Вдруг Зоя почувствовала свежий ветер, впитавший в себя запах земли, травы, кустов и деревьев. Вот сейчас они выйдут из дома Художника… И она забеспокоилась.

— Дядюшка! — едва слышно позвала Зоя. — Дядюшка, теперь вы никогда не передадите мне свой дар?

— Зося, глупенькая, — в темноте улыбнулся он. — А как бы иначе ты смогла жить здесь, у нас, и подружиться со всеми? — И поцеловал Зою в макушку. — Теперь иди. И не бойся. Тут нет дорожки, придется на ощупь. Найдешь?

Зоя кивнула. Хотела еще спросить, но сразу же забыла о чем, потому что издалека услышала знакомый голос:

— Зоя! Зоя!

— Это мама! — крикнула она и побежала. Зоя спешила, спотыкалась о камни, или, может, это были клумбы. И все ждала, когда снова долетит мамин голос. Но было тихо. Девочка остановилась.

Вокруг колыхались под ветром кусты.

Невдалеке в темное небо тянулся высоченный дом. Окна его были разноцветно освещены. Зоя сразу поняла, что это городской дом. Она вышла из-за кустов, ступила на асфальт.

Глаза понемногу привыкли к темноте, и Зоя видела теперь деревце яблони — оно ей знакомо! «Если так, — подумала Зоя, — если все обернулось так, то здесь должен быть поваленный забор…»

И он тоже был. И кирпичи, и бревна, и доски от снесенных домов. И все-таки Зоя не знала, куда идти, — ведь она ни разу не бывала на пустыре ночью. Она пошарила в кармане брюк. Там лежала порядком потрепанная бумажка. Зоя подошла к фонарю — его она тоже не замечала днем, — при тусклом свете прочитала слова, выведенные четким маминым почерком: «Вишневый переулок, дом 7. квартира 101» По асфальтовой дорожке медленно прогуливалась женщина, держа на поводке здоровенного бульдога. Зоя шагнула к ним.

— Вы не скажете, где Вишневый переулок?

— Придется обойти, девочка, — ответила женщина. — Тут стройка, — и подробно объяснила Зое, как найти ее дом.

Зоя совсем не узнавала улицы. Да это и неудивительно — ведь она так мало жила здесь! Хорошо, ах, как хорошо, что мама положила ей в кармашек записку с адресом!

Наконец Зоя нашла подъезд, поднялась в лифте на пятый этаж и нажала кнопку звонка. И услышала поспешные шаги. Это была мама! Конечно, мама — только она ходила дома на высоких каблуках.

Открылась дверь. Зоя увидела испуганные мамины глаза, потом мама отошла на два шага назад. И вдруг бросилась, обняла Зою, заплакала. Когда она наплакалась, стала искать по карманам платок, а Зою все еще не отпускала. Но платка не было, и мама вытерла мокрое лицо концом Зоиной косички.

— Яня! — закричала она. — Янина! Иди сюда!

— Что? Что случи… — и тетя Янина замерла.

Потом вынула из кармана очки, надела их и на цыпочках подошла к Зое, будто боялась ее спугнуть.

— Милое дитя? — шепотом спросила тетя Янина и незаметно дотронулась до Зоиной руки. Затем так же шепотом ответила себе: — Милое дитя!

И только тогда заплакала.

Зоя не совсем понимала, почему они так дружно плачут, она была рада, что вернулась, и еще была рада, что у тети Янины нашелся платок, потому что Зоиных косичек не хватило бы, чтоб вытереть все пролитые в этот вечер слезы.

Вдруг что-то живое, теплое прижалось к Зоиным ногам Не отрывая глаз от плачущих женщин, Зоя нагнулась и погладила нежную шерстку бывшею соседского кота.

Я не стану рассказывать, как были зажжены все лампы в доме, как были открыты лучшие банки с вареньем и какой отличный пирог испекла тетя Янина, — гораздо лучше того, который так понравился когда-то Любе Вилкиной. Зоя отломила кусочек, опустила руку под стол, позвала:

— Кис-кис-кис!

И тут в дверь позвонили. И Зоя уже знала, кто это. И сама побежала открывать. Это была Люба. Живая. Здоровая. Ноги ее не были сломаны, они были обуты в запыленные, ободранные на носках красные туфли с квадратными каблуками. А по платью, пересекая правую руку, шла едва заметная полоса, похожая на шрам.

Тетя Янина вышла следом за Зоей:

— Любочка, и ты тоже нашлась!

