Марк остановил меня, взяв мою руку в свою ладонь.

— On repart a zero, хорошо, Энни? Начнем с нуля, хорошо, Энни?

— Да, — кивнула я. — С нуля. — Но это слово, зияющее пустотой, такое весомое и окончательное, снова вселило в меня ужас, заставив сердце забиться быстрее, слишком быстро. Я стала задыхаться и замахала перед собой рукой. — Мне нечем дышать, Марк!

Я помню Чарли, когда ему было пять. Он тянул меня за рукав, когда я звонила Марку на работу, чтобы рассказать, что наделала. Я была безутешна, так как по неосторожности и глупости стерла нашу единственную видеозапись второго дня рождения Чарли. «У нас есть еще видео с ним, Энни!» — ответил Марк. Ну а как же насчет именно этого? Словно кусочек нашего прошлого исчез навсегда.

Чарли кричал, пытаясь быть услышанным: «Все хорошо, мамочка, я все еще здесь! Посмотри!»

Я заплакала во весь голос, дрожа и всхлипывая, сидя в машине перед домом Марка.

— Нет, я не могу так, Марк! Я не могу начисто забыть о прошлом! — Потому что тогда Чарли нет вообще.

Сквозь слезы я видела, как Марк обошел машину спереди и открыл пассажирскую дверь. Он наклонился ко мне и обхватил за талию.

— Vien, Энни. Все будет хорошо. Tu verras! Вот увидишь!

Я стояла под душем, и горячая вода текла по моему лицу, смягчая вспухшую, раздраженную кожу, смывая слезы, лаская волосы, и скатывалась по спине. Марк стоял передо мной на коленях. Его мягкие губы и язык скользили у меня между ног, руки сжимали мои бедра, прижимая меня к нему, а мои пальцы зарывались в его волосы, сжимая голову.

Я вскрикивала, прижимаясь к нему сильнее, страдая от боли нашей утраты, от наслаждения, наслаждения с привкусом горечи.

На кухне мы приготовили наш первый совместный ужин. На заднем плане для нас пел Брайан Ферри. Это была песня «Авалон», которую я раньше постоянно включала. «Pas encore ( Опять), Энни, больше не надо!» Но сегодня вечером Марк, кажется, не возражает. Я совершенно измотанна, лицо бледное и осунувшееся, а вода с мокрых волос капает на футболку. Но впервые за всю эту неделю, показавшуюся мне вечностью, я немного расслабилась.

— Как-то странно быть здесь только вдвоем. Кажется, будто Чарли просто на время уехал в какой-то детский лагерь.

— Oui. — Марк делает глоток пива и смотрит на меня. Легкая улыбка ложится на его губы. — Нам надо с пользой потратить это время.

Я улыбнулась в ответ. Мы всегда так говорили, это была наша постоянная шутка, когда Чарли засыпал днем, когда был еще маленьким. Я выключила плиту. Ужин подождет.

Мы легли в постель, бросив одежду на пол, а потом, обнявшись, с довольными улыбками на лицах смотрели в потолок. Все было почти так, как раньше.

— Dix sur dix. — Марк, как всегда, притворяется, десять из десяти.

— Нет, скорее девять. — Он поворачивается ко мне, изображая крайнее удивление. — Так, если твоя цель совершенство, то тогда предпримем еще одну попытку?

Он смеется, затем снова ложится на спину и поднимает глаза к потолку. Что-то занимает его мысли… а может, кто-то? Была ли она совершенна, задумалась я.

— Энни, ты думала когда-нибудь… — Марк делает паузу. — Что помимо Чарли это наш шанс изменить что-то, сделать на сей раз все правильно?

— Все правильно?

— Tu sais ce que je veux dire. Ты знаешь, о чем я.

Я тоже думала об этом. Действительно, мы разошлись где-то по пути.

— Да, наверное… — ответила я, но внезапно задумалась: а что именно он хочет изменить, сделать правильно? — Ты имеешь в виду переезд в Лерма? — попыталась я нащупать почву.

— Non, еще до того.

Мое сердце снова забилось быстрее.

— Когда, раньше? — спросила я. Но, кажется, я уже знала ответ, даже если и не имела понятия, что действительно происходило тогда, в то время.

— Je n'sais pas, — пожал плечами Марк. — Я не имею в виду какое-то определенное время.

Но теперь я знаю: это что-то произошло, когда умер его отец.

— Viens. — Марк обнял меня. Он целовал меня в шею, в губы, и делал это так нежно, что слезы навернулись у меня на глаза. — Пошли готовить ужин.

Он взглянул на меня, и я увидела в его глазах то, чего не видела уже очень давно.

