Да ведь сама по себе жизнь в одном доме с матерью Салли — уже воспитание. Она самая умная, интересная, обходительная, общительная, очаровательная женщина на свете; она знает решительно все. Подумайте, сколько лет я провела с миссис Липпет и как я должна ценить такую противоположность! Вы не должны бояться, что я стесню их — их дом резиновый. Когда у них много гостей, они раскидывают в лесу палатки и выдворяют мальчиков вон. У нас будет такой чудесный летний отдых. Джимми Макбрайд научит меня ездить верхом и грести на каноэ, стрелять и вообще целой куче вещей, которые я должна знать. Это будет восхитительное, веселое, беззаботное время, какого у меня никогда еще не было; и я думаю, каждой девушке надо хоть раз в жизни пережить нечто подобное. Конечно, я поступлю так, как вы скажете, но, пожалуйста, пожалуйста,Папочка, позвольте мне поехать. Мне никогда еще ничего так сильно не хотелось.

Это просит вас не Джеруша Аббот, будущая известная писательница. Это просит просто Джуди — девушка.

9 июня

Мистеру Джону Смиту

СЭР.

Ваше письмо от 7-го сего месяца получила. Согласно распоряжениям, полученным через вашего секретаря, я уезжаю в следующую пятницу, чтобы провести лето на ферме Лок Уиллоу.

С совершенным почтением

(мисс) Джеруша Аббот.

Ферма Лок Уиллоу

3 августа

ДОРОГОЙ ДЛИННОНОГИЙ ПАПОЧКА!

Почти два месяца не писала вам: знаю, это нехорошо с моей стороны, но я не особенно любила вас этим летом — видите, я откровенна!

Вы не можете себе представить, как я была огорчена вашим запретом. Конечно, я знаю, что вы мой опекун, и что я должна повиноваться всем вашим желаниям, но я не видела никакой причиныдля этого запрета. Было так ясно, что самое лучшее для меня — поехать к Макбрайдам. Если бы я была Папочка, а вы — Джуди, я сказала бы: «Благословляю тебя, дитя мое, бегай и веселись: встречайся с новыми людьми и учись многому новому; живи на воздухе и набирай здоровья и сил — впереди год трудной работы».

Но куда там! Вместо этого — только краткое письмо от вашего секретаря с приказом отправляться в Лок Уиллоу. Эта безликость ваших приказаний больше всего задевает мои чувства. Мне кажется, что если бы вы испытывали ко мне хотя бы крошечную долю тех чувств, которые я питаю к вам, вы хотя бы хоть изредка посылали мне собственноручные весточки вместо этих отвратительных уведомлений от секретаря, напечатанных на машинке. И если бы в них содержался хоть малейший намек на то, что я вам не безразлична, я сделала бы все на свете, лишь бы угодить вам.

Я знаю, что должна писать вам милые, подробные, длинные письма и никогда не надеяться на ответ. Вы выполняете вашу часть условий, предусмотренных нашей сделкой, — я получаю образование, и, вероятно, вы полагаете, что я не выполняю своей! Но, право, Папочка, это очень тяжелое условие. Это действительно так. Я ведь совершенно одинока. Вы единственный человек, которого я должна любить, а между тем вы так призрачны. Вы всего-навсего человек, которого я создала в воображении, и, вероятно, на самом деле вы ни капельки не похожи на того, которого я себе представляю. Но один раз, когда я болела и находилась в лазарете, вы прислали мне весточку; и теперь, когда я чувствую себя совершенно заброшенной и несчастной, я достаю ее и перечитываю. Кажется, я говорю вам сейчас совсем не то, что собиралась сказать, а собиралась я сказать следующее.

Несмотря на то, что я все еще продолжаю чувствовать себя оскорбленной, потому что очень унизительно подчиняться приказаниям деспотичного, неоспоримого, несправедливого, всемогущего незримого Провидения, все же полагаю, что если человек был таким добрым, щедрым, великодушным и внимательным, каким вы были прежде по отношению ко мне, он имеет право быть деспотичным, неоспоримым, несправедливым всемогущим незримым Провидением, если он хочет таковым быть; и потому — я прощаю его и снова буду веселой. Но все-таки письма от Салли, в которых она рассказывает о том, как весело они проводят время, приносят мне грустные минуты.