Люба Вилкина вежливо поклонилась ей, потом сказала с удивлением:

— Мама волновалась обо мне, даже плакала. И отец тоже. А всегда говорили, что я никуда не денусь!

Зоя разглядывала полосу на Любиной руке.

— Где ты поцарапалась, Любочка? — спросила тетя Янина.

— А, пустяки, — ответила Люба. — Я уже почти все стерла.

Она провела ладонью по коже, размазала темную полосу и вдруг поглядела на Зою исподлобья.

— В другой раз ты… — начала Люба и не договорила.

Дядюшка Тадеуш был, конечно, прав, когда просил Зою больше не делать так, и Зоя хотела сразу сказать Любе, что она не будет. Но подумала и промолчала: она еще сама не знала, как поступит в другой раз.

— Девочки, девочки, идите пить чай с пирогом! — позвала из кухни мама.

Девочки молча сели к столу.

— Милые дети! — волновалась тетя Янина. — Кушайте пирог! Он вкусный!

— Очень даже, — вежливо кивнула Люба и наклонилась к Зое, проворчала:

— Ее пирог лучше, чем твой… нарисованный. Да твой еще весь в песке!

— Что-что? — удивилась мама.

— Это мы так, мамочка. — И тихо Любе: — А ты бы могла выйти, как человек. А то прячется, подглядывает…

— Чего я не видела у этих страхолюдов?

— Зачем тогда полезла к ним?

— Что ж, все тебе одной?!

— Девочки, девочки, о чем вы там шепчетесь? — подошла к ним мама.

— Давно не виделась, — буркнула Люба.

Она протянула руку тете Янине:

— Спасибо за пирог.

И — Зоиной маме:

— Спасибо на добром слове.

И ушла домой. А мама и тетя Янина отвели Зою в ее комнату и уложили в постель. Когда мама и тетя, пожелав Зое спокойной ночи, ушли, она встала с кровати. В комнате все было так, будто без нее сюда и не входили, только пыль была стерта со стола, с подоконника, со всех полок На столе, возле альбома с рисунками, лежал глянцевитый древесный лист; от толстого черенка по всей его поверхности расходились жилки и сосудики. И опять Зое показался этот лист похожим на руку человека. Стоп, стоп! Но откуда он здесь? Прямо в ночной рубашке Зоя выбежала в соседнюю комнату. Там мама и тетя Янина убирали со стола.

— Ты что, девочка? Что, милое мое дитя? — спросила тетя.

— Откуда это? — Зоя протянула им лист.

— О, это странная история, — улыбнулась мама. — Когда я хватилась тебя и стала искать по квартире — я ведь думала, ты где-нибудь здесь, — я вошла в свою комнату, а там на полу вот это.

— Под картиной? — замирая, спросила Зоя.

— Да, кажется. В общем, на полу. Я удивилась: у нас ведь таких листьев нет. Начала рассматривать и — веришь ли? — понемногу успокоилась. Вот тетя Яня подтвердит. Очень странно, конечно.

Зоя улыбнулась. Ей было грустно и тепло от памяти оранжевого дня, милых пурзей, их безобидности, их доброты. Зоя поцеловала маму и тетю Янину и тихонечко пошла к себе. Зажгла настольную лампу. Открыла альбом.

Она рассматривала человечков в треугольных колпачках, которых рисовала тогда, давно. Как похожи были они на пурзей и как не похожи! Так на новогоднюю елку вешают яблоки из раскрашенной ваты. Похоже, да не то.

Случайно взгляд ее упал на тумбочку возле кровати. Там, на этой тумбочке, стояла черная резная шкатулка Девочка взяла в руки эту старинную вещицу, потрясла возле уха. Там, как и прежде, что-то шуршало перекатывалось. А с гладкой поверхности крышки улыбались женщины в длинных платьях, и у каждой в руке была ветка. И на одной… Ну да, на одной ветке бутон цветка был выпуклым. Зоя нажала на него. Что-то дрогнуло, звякнуло, и черная крышка распахнулась.

Зоя с волнением заглянула внутрь. Сомнений не было. Там, в шкатулке, в шкатулке знаменитого художника дядюшки Тадеуша, лежали… просто две кисточки, старые, с вытертым волосом, и еще огрызок карандаша.

Если бы Зоя была Любой Вилкиной, она бы, наверное, презрительно скривила рот и сказала бы: «Подумаешь, есть что хранить!»