На обоих берегах равно теперь рос местный бук — с буро-зеленоватой листвою, имеющей явственный бронзовый оттенок. Из-за этого местность имела угрюмый вид и даже редкие часы, когда солнце проглядывало из-за туч, казались пасмурными. Пару раз налетали форменные пурги, отчего резко холодало и такелаж обледеневал. А однажды пошел такой снежище, что лесенку на ют завалило по седьмую ступеньку! Конечно, все это быстро стаяло, и все же… Все же обледенелые тросы рвали матросам ладони в кровь.

Не больно-то высокие прибрежные горы были покрыты снегом и льдом, как высочайшие вершины в местах с более теплым климатом.

Но особенно мрачно делалось на душе, если попадались проходы, ведущие на юг, — по левому борту. Узкие, сжатые между отвесными темными скалами, они казались бесконечными. Преподобный Флетчер в своих записках так писал об этих зловещих теснинах: «Проходы эти выглядят так, будто ведут куда-то за пределы этого мира». И видит Бог, пастор был точен!

На левом берегу, по мере удаления от устья пролива, становилось видно все больше поселений тамошних туземцев (впрочем, их, пожалуй, вернее было бы назвать «становищами»). Подле каждого — громадная куча раковин, отмеченная пятном необыкновенно сочной зелени, разросшейся на этой куче. Жилища огненноземельцев размерами, да и видом, смахивали на копны сена: несколько сучьев, косо воткнутых в землю, кое-как покрытых пучками травы или тростника. Окон нет никаких. Топят по-черному.

Огненноземельцы были ниже ростом, чем патагонцы, скуластее и раскосоглазее. Впрочем, теперь и на материковом берегу индейцы более походили на туземцев Новой Гранады или же Панамского перешейка, чем на техуэльче. Англичане все еще, по привычке, называли правый берег пролива «патагонским», но очевидно было, что Патагония осталась позади. Корабли Дрейка вступали в иную страну. Название ей придумывать не стали, а говорили и писали: «Обитатели Пролива», «Берега Пролива»…

На материковом берегу туземцы жили основательнее огненноземельцев. Прочные жилища крыли тюленьими шкурами, да и сами себе шили одежду из этих шкур. На огненноземельском же берегу пожиратели раковин одевались в шкуры гуанако — хотя оставалось загадкой, где же они их брали: ни одного гуанако на этом берегу видно не было. Возможно, они, как в долине реки Санта-Крус, держатся не ближе нескольких миль от морского побережья?

Но наиболее жалко выглядела одежда (если ее вообще позволительно назвать так) низкорослых обитателей обоих берегов средней части пролива — той, что идет в почти меридиональном направлении. Темно-коричневая шкурка выдры, держащаяся на хитроумной системе веревок, пересекающих грудь так, что ее можно легко передвигать, — ее и передвигают на ту сторону тела, что сейчас подвергается ветру. Изменилось направление ветра или сам пошел в другом направлении — шкуру передвигаешь на другой бок…

Сумасшедшие ветры в проливе порой относили корабли назад на такое расстояние, какое удавалось пройти за час, а то и более… Зато в местах, укрытых от ветра, воздух был не холоднее, чем в Девоншире летом. Склоны низких гор были покрыты роскошными лугами с обилием красивых цветов.

24 августа подошли к трем небольшим островам, на карте барселонских картографов обозначенных пунктиром и снабженных вопросительными знаками посреди каждого. На их берегах было великое множество тюленей и пингвинов. Дрейк решил, что пришла пора «выгулять» экипажи кораблей. Англичане пристали к крупнейшему из трех островков, набрали там пресной воды и начали, за неимением другого занятия, охотиться на здешнюю живность. Вскоре моряки вошли в азарт, опьянели от крови — и за два неполных дня набили дубинками и мечом симарруна Диего… две тысячи тюленей! По пятнадцать голов на каждого охотника!

Вода родников с этих островов была куда вкуснее патагонской речной. Остров, на котором англичане высаживались, они назвали в честь Ее Величества — островом Елизаветы. Средний по размерам остров назвали островом Святого Варфоломея, поскольку англичане впервые его увидели в день этого святого. Наименьший остров назвали в честь патрона Англии святого Георгия-победоносца: Сент-Джордж.

