– Все, уходите! – крикнул горный мастер командиру. – У нас не более пяти минут!

Заложив патроны в трещины стен и запалив шнуры, взрывники направились к выходу. За ними пошел командир, стараясь не отставать.

Последним тупик покидал горный мастер. Дойдя до кучи старого брезента, он разворошил ее и направил луч лампы на черное отверстие. Криво усмехнувшись, он вновь прикрыл дыру брезентом и поспешил за взрывниками.

Соседом Донского оказался горный инженер Кутик, летевший работать по контракту с иностранной компанией. Конечно же, это была «JJ», и горный инженер был тем самым специалистом, о котором говорил Донскому плешивый геолог в аэропорту.

Глеб Донской не летел в Санкт-Петербург!

Его самолет держал курс на Заполярье. В те края, где двадцать лет назад он работал на студенческой практике. Он чудом попал на этот рейс.

Все решилось в считанные мгновения. После той газетной статьи и телефонных разговоров с Питером и Сыктывкаром картина последнего дня Юрия вдруг повернулась своей обратной стороной, как Луна перед астронавтами. Словно вдруг сняли крышку с черного ящика, и все тайные лабиринты и неведомые перипетии стали видимыми.

Потрясение было так велико, что Глеб решил резко изменить курс. Авантюрность и непредсказуемость задуманного не страшили его. Как кладоискатель, нашедший карту острова сокровищ, он был в эйфории…

Борт в сторону Манского должен был вот-вот улететь. И этот рейс на неделе был последним.

«Сейчас или никогда!» – подумал Донской и протянул дергающемуся контрактнику доллары: сумму, которую необходимо было заплатить за билет, плюс еще сотню.

– Остальное как-нибудь отдадите сами, – сказал он, увлекая дергающегося соседа за собой к билетной кассе.

– Вы серьезно?! – вздрогнул плешивый.

– Вполне. Я займу ваше место. Вот, держите деньги!

– Да-да, конечно, большое спасибо, что вошли в положение! Но… Нет, вы серьезно? – Плешивый все еще не верил свалившемуся на него счастью и боялся, как бы чокнутый не передумал. Сжимая в руке деньги, он скосил глаза на двери.

– Подождите уходить, – Донской схватил контрактника за плечо. – Надо еще с билетом разобраться!

Когда они подбежали к кассе и попросили, чтобы билет переоформили, кассирша внимательно посмотрела на них, сняла трубку и попросила какого-то Виктора Вячеславовича. Тот отсутствовал. Сделав казенно-каменное лицо, девица попросила их отойти от кассы, почему-то не желая переоформлять билет. Посадка на рейс заканчивалась.

– Девушка, промедление смерти подобно! – проблеял геолог и скосил глаз на чокнутого: тот до сих пор стоял рядом и не требовал доллары назад. Но, может быть, доллары были фальшивыми?

Отодвинув контрактника от окошка, Донской вытащил из кармана визитку «офицера безопасности» и предъявил ее кассирше.

– Срочная замена! Если вы сейчас же не переоформите меня на рейс вместо этого гражданина, будете возмещать убытки компании! «JJ» не любит тех, кто наносит ей материальный ущерб своими действиями. – Глеб сдержанно улыбнулся. – Это я вам заявляю ответственно!

Кассирша, бледнея, ознакомилась с визиткой и заметалась в кресле: нет, ей совсем не хотелось платить за билет, тем более оплачивать чьи-то убытки. Но ей и не хотелось брать на себя ответственность.

– Виктор Вячеславович мог бы разрешить этот вопрос… Только «JJ» обычно сама распределяет билеты для своих сотрудников, и никаких переоформлений на этот рейс… – лепетала она, уже готовая расплакаться. – Без него я не могу!

– На визитке ясно написано: «Джей джей»! Что вам еще нужно? А в общем, как хотите! – жестко сказал Донской и спрятал визитку в карман. – Я вас предупредил. Готовьте бабки!

Кассирша тряхнула головой и, кусая губы, дрожащими от волнения руками выписала Донскому билет. Потом протянула его в окошко со словами:

– Бегите скорей на посадку. Я позвоню девочкам, чтобы не закрывали рейс!

Глеб выпустил рукав куртки контрактника. Сжимающий в кулаке доллары геолог побежал от кассы к выходу из аэропорта.

– Есть Бог! – кричал он, не обращая внимания на шарахающихся от него пассажиров. – Мы еще помашем метлой!

«Стоп! – подумал Глеб, подбегая к трапу самолета, на ступеньках которого его с нетерпением поджидала дежурная. – Мой кейс! Ну и ладно. Жаль, хороший был чемоданчик!»

Как только до беглецов донесся гул погони, Эдик, не сказав ни слова, нырнул в лаз. Бармин следом за ним втиснулся в отверстие. Лаз сдавил его тело, не позволяя вдохнуть. И тут послышались поросячьи визгливые восклицания Артиста.

«Если он с такой задницей пролез, – подумал Бармин, – то неужели я с моей головой… »

Подумал и выскочил из лаза, как пробка из бутылки.

Они брели темными лабиринтами, ища впереди себя мерцающие глаза Бормана. Через полчаса почувствовали на лицах сквозняк и прибавили шагу. Когда густой мрак преисподней вдруг закрасился молоком сумерек и стали различимы очертания стен, беглецы побежали.

