Кстати говоря, анализ руководящего состава госбезопасности времен большого террора показывает большой процент людей с искалеченным детством, обиженных на весь свет. Возможно, накопленный в детстве и юности запас ненависти к окружающему миру создал дополнительный психологический фон для массовых репрессий.

Сталин называл наркома Ежевичкой. Ежов нравился тем, что не гнушался черновой работы. Один из следователей секретно-политического отдела НКВД рассказывал товарищам, как к нему в кабинет зашел нарком. Спросил, признается ли подследственный?

– Когда я сказал, что нет, Николай Иванович как развернется и бац его по физиономии. И разъяснил: «Вот как их надо допрашивать!»

Один из членов политбюро, увидев Ежова, который приехал в здание ЦК с Лубянки, заметил у него на гимнастерке пятна крови:

– Что случилось?

– Такими пятнами можно гордиться, – ответил Ежов. – Это кровь врагов революции.

Писатель Кирилл Анатольевич Столяров предал гласности рапорт заместителя начальника горотдела НКВД в Гаграх (начальником отдела был будущий министр госбезопасности Грузии Николай Максимович Рухадзе):

«Арестованных на допросах били до смерти, а затем оформляли их смерть как умерших от паралича сердца и по другим причинам… Арестованного били по несколько часов подряд по чему попало… Делалась веревочная петля, которая надевалась на его половые органы и потом затягивалась… Майор Рухадзе дал сотрудникам установку: “Кто не бьет, тот сам враг народа!”

Однажды я зашел в кабинет следователя, который допрашивал арестованного эстонца по подозрению в шпионаже на немцев.

– Как он ведет себя? – спросил я.

– Молчит, не хочет признаваться во вражеских намерениях, – ответил следователь, заполняя протокол.

Я внимательно посмотрел на арестованного и понял, что тот мертв. Обойдя вокруг него, я заметил кровь на разбитом затылке… Тогда я спросил следователя, что он с ним делал, и он мне показал свернутую проволочную плеть, пальца в два толщиной, которой он бил этого арестованного по спине, не заметив того, что тот уже мертв…

Словом, в помещении райотдела днем и ночью стоял сплошной вой, крик и стон…»

Арестованный после смерти Сталина генерал-лейтенант Рухадзе уверял, что его бывший заместитель преувеличивает: избивали только по ночам, днем в горотдел приходили посетители и бить было невозможно… Рухадзе, который начинал свою трудовую деятельность делопроизводителем управления сберкассами в Тифлисе, в 1955 году расстреляли.

Вакханалия беззакония и террора накрыла всю страну. Сталин, довольный рвением наркома, часто приглашал Ежова к себе, играл с ним в шахматы. Но барская любовь недолга. Через два года вождь пришел к выводу, что его любимец утратил рвение, теряет интерес к работе. Пора его менять.

За две недели до изгнания Ежова Сталин заставил его своей рукой написать, на кого из крупных работников, прежде всего членов политбюро, в НКВД поступили доносы, кто в чем обвиняется, какие предположения есть у работников наркомата и так далее. Получился довольно большой список. Этот документ Сталин хранил в своем архиве до самой смерти. В доносах на членов политбюро не было ничего особенного: какие-то сомнительные, двусмысленные высказывания, кем-то заботливо записанные и принесенные в НКВД. Но важно не содержание, а сам факт наличия такого документа. Запасливый вождь хотел иметь компромат на всех своих подручных. При необходимости эти обвинения легко обрастали другими такими же доносами и показаниями уже арестованных.

Ежова сменил вызванный из Тбилиси Лаврентий Павлович Берия.

Авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев, создатель истребителей, вспоминал анекдот, рассказанный ему членом политбюро Андреем Александровичем Ждановым:

«Сталин жалуется: пропала трубка. Говорит: “Я бы много дал, чтобы ее найти”. Берия уже через три дня нашел десять воров, и каждый из них признался, что именно он украл трубку. А еще через день Сталин нашел свою трубку, которая просто завалилась за диван в его комнате».