Во время этой стоянки англичане неожиданно встретились с группой туземцев, «любезных и сердечных людей», как отмечал Флетчер, вообще-то не щедрый на похвалы язычникам. А эти бедные люди к тому же ходили голыми! Только некоторые из них, пожилые люди, носили звериные шкуры — не одежду из звериных шкур, а просто шкуры, кое-как выделанные. Тела их были разрисованы, но лица женщин свободны от раскраски. Зато уж мужчины… Красные круги вокруг глаз, иного оттенка красные черточки поперек лба… Женщины, будучи совершенно нагими, щеголяли в ожерельях и браслетах из маленьких белых ракушек.

Эти дикари постоянно путешествовали — или кочевали, если угодно, — с острова на остров, оставаясь на одном месте столько времени, сколько находили там в достатке еды. Поэтому жилища их были легкими, похожими не на английские дома, а на садовые беседки той поры. Хотя климат здешний был не мягче южно-английского.

Англичан поразила утварь этих дикарей. Предметы обихода делались, в основном, из коры деревьев — но отличались таким изяществом формы и совершенством пропорций, что украсили бы, пожалуй, самый изысканный европейский дом. Но особенно восхитили англичан — ведь то были моряки, в лодках разбирающиеся! — лодки туземцев. Не просмоленные, не конопаченные, они сшивались из древесной коры узенькими полосками тюленьей кожи так плотно, что воды не пропускали вовсе. Металлического у них не было ничего, все инструменты их были — остро заточенные обломки раковин. А из коры они могли сшить в зависимости от надобностей, ведро и миску, плащ и шапку, колыбельку и пеленку, и палатку, и одеяло и даже мешки…

(Замечу в скобках, что когда через четверть тысячи лет после Дрейка в тех же местах прошел английский корабль «Бигль», пассажир, некий мистер Чарльз Дарвин, отметил, что за «двести пятьдесят лет от Дрейка до Фицроя своеобразные лодки островитян не изменились!»)

Первое слово, слышанное англичанами от этих дикарей, было «Яммерскуннэр!» — что означало «Дай мне!». При этом у туземцев безраздельно господствовали коммунистические принципы: все полученное делилось строго поровну, на всех. Кусок сукна, выпрошенный у англичан, с великими трудами — сукно было добротное, настоящее йоркширское — разорвали на лоскутки и были рады!

Питались дикари моллюсками, рыбой, тюленьим мясом, яйцами диких птиц да грибами, растущими на здешнем буке в тех местах, где кора не слезла. Выглядели эти грибы как ярко-желтые, чуть приплюснутые шары величиною с кулак, от женского до — самые крупные — матросского. Поскольку туземцы ели их сырыми и отравлений видно не было, кое-кто из матросов тоже попробовал. И объявили, что даже довольно вкусно: вкус сладковатый, запах нежный, точь-в-точь шампиньоны, и тонкая, почти слизистая, консистенция. «Французы были бы от этого в полном восторге!» — утверждали те из пробовавших, кому случалось повоевать или по другим делам побывать во Франции. Федор рискнул последним и убедился: ну да, очень похоже на французские грибные соусы, какими угощали его союзники в хоукинзовском рейсе на «Сити оф Йорк».

Но более всего на острове Елизаветы Федора поразили не туземцы, а две скромные маленькие птички, обе хохлатые: белоголовая мухоловка и дятел — маленький, сам черный, а хохолок алый. Край света, даль невообразимая — а птички свои, родные. Аж на душе потеплело — и не у одного только нашего главного героя. Как привет с родины птички…

Когда пролив снова повернул на девяносто градусов (нет, не следует думать, что он поворачивал дважды на протяжении своих трехсот сорока пяти миль, на манер самоварной трубы. Речь идет об общем его направлении, а не о бесчисленных извилинах и тупиках!), берега переменились враз. С обоих берегов — сплошная зелень, столь густая, что со стороны за десять саженей уже не разобрать, лес перед тобой, терраса, травою заросшая, или кустарники. Все это прорезано бесчисленными многоступенчатыми водопадами. И тут же — горы в нетающем снегу почти от подножия. В воздухе стало сыро, и после месяцев патагонской полупустынной сухости у людей пошли прыщи, каждая царапинка, какой прежде и не замечали, немедля начинала распухать и гноиться… Голубые ледники, цветом резко отличные от снежников, ниспадали прямо в незамерзающее море…