Является ли человек совершенным орудием познания? Этот вопрос можно поставить иначе: является ли человек конечной ступенью эволюции? И еще: являлось ли познание мироздания одной из целей развития биологического мира? Если принять, что действительно у эволюции есть такая цель, то, скорее всего, человек не является ее конечным продуктом. Это перекликается с Фридрихом Ницше: «Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью. В человеке ценно то, что он мост, а не цель». В таком случае, нечего переживать, что наше сознание несовершенно. Каким-то образом эволюция либо сама, либо руками самого человека рано или поздно дойдет до более совершенной формы разума (может быть, компьютеры – это продолжение эволюции?). И если верить Лоренсу Питеру, сказавшему, что «Дьявол еще может измениться. Когда-то он был ангелом и, может быть, продолжает эволюционировать», нам следует уповать, чтобы дальнейшая эволюция человека не приблизила его к тому самому Дьяволу.

Принимая во внимание ограничения базисного мысленного языка сознания, основанного на мысленных понятиях и образах, казалось бы, нетрудно себе представить, что вторая сигнальная система, каковой является обычный членораздельный человеческий язык, является еще менее эффективным орудием для описания понятий неконкретного свойства, с которыми человек не сталкивается в своей обыденной реальной жизни. Но это не совсем так. Язык, состоящий из слов, с одной стороны, ограничивает выражение мыслительных образов, с другой стороны, создает новые мыслительные образы, где слово выступает не выражением, а объектом выражения в мыслительном понятии. Например, слово «галактика» вызывает в сознании объемный образ колоссального скопления звезд, визуально закрепленный виденными ранее фотографиями, снятыми через телескопы, то есть в данном случае слово совместно с ранее виденным изображением выступает активатором образа, а не наоборот. Именно на этом эффекте основывается взаиморазвитие сознания и языка. Сознание порождает новые образы, для которых создаются новые слова, на основе которых строятся новые образы. Вот в чем, пожалуй, преимущество сознания современного человека перед человеком первобытным или крайне необразованным. Однако наряду с положительным свойством слов членораздельного языка есть и вредоносный эффект. Нередко за сложными словами прячутся непонимание и отсутствие четкого мыслительного образа.

Нужно сказать, что язык, основанный на иероглифах, более близок к базисному языку сознания, основанному на отдельных мыслительных образах и понятиях. Еще ярче выражается мысль путем изложения притч, то есть поиска аналога сложнообъяснимых понятий в обыденных ситуациях. Именно таким языком говорит Новый Завет, если только то, что в нем записано, действительно отражает то, что говорилось Сыном Божьим, а не является искажением.

«Самое непостижимое в мире то, что он постижим», по мнению Альберта Эйнштейна. Да, постижим, если говорить о процессе, но не о результате. Так же, как земной шар, например, измерим ученической линейкой, и это означает, что в общем, потенциально линейку можно было бы применить для измерения земного шара и даже начать этот процесс, но вряд ли когда-либо его закончить. Особенную проблему составили бы даже не гигантские его размеры, а то, что в большинстве его мест из-за гор и океанов банальное измерение линейкой просто невозможно. Так же и в случае попытки осознания основ мироздания мы пытаемся измерить земной шар линейкой. Или даже не земной шар, а тысячелетие измерить линейкой. Да, именно, мы пытаемся подойти к измерению времени с помощью прибора, предназначенного для измерения длины.

«Вселенная – это мысль Бога», – сказал Фридрих Шиллер. И в этом есть некоторое подтверждение наших слов – мысль Бога непостижима, ибо умеющий мыслить как Бог и есть Бог.

Неудивительно, что, как бы мы ни старались, средствами человеческого языка невозможно выразить понятия, с которыми человек не может сталкиваться в конкретной форме, и чем дальше те или иные понятия от конкретных явлений, тем меньше вероятности, что выражение словом подобного понятия будет точным.