Жданов, рассказывая анекдот, весело смеялся…

Эта славная история, конечно, прежде всего характеризует самого Жданова, но и Берию тоже. Такая у Лаврентия Павловича была репутация даже среди своих товарищей по политбюро. Ради одобрительного слова Сталина готов на все, и жизнь невинных людей для него ничто.

Люди, которые интересовались его судьбой, говорят, что это был разносторонне одаренный человек, любил музыку, пел, интересовался архитектурой. Но быструю карьеру в те времена можно было сделать только в политике. В апреле 1921 года он оказался на работе в ЧК. Грамотный, обладавший быстрой реакцией и незаурядным умом, он стал делать карьеру. Но путь Берии наверх не был простым и легким. Партийная элита жила в мире интриг, где все друг друга ненавидели и объединялись против удачливого соратника. Берия понравился Сталину. Но он был не единственным любимчиком генерального секретаря. Сталин многих выдвигал и окружал заботой. Когда надобность в них миновала, без сожаления отказывался от их услуг. Часто за этим следовали арест и расстрел. Берия – один из немногих, кто сумел пережить Сталина.

Кому-то кажется, что Сталин доверял Берии потому, что они оба грузины.

В этом предположении сразу две ошибки: во-первых, Сталин не доверял и Берии, во-вторых, национальная принадлежность Сталина мало интересовала. Если бы Серго Орджоникидзе не покончил с собой, от него, похоже, избавились бы иным путем. Других выходцев с Кавказа рядом с генеральным секретарем не было, кроме Анастаса Микояна, а он никогда не был близок к Сталину.

Сейчас появилась целая литература, оправдывающая Берию: он не палач, а эффективный менеджер. Эти утверждения не имеют отношения к реальности.

Евгений Александрович Гнедин, бывший заведующий отделом печати Народного комиссариата иностранных дел, арестованный в мае 1939 года, прошел через лагеря, выжил и оставил воспоминания. Поскольку Гнедин не желал раскаиваться, то утром, часа через четыре после окончания первого ночного допроса, его снова вызвали:

«Через площадку парадной лестницы, через приемную и обширный секретариат меня провели в кабинет наркома внутренних дел Л. П. Берии. Пол в кабинете был устлан ковром, что мне вскоре пришлось проверить на ощупь. На длинном столе для заседаний стояла ваза с апельсинами. Много позднее мне рассказали истории о том, как Берия угощал апельсинами тех, кем он был доволен. Мне не довелось отведать этих апельсинов.

В глубине комнаты находился письменный стол, за которым уже сидел Берия и беседовал с расположившимся против него Кобуловым – тучный брюнет в мундире комиссара первого ранга, крупная голова, полное лицо человека, любящего поесть и выпить, глаза навыкате, большие волосатые руки…

Меня поместили на стул рядом с Кобуловым, а слева уселся какой-то лейтенант…

Кобулов доложил:

– Товарищ народный комиссар, подследственный Гнедин на первом допросе вел себя дерзко, но он признал свои связи с врагами народа.

Я прервал Кобулова, сказав, что я не признавал никаких связей с врагами народа… Добавил, что преступником себя не признаю.

Кобулов со всей силой ударил меня кулаком в скулу, я качнулся влево и получил от сидевшего рядом лейтенанта удар в левую скулу. Удары следовали быстро один за другим. Кобулов и его помощник довольно долго обрабатывали мою голову – так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом. Берия со спокойным любопытством наблюдал, ожидая, когда знакомый ему эксперимент даст должные результаты…

Убедившись, что у меня “замедленная реакция” на примененные ко мне “возбудители”, Берия поднялся с места и приказал мне лечь на пол. Уже плохо понимая, что со мной происходит, я опустился на пол… Лег на спину.

– Не так! – сказал нетерпеливо Берия.

Я лег ногами к письменному столу наркома.

– Не так, – повторил Берия.

Моя непонятливость раздражала, а может быть, и смутила Берию. Он приказал своим подручным меня перевернуть и вообще подготовить для следующего номера задуманной программы. Когда палачи (их уже было несколько) принялись за дело, Берия сказал: