Рыжий, кстати, говорят, тоже хотел пойти в Отделение потрудиться.

А что?

Таких много…

Говорят, правда, в последнее время падали по Отделениям поменьше стало.

Крыло внутренней безопасности суд присяжных и прочие демократические процедуры не очень уважает.

Как и остальные процедуры, за исключением, пожалуй, оглашения приговора.

Это у них – завсегда пожалуйста.

Причем, болтают, тот, кто приговаривает, – сам и исполняет.

Но это так, слухи.

Что там на самом деле происходит, никто на самом деле не знает. Только догадываются.

Я проследил, как Боб довел Красотулю до броневика.

Хмыкнул.

Выкурил еще одну сигарету на относительно свежем московском воздухе.

Потом пошел домой.

Завтракать…

Все-таки фермерские продукты – это продукты.

Тина, ее как не синтезируй, все равно по вкусу – сушеное дерьмо.

Только что питательное.

Хотя, когда были времена похуже, жрал я, ребята, этот искусственный белок – аж за ушами трещало.

Спасибо прежнему мэру – за то, что он этот завод переделал.

Как чувствовал.

Иначе в этом городе сейчас, наверное, даже и крыс бы не осталось.

А так – ничего.

Живем…

…Разорвав вакуумную упаковку, я не особо торопясь мелко нашинковал помидоры.

Настрогал небольшими кусочками жирный крестьянский окорок, бросил на сковородку.

Залил полудюжиной яиц.

Достал два тщательно просушенных сухаря.

Три года назад за такую трапезу могли, кстати, и расстрелять.

Запросто.

Незаконное хранение незаконно приобретенных продовольственных товаров.

А также их неумеренное поглощение без разрешения вышестоящего начальства, которое тоже жрать, извините, хочет.

Ну и чем тебе не статья?!

Нет, что ни говори, а жизнь в этом городе все-таки, кажется, постепенно меняется к лучшему.

Хотя мы и не любим в этом сознаваться.

Такие дела…

Вечером позвонил Веточка.

– Эт-та, – зевает в трубку. – Когда выходим-то, капитан?

Н-да-а… Хоть я его и люблю, но он все-таки непроходимый, конченый идиот.

Такое уже даже и лечить бесполезно.

– А мы что, разве куда-то выходим? – удивляюсь. – Может, хотя бы скажешь, куда и зачем?

Дошло.

Стушевался.

Было слышно, как ржавые шестеренки, заменяющие ему мозги, заскрипели, натужно перемалывая информацию.

– Да я это… не о том… напомнить хотел. Мы же в «Подвал» собирались…

Н-да…

Ну, сволочь изворотливая.

Все-таки я его иногда недооцениваю.

Теперь придется переться в этот самый сраный «Подвал» – любимый Веточкин найт.

Я его терпеть ненавижу.

Я вообще найты не люблю.

Сплошь гомики и «продвинутая» молодежь со вскипевшими от дешевого синтетического кокса мозгами.

Но тут уж ничего не попишешь.

Иветта, он, к сожалению, – и сам такой.

Продвинутый, мать его, гомик.

А он мне – как младший брат.

Или сын, которого у меня никогда не было.

И похоже – уже не предвидится…

…Дело в том, что Веточке отстрелили яйца.

В прямом смысле этого слова.

Ласковый семнадцатилетний парнишка, всю свою недолгую жизнь проживший в когда-то благословенной Ялте, даже и не подозревал, что быть русским – это, оказывается, реально тяжкое преступление.

И очень тяжкое.

Наказание за легкомыслие наступило, когда в город вошли «объединенные отряды УНА-УНСО».

А мы – тупо опоздали.

Распаленные изнасилованием четырнадцатилетней Веточкиной сестры, пьяные в полный дым оранжевые борцы за незалежность заодно решили трахнуть и попытавшегося сдуру защитить девчонку ее старшего брата.

А потом стрельнули из помповика в пах.

Чтоб не размножались проклятые москали, значит.

Не портили, клятые угро-финны, расово чистую кровь великого украинского народа.

Обычная УНСОвская практика.

