После множества полетов днем, а затем и ночью с привлечением многих испытателей НИИ была составлена инструкция для летчиков строевых частей по предупреждению возможных летных происшествий при посадке «Р-1».

Когда составлялся отчет, ведущий инженер Жемчужин, в прошлом летчик, сказал мне:

— Вы знаете, эти испытания могли начать только Чкалов и Анисимов! Только вот такие инициативные, творческие, с непостижимой интуицией отыскивать самые оптимальные методы управления машиной, находящейся в катастрофическом положении… Это гиганты авиационного искусства!

В дальнейшем я много раз убеждался в справедливости оценки многоопытного крупного авиационного деятеля Н. А. Жемчужина.

Время шло. Несмотря на особо тщательный отбор летного состава из строевых частей для комплектования когорты испытателей НИИ ВВС, все же очень часто звуки аварийных сирен Центрального, а затем подмосковного аэродромов оповещали о только что совершившейся катастрофе.

Скоро меня включили в группу, возглавляемую Александром Фроловичем Анисимовым. Она обеспечивала испытания самолетов-истребителей по заданиям отдела, руководимого летчиком-инженером Иваном Федоровичем Петровым, активным участником Октябрьской революции и гражданской войны. Здесь был и Чкалов.

Среди закаленных и опытных истребителей группы Анисимова я казался себе просто птенцом.

Конечно, высшим пилотажем я занимался и прежде, но здесь это, во-первых, воздушная акробатика, а во-вторых, все исполняется на высоте не 1000 или хотя бы 600 метров, а просто у земли, не выше 100–200 метров, когда не только ошибка, а просто малейшая неточность приводит к катастрофе.

Вот над ангарами Центрального аэродрома появился крошечный истребитель и, ввинчиваясь горизонтальным штопором в воздух, делает одну за другой двойные перевороты (бочки), чуть не задевая крыльями кровли ангаров. Анисимов, толкая меня рукой, коротко говорит:

— Волька расписывается…

Я это понимаю как указание: «Вот и тебе так нужно летать».

— Не сумею так… — отвечаю я громко на мысли командира.

Анисимов тут же дает задание: снова идти в зону и пилотировать на малой высоте так, чтобы моей машины не было видно с аэродрома.

Чкалов уже сел. Он стоял в стороне, наблюдая за моей подготовкой к взлету. Видимо, заметил мои нерешительные действия и, подойдя ко мне, сказал:

— Шурка дал тебе полную свободу. Пользуйся случаем — заключай фигуры на сто метров.

Я ничего не ответил на совет товарища, аккуратно надел парашют, забрался в «И-4», привязался плотно ремнями к сиденью самолета и запустил мотор.

Выруливая мимо Чкалова, видел его ободряющую улыбку и приветливо поднятую руку.

Вспомнил ночной полет с Чкаловым и свой отчаянный разворот, так понравившийся Валерию Павловичу, и на душе стало легче. Взлетая, забыл все страхи, разогнал машину после отрыва, перед самыми ангарами потянул ручку, одновременно закладывая самолет в непрерывную спираль. Мне было видно, как Анисимов незлобно показал кулак в мою сторону, а Чкалов высоко поднял руку, показывая большой палец.

Выйдя в зону на высоте 500 метров, сделал несколько двойных переворотов и иммельман. Затем пару витков штопора. Чувствуя, что все идет нормально, сделал бочку на двухстах метрах, еще раз повторил ее и понял — нужно машину разгонять побольше, чтобы начинать с запасом скорости двойные перевороты без просадки, опасной на малой высоте.

Все подтвердилось — спикировал, на двухстах метрах был приличный запас скорости, и мой металлический истребитель после сложной фигуры не просел.

Я осмелел и вышел на 100 метров. Много раз наблюдал с этой высоты землю, но сейчас высота казалась почему-то до обидного малой — пролетая чуть выше фабричной трубы, я должен был отвернуть от мачты радиостанции.

