Она обрадовалась, когда в палату вошел Мередит. Оставил друзей в комнате ожидания и вернулся, чтобы ей не было скучно.

Нет, оказывается, не только из-за этого.

– Какого черта? – спросил он.

– Мне здесь тоскливо, – ответила она. – Я просто хотела, чтобы они еще побыли. Мне с ними интересно, и кроме того…

– Что значит интересно? Ребенок – вот что самое главное. А им все равно. Это ведь больница, а не гостиница. И они это понимают.

– И я это понимаю, но иногда хочется об этом забыть. Мне ведь так одиноко тут лежать, не вставая. И так приятно, когда приходят старые знакомые. Хотя бы ненадолго.

– О, Господи! – воскликнул он. – Я тебя не понимаю. Дочка – вот что для тебя сейчас самое главное, а не они! – И он показал на малышку, которую она держала на руках.

– Да-да, знаю! Ну, вот она здесь.

– И должна быть здесь.

– Не надо злиться, – сказала Элейн.

– А я и не злюсь.

– Точно?

– Да.

Он встал и ушел к Джеггерсу и Клинту. Она разозлилась так, что готова была закричать.

Она не успокоилась даже когда они все вернулись к ней в палату, потолкались несколько минут, после чего Джеггерс с Клинтом ушли. А Мередит остался, сел в углу и погрузился в пьесу. Но на прощанье Клинт обратился к нему:

– Так мы тебя сегодня ждем, да?

– А как же!

– О чем это вы? – поинтересовалась Элейн, когда оба посетителя ушли.

Мередит рассказал ей о полученном приглашении.

– Ты пойдешь?

– Да, пойду.

– Отлично. Желаю приятно провести время.

– Слушай, мне же надо пойти. Это – бизнес.

– Разве я что-то имею против? – спросила она.

– Это ты просто говоришь так.

– Ну, а что я могу поделать?

Он не ответил. Он просто сидел на стуле у окна и переворачивал отпечатанные на ротапринте страницы.

Лед звенел в стаканах, булькание смеха и журчание беседы сталкивались, словно два потока, образуя бурлящий вихрь пузырьков и пены. В красивых серых глазах Карлотты Рохан, казалось, отразилась сразу вся комната, как только она вошла и расцвела в гостиной Кертисов, точно бледный белый цветок на длинном стебле. Клинт удивился, увидев ее, и не мог скрыть радости. Он поцеловал ее в щеку и представил гостям, которые не были с ней знакомы. Он принес ей бокал, поднос с бутербродами, засуетился вокруг нее, и было по всему видно, что он счастлив ее присутствию. Как же здорово, что она пришла! Молодец, Тиш, подумал он, что не забыла и ее пригласить. Она появилась здесь так кстати! И, наверное, в пятый раз за вечер он, широко улыбаясь ей, произнес:

– О, Карлотта, как же чудесно, что ты пришла.

Она кокетливо улыбалась в ответ на восторженные и пылкие комплименты Клинта, отдавая должное его тактичности и тому, что он все-таки довольно сдержанно выражал свое рыцарское к ней отношение, и мысленно благодарила его за чувства, которые он испытывал, но о которых не осмеливался ей сказать.

Карлотта была вдовой Марка Рохана, ближайшего друга Клинта по Йельскому колледжу драматического искусства. Они вместе отправились в Нью-Йорк, чтобы вдохнуть немного жизни в, как им казалось, зачахший современный театр, и их дружба и привязанность друг к другу даже окрепли, что было очень необычно для того мира, где отрава зависти, соревновательного духа и ревность поражают даже благороднейшие сердца. Они искренне радовались успехам и новым достижениям друг друга и щедро обменивались уроками мастерства. Но вот однажды Карлотта позвонила Клинту поздно вечером и сообщила, что Марк с сыном, Марком-младшим, погибли в автомобильной катастрофе. Сразу после похорон Карлотта уехала на Карибское море, но воспоминания о муже и сыне не отпускали ее даже там, на островах и пляжах, которые, казалось, не имели ни прошлого, ни памяти, ничего, кроме освежающей прелести сегодняшнего дня. Она пережила нервное расстройство и даже ложилась ненадолго в больницу. Все это, как она понимала, заставляло Клинта нервничать. Ему, как всякому человеку, трудно было свыкнуться с сознанием смертности, хрупкости человеческого бытия, которое она самим своим присутствием символизировала. Но она ведь была не просто символическим персонажем: она видела, что Клинту и в самом деле приятно ее видеть. И ей было тоже приятно наблюдать за взлетом рук, слышать модуляции голосов, парить, ловя слухом обрывки беседы своих друзей. Все это было как в старые добрые времена.