Уже поздно. Но я не хочу идти спать. Мне нужно выйти на улицу, на свежий воздух. Я хочу, чтобы холодный ветер обдувал мне лицо. Я хочу пить его большими глотками, наполняя легкие, чтобы разогнать мрачные мысли, мешающие мне успокоиться. Я думаю о том, что когда мы ляжем спать сегодня вдвоем, то Чарли не будет рядом, в соседней комнате.

Мы оставляем грязные тарелки и бокалы на столе, выходим на улицу Шампион и направляемся в парк. В ресторанах и кафе на бульваре кипит жизнь. Вокруг витают ароматы различных блюд. На тротуаре стоит группа мужчин в белоснежных фартуках. Они громко и оживленно о чем-то спорят, но, замечая нас, прекращают спор. Они улыбаются и кивают нам.

Я вспоминаю, как мы гуляли здесь по утрам, каждое воскресенье, когда вся улица превращалась в рынок. Везде стояли лотки, на которых возвышались оранжевые и желтые горки фруктов и овощей. Золотисто-коричневые цыплята кружились на вертелах за стеклянными дверцами; халва и разные изделия из теста, пропитанные медом, с зеленой фисташковой пастой и масляным миндалем, напоминали цвета и запахи Марокко, Турции, Алжира… И все это было сосредоточено на одной улице.

Сейчас Марк рассказывает мне о своем отце. Он завтра поедет к нему на воскресный обед, как делал это раньше, как мы делали это раньше. Марк не хочет, чтобы я ехала с ним. Они еще не встречались, не в этот раз. «Я должен поехать один, Энни…» Я киваю. Но когда мы сходим с тротуара, направляясь в парк, я неловко беру его за руку. Мне не нравится все это.

Движение довольно оживленное. Мимо проносятся машины с молодыми людьми за рулем, из машины на полную катушку звучит рэп. Музыка играет так громко, что даже перестает быть похожей на музыку. Она звучит вразлад с ритмом моего сердца, которое сейчас бьется слишком быстро. Просто я знаю, что значит эта поездка для Марка.

И мне нехорошо. Я сжимаю его руку.

— Что ты скажешь ему, Марк?

— Je ne sais pas, Энни! Я просто хочу поговорить с ним об этом… c'est tout. — Он тяжело выдыхает.

Парк закрыт на ночь, и ворота заперты. Я наблюдаю, как Марк одним прыжком перелезает через ворота высотой по пояс. Его проворство вызывает у меня улыбку. Марк улыбается мне в ответ. Теперь моя очередь. Я переношу одну ногу через ворота, удостоверившись, что он смотрит. Даже будучи девчонкой, я не была профессионалом в подобных вещах. Прыжки через перекладину в школе пугали меня до смерти. Я всегда боялась, а вдруг я промахнусь? Но тут Марк крепко обхватил меня за талию и осторожно помог перебраться через ворота. Он целует меня в губы, а я кусаю его язык, неожиданно оказавшийся у меня во рту.

Мы идем по тропинке в темноте. В парке тихо. Этот темный зеленый рай излучает умиротворяющую тишину. У подножия толстого ствола огромного старого дерева, в траве, я замечаю крошечную тень. Это белка. Она тоже заметила нас и теперь наблюдает, замерев на месте, подняв пушистый хвост вверх. Ее глаза-бусинки мерцают в темноте.

Я тихо обращаюсь к Марку:

— Ты скажешь ему, что он болен? Или…

— Я попробую уговорить его пойти к врачу, Энни. Я не хочу, чтобы… — Марк внезапно замолкает, тяжело вздыхая, и замирает на месте, как та белка, прямо посредине дороги. — Ах, Энни!

Я протягиваю руку к щеке Марка и ощущаю жар его кожи, жар его дыхания. И чувствую его решимость.

— Я знаю, Марк.

Я жила с его болью, его горем, очень долго. Я знаю, он должен это сделать. Потому что я помню, как это было тогда, как Марк изменился и как это изменило наши отношения. Между нами словно появился какой-то третий, чужой человек. По крайней мере, так казалось до сих пор, когда мы снова оказались здесь, а его отец жив.

И все равно меня это сильно тревожит. Потому что в глубине души я не хочу, очень не хочу, чтобы он делал это. Если Марк поступит так, как хочет, он изменит ход прошлого. Одно незначительное изменение, но оно повлечет за собой целую цепь изменений, точно так же, как поезд, оказавшись на железнодорожной стрелке, следует только по одному из возможных путей. И, свернув, больше нельзя уже будет вернуться на прежний путь. Так и наша жизнь может пойти по совсем другому сценарию. И что будет тогда? Что тогда будет с Чарли?