Нередко слова приобретают такую важность для сознания, что большинство философских работ занимается подменой слов для обозначения одних и тех же понятий, и наоборот, подменой понятий, выражаемых одними и теми же словами. Такая работа сознания нередко встречается, например, на страницах Канта, где автору кажется, что он создает новое понятие или категорию, подыскивая новое слово или оборот для его обозначения.

Ясно, что указанная выше ограниченность сознания и языка не дает нам в более или менее точной мере определить наше понятие времени. Более того, язык сковывает наше сознание, заставляя выражать ощущаемые нами образы одновременности времени, вечности, бескрайности жизни через неточные, предназначенные для выражения других понятий слова и выражения. Поэтому они еще более неточно воспринимаются читателем или слушателем, часто принимая форму абсурда, упрощения, банальности.

«Мир не просто удивительнее, чем мы себе представляем, он удивительнее, чем мы можем себе представить», – сказал Джон Холдейн и был абсолютно прав. Последнее столетие развенчало понятия пространства и времени и низвело их из ряда ясных, осязаемых, привычных и постоянных понятий в область неясного и неопределенного. Искривление пространства, замедление течения времени с приближением к скорости света стали банальными, хотя и мало кому понятными истинами. В таком случае нет необходимости тратить много сил для доказательства того, что восприятие времени человеческим разумом, во-первых, может далеко не соответствовать действительному положению дел, а во-вторых, безусловно расходиться с общепринятым понятием времени, используемым в повседневном практическом смысле. В работе астрофизика Стивена Хокинга, признанного вторым гением двадцатого века после Альберта Эйнштейна, утверждается, что время имеет свойства пространства, в каждой точке которого физические константы и законы постоянны. На основе его выводов можно представить модель Вселенной как сферы во времени, в то время как пространственную сущность Вселенной можно представить как бесконечное множество поперечных срезов этой сферы времени, перпендикулярных термодинамической прямой. Вектор термодинамической прямой имеет направление от полюса данной сферы (Большого Взрыва, начала Вселенной) к центру Вселенной, и далее, видимо, происходит переломный момент и термодинамическая прямая продолжается ко второму полюсу сферы (концу Вселенной). Подобная модель решает вопрос сингулярности Большого Взрыва, а вместе с тем и невероятности сохранения физических констант в точке отсчета, которая представлялась Большим Взрывом, в условиях которого не могли бы сохраняться известные нам физические константы. Таким образом находится и объяснение расширению Вселенной, разбеганию галактик. Мы являемся как бы наблюдателями, способными наблюдать время только сонаправленно с термодинамической прямой, как бы находимся в падении от полюса сферы времени к ее центру, наблюдая эффект разлетания галактик. Как если бы мы двигались в расширяющемся туннеле с фонарями вдоль его стенок, у нас сложилось бы впечатление, что один и тот же фонарь отлетает от нас со скоростью, прямо пропорциональной нашей скорости продвижения по туннелю. Не вдаваясь в подробности астрофизики, можно отметить, что феномен разбегания галактик, основанный на допплеровском эффекте смещения спектра света у удаляющихся объектов, мог бы быть объяснен ныне неизвестными свойствами больших промежутков космического пространства и наличием масс невидимого вещества, способного искажать спектр проходящего через них света. И, возможно, никакого разбегания галактик не существовало бы, если основываться исключительно на смещении допплеровского эффекта. Не будем утверждать, что другие доказательства взаимного разбегания галактик будут так же признаны несостоятельными, но можно предположить, что теория «Большого Взрыва», построенная отчасти на феномене допплеровского смещения в спектре разлетающихся галактик, может лопнуть под напором других фактов, таких, как, например, поразительная равномерность реликтового излучения (фонового излучения) во всех направлениях, тогда как если бы действительно начало Вселенной было в Большом Взрыве, следовало бы ожидать неравномерности распределения этого фонового излучения. Возможно, теория «Большого Взрыва» рухнет так же, как птолемеевская геоцентрическая модель Вселенной, хотя до сих пор, наблюдая встающее Солнце, мы говорим: «Солнце встало», а не «Мы вращаемся», отмечая движение Солнца относительно нас, а не наоборот.