Но — забудем все прошлое и начнем сначала.

Все это лето я писала и писала без конца; четыре рассказа закончены и отосланы в четыре разных журнала. Видите, я пытаюсь стать писательницей. Мой рабочий кабинет расположен в углу чердака, там, где Мастер Джерви когда-то играл в дождливые дни. Это прохладный уголок с двумя слуховыми окошками, защищенный от солнца развесистым кленом, в дупле которого живет семейство рыжих белок.

Через несколько дней напишу вам более приятное письмо и расскажу о всех новостях на ферме.

Нам очень нужен дождь.

Ваша по-прежнему

Джуди.

10 августа

МИСТЕР ДЛИННОНОГИЙ ПАПОЧКА!

Сэр, я обращаюсь к вам со второго разветвления ивы, которая растет около пруда на выгоне. Подо мною квакает лягушка, надо мною поет стрекоза и два маленьких поползня бегают вверх и вниз по стволу. Сижу здесь уже целый час; это очень удобное сиденье, особенно при наличии двух диванных подушек. Я взяла с собой ручку и блокнот, собираясь писать бессмертный рассказ, но у меня ужасные затруднения с моей героиней — никак не могу заставить ее вести себя так, как мне хочется, так что я оставила ее на минутку и пишу вам (правда, облегчение невелико, вас я тоже не могу заставить вести себя так, как мне хочется).

Если вы сейчас находитесь в этом ужасном Нью-Йорке, то мне очень хотелось бы послать вам хоть немного этого прелестного, свежего, солнечного пейзажа. После недели дождей у нас настоящий рай.

Кстати, о рае: помните мистера Келлога, о котором я писала вам прошлым летом? Это священник маленькой белой церкви в Корнере. Бедный старичок умер зимой от воспаления легких. Я шесть раз ходила слушать его проповеди и хорошо ознакомилась с его теологией. Он до самой смерти сохранил все свои первоначальные верования. Мне кажется, что человек, который в состоянии за сорок семь лет жизни не изменить ни единого суждения, должен быть помещен в музей редкостей. Надеюсь, что он получил свою арфу и золотой венец — он был так твердо уверен, что найдет их! На его месте теперь молодой человек, очень здравомыслящий и логичный. Приход относится к нему весьма подозрительно, особенно фракция, предводительствуемая дьяконом Каммингсом. Похоже на то, что корнерской церкви грозит ужасный раскол. Мы тут не очень-то ратуем за религиозные новшества.

В течение этой дождливой недели я сидела на чердаке и читала запоем — главным образом Стивенсона. Он сам гораздо более занимателен, чем любой персонаж в его книгах. Можно сказать, он вел себя как своего рода герой, который хорошо бы выглядел в печати. Разве это не прекрасный поступок — потратить все десять тысяч долларов, которые оставил ему отец, на покупку яхты и отправиться в плавание по Южным Морям? Он провел свою жизнь, как этого хотел, полную приключений. Если бы мой отец оставил мне десять тысяч долларов, я поступила бы так же. Мысль о Ваилиме [43]приводит меня в неистовство. Я хочу увидеть тропики. Я хочу увидеть весь мир, и увижу, Папочка, непременно увижу, когда стану известной писательницей, или художницей, или актрисой, или драматургом — или какой угодно другой значительной персоной, какой я собираюсь стать. У меня страшная жажда путешествий; один вид географической карты внушает мне желание надеть шляпу, взять зонтик и отправиться в путь. «Прежде чем я умру, я увижу пальмы и храмы Юга».

Четверг вечером в сумерки, сидя на пороге

Очень трудно поместить в это письмо какие-нибудь новости!

Джуди за последнее время стала таким философом, что желает рассуждать о мироздании в целом, а не снисходить до пошлых подробностей повседневной жизни. Но вы должныузнать новости, и вот они.