Артист чувствовал запах тундры, громко смеялся и нес несусветную чушь, даже не замечая, что бежит в гору.

– Стой, чревовещатель! – крикнул Бармин.

– Нет! – не оглядываясь говорил счастливый Эдик.

– Да постой ты! Незачем бежать.

– Почему?

– Потому что мы уже на свободе.

– Какая свобода?! Объясни?

– Это – Уклон. Горная выработка Манского прииска. Она примерно в семи километрах от Объекта!

– Значит… – начал Артист.

– Значит, мы выйдем из-под земли в тундре!

– А… если погоня?

– Вряд ли. Об этом лазе никто не знает. Я вот и то не знал. Борман вывел нас! Нам повезло!

– И только потому, водила, что я был с тобой! – выпятив нижнюю губу, изрек Эдик. – Это меня, гениального артиста разговорного жанра, Бог хранит!

– А меня? – усмехнулся Бармин.

– А тебя за компанию! Какой от тебя прок человечеству?! Никакого! – счастливо смеялся Эдик.

На головы беглецам капала вода. Куски песчаника отрывались от свода и падали под ноги. Завалов хватало, но между сырыми обломками породы всегда существовала щель, достаточная для того, чтобы Эдик гуттаперчево проскользнул в нее, извиваясь, как червяк.

Бежать к свету было радостно. Борман звонко лаял. Неожиданно туннель закончился.

Эдик с разбегу упал лицом в мох. Поцеловав сухие горячие растения, он вскочил и стал как сумасшедший носиться, размахивая руками и выкрикивая какие-то глупости.

Пес с лаем прыгал вокруг Артиста, норовя схватить зубами его плетями болтающиеся руки.

Бармин сидел у черной норы и не мог успокоиться. Ноги были тяжелы, как сваи, а тело гудело от усталости и боли. Несмотря на это он хотел поскорей уйти отсюда за черные сопки, сбежать по извилистым руслам рек и ручьев.

– Объект там, за сопками! – сказал он повизгивающему от счастья Артисту. – Надо убираться. Как бы сюда не направили патрульный вертолет. Я в Поселок. Ты со мной?

– Чтоб мне там башку проломили? Нет уж, останусь-ка я лучше здесь, в тундре.

Борман залаял и взбежал на вершину небольшого холма. Там он остановился и выжидательно уставился на людей, словно спрашивая: что же вы не идете за мной?

– И что ты будешь делать в тундре? Кричать от радости и нюхать полярные тюльпаны? Тебя, дорогуша, или волки задерут, или с вертака подстрелят. Не забывай, ты у них в розыске. Лучше идем со мной, я тебя спрячу.

– Спрячешь? А что ты скажешь, когда тебя спросят, где ты был?

– Что-нибудь придумаю…

– Нет, хватит ползать по норам! – покачал головой Артист. – С тобой я не пойду. Не сомневаюсь, мое фото уже у поселкового начальства. Я в тундру! Вместе с собакой! Там много всяких избушек разбросано. Как-нибудь продержусь. А с этой собакой мне никакой волк не страшен!

– До какой такой даты ты собрался продержаться? – Бармин сердито смотрел на товарища. – До второго пришествия?

– А что тебя удивляет? – усмехнулся Артист. – Не веришь, что смогу жить в тундре? Я, братец, на трубах теплоцентра год жил да на помойке месяц в лихорадке валялся: воду из лужи пил, корки сухие грыз. Ничего! Как видишь, живой… И когда-нибудь отсюда обязательно смоюсь: улечу, убегу… Знаешь почему? Потому что даже самый ужасный кошмар всегда заканчивается пробуждением. Вот и я однажды проснусь! Проснусь и после двух бутылок шампанского забуду обо всем! Напрочь забуду, потому что я – артист. Лицедей! В лицедеи идут от слабости, идут, чтобы спрятаться от действительности… Вот и я – слабый человек, потому что не могу жить без славы, без юпитеров, хорошеньких женщин и аплодисментов. Восторг публики – вот что было главным в моей жизни. И за это жизнь наказала меня. Наказала… настоящей жизнью – грязной и жестокой. Жизнью, где нет ни справедливости, ни жалости, ни любви. Я, кажется, давно должен перестать быть артистом. Должен, но не перестал! Смерть коснулась меня своим ледяным плащом, а я не захотел в это поверить. И вот теперь она приготовила для меня саван. Но и теперь, когда надо наконец жить по-настоящему, жить, а не делать вид, что живешь, меня вновь тянет спрятаться от реальности – так тянет, что я готов влезть в шкуру любого, только бы не быть собой! Я люблю грезы, чужие страсти, чужую жизнь, потому что боюсь своей жизни. Быть кем-то гораздо легче, чем быть собой. Ты меня понимаешь? Вот увидишь, я обязательно вернусь в свою филармонию и опять буду заискивать перед публикой, пытаясь вернуть если не ее любовь, то хотя бы влюбленность! Я понимаю, что это глупо, но меня еще сильней тянет лицедействовать. Надо разобраться в себе, понимаешь? Дозреть в одиночестве. Что-то во мне должно взять верх… Прости, друг, нам не по пути. С тобой мне удачи не будет. Прощай.