Решившись окончательно, разогнал самолет до предела и с высоты 100 метров стал выполнять иммельман. Получился. Теперь набранную высоту теряю на перевороте через крыло и, еще пикируя, даю мотору полные обороты, вывожу машину снова на 100 метров и делаю двойной переворот. Есть просадка, но терпимая. Повторяю эти фигуры еще и еще, до полной усталости, для чего понадобилось не более 15 минут пилотажа у земли. Да, это занятие серьезное и не простое. И оно мне очень понравилось. Лечу к аэродрому и сверху вижу, как на своем любимом «И-5» Анисимов, планируя на посадку вверх колесами, проходит низко над ангаром.

«Значит, — думал я, — Анисимов следил за мной с воздуха, когда я взрослел как летчик-истребитель и как испытатель, выполняя пилотаж у самой земли».

Но Анисимов сделал вид, что он за мной не наблюдал, что ничего не знает и поэтому замечаний никаких не делает.

«Конечно, — подумал я, — хвалить летчика в таких делах опасно: он сам должен знать свой предел. Поэтому наш «воздушный Чапай» молчит.

Но я, как полагается, подойдя к Анисимову, стоявшему рядом с Чкаловым, отрапортовал о выполнении задания и рассказал, как все делал. Чкалов засмеялся и выдал своего друга с головой:

— Да не хвались, тебя Шурка видел, а ты как глухарь на току запел, и ничего не видишь, и ничего не слышишь…

Анисимов, улыбнувшись, спросил:

— Устал здорово?

— Изрядно, — сознался я.

— Ну отдохни да все повтори в той же зоне теперь на «И-5». На нем поприятнее будет. Увидишь!

Через полгода я вошел во вкус, и нужно было лишь следить за собой, чтобы не перейти роковую границу.

Видимо, у меня действительно получалось кое-что в пилотаже у земли, если однажды Валерий предложил мне показать воздушный бой с лобовыми атаками. Для меня это было весьма лестно.

Мы взлетели на разного типа истребителях. Набрав высоту, я развернулся в сторону Чкалова и заметил, что мотор его самолета слегка дымит, а это значит, что он разгоняет истребитель. Я тут же дал полный газ и прильнул к оптическому прицелу, изредка нажимая гашетку кинофотопулемета. Самолеты сближались, идя навстречу друг другу. Расстояние между нами сокращалось с каждой секундой.

Судя по дальномерной части оптического прицела, до истребителя Чкалова оставалось всего лишь 500 метров. Нужно было решать, что делать дальше, так как через несколько секунд мы войдем в так называемое «пространство смерти», где миновать столкновения невозможно, какие фигуры пилотажа для отворота ни применяй.

Я выглянул влево, тут же потянул самолет в резкий набор высоты и сделал иммельман. Потеряв из виду Чкалова, я быстро сел на аэродром.

Наблюдавшие с земли рассказывали, как наши самолеты, подойдя друг к другу в лоб, одновременно полезли вверх, идя вертикально, сближаясь колесами. Всем казалось, вот-вот самолеты пожмут друг другу лапы. Но затем, сделав иммельман, они разлетелись в разные стороны. Чкалов сел вслед за мной. Подрулив, он вылез из машины и, подойдя ко мне, сказал:

— Дурак, так убьют тебя!

— По-моему, и ты не из умных, если лезешь на рожон. Тебе нужно было ложиться в вираж, — запальчиво ответил я.

Вместо ответа он показал мне кукиш и, отойдя на два шага, буркнул:

— У тебя такой же упрямый характер, как и у меня. Мы с тобой обязательно столкнемся. Лучше ты, Байдук, сворачивай первый, а то так, по глупости, и гробанемся…

Я понял, что Чкалов в настоящей драке ни за что не выйдет из лобовой атаки первым, так как за этим сразу последует заход противника тебе в хвост, и ты будешь сбит.

Между тем наступила осень 1931 года. Шло много разговоров о самолете-этажерке, конструкции инженера нашего института Владимира Сергеевича Вахмистрова.

И вот мы увидели на Центральном аэродроме двухмоторный бомбардировщик «ТБ-1», у которого на крыльях громоздились два истребителя «И-4». «Двухъярусная этажерка» — название довольно точное.

Такого мир еще не знал: бомбардировщики брали себе на крылья истребителей, летели с ними в тыл, питая их бензином из своих баков до тех нор, пока не наступало время воздушного боя с неприятелем, пытающимся атаковать наши тяжелые самолеты.