиком поддались очарованию древней истории города. По мере того как они погружались в седое прошлое, они все явственнее ощущали присутствие друг друга. Самым замечательным во всех славных творениях эпохи Ренессанса для них было то, что они видели и восхищались ими вместе.

Но они не только молчали. Двигаясь от дворца к дворцу, от церкви к церкви, шагая под горячим, ослепляющим солнцем, сияющим в безоблачном небе, они беседовали и смеялись с непринужденностью двух друзей-отпускников. Оба были одеты в брюки, рубашки с расстегнутым воротом, оба были налегке, без вещей, так что руки их были свободны, оба шагали одинаково легкой походкой по мощеным булыжником улицам, по разноцветной и живописной сцене, которую Флоренция являет своим гостям днем.