Внизу в прихожей Мередит Хаусмен рассматривал себя в зеркале. Отчасти он делал это по неосознанной привычке – результат многолетней жизни в театре, многих лет, ужасных лет торговли собой: встреч с продюсерами, знакомств с режиссерами, заучивания ролей, кинопроб, вечеринок, где он мог встретить нужного человека. Но теперь все было по-другому. Ему больше не нужно было торговать собой по старинке. Но по-новому, – да, он все еще был вынужден этим заниматься. Ему необходимо соответствовать предлагаемому им товару. Ему необходимо всегда быть в форме! Перед этими людишками из околотеатрального мира, которые водили дружбу с Клинтом, он должен предстать в отличной форме – знаменитый, великий актер, в чьей власти – богатство и слава Голливуда. Ему надлежало быть более или менее чарующим, в зависимости от степени их светскости, но непременно, в любом случае – чарующим. Он застегнул накладные манжеты, поправил галстук и вызвал лифт. Он подождал, пока спустится кабина, открыл дверь и уже собрался нажать кнопку нужного этажа, как вдруг услышал женский голос:

– Подождите, пожалуйста!

Он нажал на кнопку «Выключение двери», и дверь мягко отъехала назад.

– Спасибо, – сказала она, запыхавшись от пробежки по вестибюлю. – Вы ведь Мередит Хаусмен, да?

– Да, – сказал он.

– А я Джослин Стронг. Наверное, мне надо было подождать, пока нас представит друг другу Тиш или Клинт. Ведь не очень вежливо, не правда ли, вот так запросто обращаться к человеку, с которым поднимаешься на лифте.

Он не нашелся, что ответить, но одарил ее улыбкой, своей заученно-искренней улыбкой, которая всегда его выручала, и сказал:

– Здравствуйте, очень рад с вами познакомиться.

– Мне тоже очень приятно, – сказала она, но тон, которым она произнесла эти слова, глядя на него большими темными глазами, буквально пылавшими на ее бледном лице, не был похож на простое формальное приветствие. Когда лифт остановился, она отвернулась и первая вышла на лестничную клетку, а он подумал, что даже не заметил, привлекательна ли она. Она, однако, настолько его поразила, что ему трудно было оценить ее с точки зрения обычной женской привлекательности. Он недоумевал: кто же она такая, черт возьми. Может быть, решил он, вечер не будет таким уж скучным!

Так оно и оказалось: вечер получился восхитительным. Эротический театр марионеток, который постаралась устроить Тиш, удался на славу. Нельзя было не почувствовать, как ниточки кукловода натягиваются и управляют фигурками, которые стоят, сидят, бродят и беседуют вроде бы сами по себе, вполне самостоятельно – в этом и состояла ее задумка. И наблюдая за всем происходящим, он$ испытывала удовлетворение, торжествуя победу над Клинтом, который всего лишь манипулировал людьми на театральных подмостках.

Но Мередит вряд ли понимал, что происходит. Он привык к вниманию женщин. Это было составной частью его бизнеса. Женское внимание сопровождало его всю жизнь и он себе свою жизнь иначе и не представлял. Будучи, в общем, человеком самовлюбленным, он находил, что восхищение женщин ему приятно и даже полезно. Ведь они всегда соглашались с ним. И даже дискуссия, которую начала Тиш, совсем не показалась ему странной.

– Ваши воздыхательницы будут обожать вас еще больше, раз уж вы подтвердили свои мужские достоинства, – сказала Тиш. – Ведь они как те прелестные дикари, которых описывает Маргарет Мид[5]. Они презирают девственников. У них эталоном сексапильности считается тот, кто умудряется родить ребенка на стороне. Это служит доказательством плодовитости.