Как ни странно, семнадцатилетний Веточка, тогда еще – просто Ванюша Побегалов – выжил.

И стал одним из лучших боевиков знаменитой Седьмой террор-ячейки Русской партии Крыма.

Это было страшное место.

«Семерку» даже в самой РПК называли исключительно смертниками, туда шли только те, кому уже вообще нечего было терять…

…Короче, когда в самом начале открытой войны с Россией молодой бомбист с партийной кличкой Иветта прибился к Русскому экспедиционному корпусу, это существо уже не было человеком.

Это был компьютер, отягощенный неистребимой страстью убивать, любовью к мускулистым геям с большими толстыми приборами и явными садо-мазохистскими наклонностями.

…В батальоне Веточка, конечно, немного оттаял.

А когда мы с Заикой Шурочкой четыре километра волокли его на плащ-палатке под минометным огнем до медсанчасти, парень проникся уже окончательно.

Батальон стал для него семьей, сослуживцы – братьями, а я, простите за нескромность, – отцом родным.

Такие дела.

Когда война как-то сама собой закончилась (воевать за выжженный и полностью разоренный Крым стало просто незачем), Веточка увязался за мной в Москву.

Сначала поработал у моего отца в службе безопасности, а потом, когда папаша сделал ноги, а его корпорация развалилась, прибился к моей, отмороженной на всю, врать не буду, голову бригаде.

Мы тогда как раз на Кавказ собирались, на очередную заварушку.

Под хороший контракт.

Но это, простите, – уже совсем другая история…

…«Подвал» рекламировался в столице, как «место встреч и общения свободной молодежи».

А на самом деле был обычным, хотя и более или менее чистеньким и дорогим гадюшником.

Впрочем, других ночных заведений в моем любимом городе уже давным-давно просто не было…

…Над вдавленным в древний бетон входом в бункер штатного бомбоубежища бывшего столичного автогиганта висел здоровенный рекламный щит: «Употребляйте К-7. Чистый. Белый. Не вызывающий привыкания».

Внизу более мелким шрифтом: «Напоминаем, что распространение тяжелых наркотиков без лицензии преследуется по закону».

А еще ниже, уже от руки, черной краской из дешевого пульверизатора, юношеским неровным почерком: «С лицензией, без лицензии – мы все равно вас достанем! Рано или поздно, но неизбежно!».

И черный стилизованный рисунок расправленного птичьего крыла.

Почему-то лично мне верилось только в самый последний слоган.

Не нравилось, но верилось.

«Черные Крылья» и сами шутить не умели, и чужие шутки тоже довольно хреново понимали.

У фаши вообще всегда было тяжело с чувством юмора.

Насколько я помню из прочитанных в детстве книжек – во все известные исторические времена.

А уж сейчас-то – реально тем более.

Ой, как реально…

…«Харлей» я, разумеется, бросил на охраняемой стоянке.

Это было одно из немногих мест в городе, где моему железному коню тупо было нечего опасаться.

Стоянку, как и сам клуб, контролировал Жизель, лидер городских «голубых».

А Жизель уже очень давно и безнадежно болел хоть и древней, но все-таки почему-то неизлечимой формой СПИДа, и терять ему было ну совершенно нечего.

Поэтому он не боялся никого.

А вот его боялись очень и очень многие.

Годом раньше, годом позже – какая, в принципе, разница для человека, который все равно знает, что приговорен.

Самое смешное, это продолжалось уже лет, как минимум, пятнадцать, и к тому, что он умирает, давно все привыкли.

Тем не менее, с ним старались не связываться даже самые крутые криминалы.

Так, чисто на всякий случай.

А то – мало ли что…

…Я кивнул знакомому охраннику и направился ко входу в бункер.

Веточка, засранец, это место слишком любил, чтобы я мог избегать данный отстойник.

Ну, а если уж приходилось посещать, то надо было и соответствовать.

Я вообще очень не люблю чего-то бояться.

А значит, иногда нужно делать так, чтобы все было ровно наоборот, и боялись именно меня.

Жизнь.

Будь она, сука такая, неладна.