Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Вот это царь!

А если атмосфера не уяснена мною, то жест мой, как у бездарного актера, получается фальшивый, и смущается наблюдатель, и из гущи народа сдавленно и хрипло вырывается полушепот:

– Ну и царь же!

Не понял атмосферы – провалился».

Сталин умел внушать любовь, благоговение и страх. За каждым словом, движением, поступком – холодный расчет умелого актера и режиссера в одном лице.

Мысль о том, что вождя должно воспринимать как царя, многим приходила в голову. Скульптор Марина Давыдовна Рындзюнская в 1926 году работала над бюстом Сталина.

Надежда Сергеевна Аллилуева высказала естественное пожелание, чтобы скульптурное изображение мужа получилось максимально похожим. Рындзюнская возразила и обратилась к Сталину:

– Я работаю не для семьи, а для народа. Вот, например, у вас подбородок имеет линию уходящую, а я вам сделаю его вперед, и так все остальное. Мы с вами жили при царе – помните, как народ, проходя мимо портрета царя, искал, хотел видеть и понять по изображению – почему он царь. А теперь я хочу, чтобы публика, проходя мимо моего изображения, поняла – почему вы один из наших главков.

И Сталин оценил правильный подход скульптора:

– Вы совершенно правы.

Пусть люди увидят его не таким, каков он есть, а каким он должен быть. Скульптор профессиональным взглядом ухватила важную особенность его внешнего облика:

«Точно вылитая из одного металла, с торсом, сильно развитой шеей голова, со спокойным твердым лицом… Сила, до отказа поражающая и захватывающая, с крепко сидящей головой, которая не представляешь себе, чтобы могла повернуть направо и налево, только прямо и только вперед».

Галина Серебрякова навсегда запомнила Сталина таким, каким увидела в Большом театре, где давали «Князя Игоря»:

«Маленькие, с желтыми белками глаза излучали необыкновенную силу, впивались, жгли, гипнотизировали… Необъяснимое чувство тревоги перед этим рябым неулыбчивым человеком все нарастало во мне. Равнодушно пожав мою руку и неторопливо вынув изо рта трубку, он заговорил с кем-то рядом. Затем первым прошел в ложу, сел в уголке один и, казалось, весь отдался чарам гениальной увертюры Бородина.

Много в годы молодости встретилось мне людей, знаменитых и неведомых, недюжинных и посредственных, разных, и, однако, ни один не произвел такого большого и вместе с тем тягостного впечатления, как Сталин. И несомненно одно: это ощущение возникло не теперь, после всего пережитого, оно зародилось в минуты первой встречи и определить его можно только одним словом – смятение…»

Сталин исходил из того, что правитель должен быть загадочен. Таинственная краткость и сдержанность, царственная величавость, неспешность движений, скупость жестов и недосказанность повышают авторитет власти. Он принимал ограниченный круг людей, почти не ездил по стране, редко выступал.

22 июня 1926 года кандидат в члены политбюро, первый секретарь Закавказского и Северо-Кавказского бюро ЦК Серго Орджоникидзе, давний соратник вождя, писал новому партийному руководителю Ленинграда Сергею Мироновичу Кирову из Тифлиса:

«Дней тринадцать Сосо был у нас. Время провели не очень плохо, только извели его приставанием выступить. Один раз удалось его форменно изнасиловать и заставить выступить в железнодорожных мастерских. Народу было не меньше шести-семи тысяч. Встретили его великолепно. В Баку не удалось затащить – побоялся выступления, а надо было».

Считалось, что главный талант Ленина – невероятный дар упрощения. Сталин в этом смысле был еще талантливее. Серые и малограмотные партийные чиновники слушали его как оракула. Они ощущали себя полными ничтожествами в присутствии вождя, боялись его.

Надо понимать, что две войны (Первая мировая и Гражданская) унесли жизни множества ярких и способных к общественной деятельности людей. Это первый фактор, болезненно сказавшийся на качестве управленческого аппарата. Поражение белых завершилось эмиграцией целого культурного слоя России. Это второй фактор.

Революция открыла дорогу к высшему образованию, что прекрасно. Но по существу некому стало учить эту молодежь. Специальные знания молодые люди получали, а общей культуры не хватало и их преподавателям. Люди назначались на самые высокие посты, оставаясь малограмотными.

В учетной карточке члена оргбюро ЦК и наркома пищевой промышленности Семена Семеновича Лобова в графе «Образование» было написано: «Не учился, но пишет и читает». Это не мешало его успешной карьере… И третий фактор. В ходе внутрипартийной борьбы – после смерти Ленина – из политики, из общественной жизни выставили наиболее образованных и думающих большевиков, потому что среди них меньше всего было поклонников Сталина.

Вот эта армия не очень грамотных и бескультурных чиновников десятилетиями принимала ключевые решения и определяла политический и экономический курс страны. Более всего они сопротивлялись дискуссиям, реальной критике, вообще любому вольнодумству. Больше всего их устраивала роль исполнителей, неукоснительно проводящих в жизнь линию вождя.

«Он – не русский, он южанин, грузин, – писал о нем осенью 1936 года Виктор Михайлович Чернов, один из лидеров партии эсеров, министр земледелия во Временном правительстве и председатель Учредительного собрания. – Про него сплетничают, что он – полутурок, забывший родной язык и зовущийся на самом деле Юсуфом Джугашвили. Его черные волосы, густые усы, узкий лоб, грубые черты лица, медленная монотонная дикция, его резко-отрывистый тон и вечная униформа цвета хаки придают ему внешность отставного офицера.

Он человек церковной выучки – получил образование в семинарии… Это чувствуется и при чтении стенограмм его речей, и особенно при перелистывании его книги “Вопросы ленинизма”, одновременно и молитвенника, и служебного руководства, где мысль Учителя засушена и набальзамирована по образцу его тела.

Сталин обладает в большой мере коварством типичного “восточного политика”. Его похвалам и любезностям доверять нельзя.

Он очень умеет усыплять внимательность тех, кому он является тайным противником, а тем временем исподволь настраивать против них общественное мнение партии и таким образом незаметно создавать вокруг них пустоту, в которую затем остается их только столкнуть.

Сталин партийную дисциплину тоже понимает по-восточному, как почти беспредельное почтительное послушание и готовность переносить от “старших” даже самые несдержанные проявления дурного расположения. Он вносит в партию дух, навыки и приемы семейного азиатского деспотизма…»

Высшие должности занимали люди, которые своим восхождением были обязаны не собственным заслугам, а воле Сталина. Они боготворили его. Попав у Сталина в фавор, они на время получали частицу его безграничной власти. И понимали, что без него лишатся своих хлебных мест. Придут к власти другие люди и найдут себе более толковых и способных помощников. Поэтому партийные секретари и аппаратчики горой стояли за Сталина. А он ловко манипулировал своей гвардией, периодически пугая их собственной отставкой. Но они и помыслить себе не могли жизни без вождя.

27 декабря 1926 года Сталин написал заявление:

«Прошу освободить меня от поста генсека ЦК. Заявляю, что не могу больше работать на этом посту, не в силах больше работать на этом посту».

Новый состав ЦК испугался: как же они останутся без Сталина? Упросили остаться.

На апрельском объединенном пленуме ЦК и ЦКК в 1929 году глава правительства Алексей Иванович Рыков, который возражал против сталинского курса на ускоренную коллективизацию, то есть ограбление деревни, продемонстрировал эту записку.

Голос из зала спросил:

– А он подчинился ЦК или нет?

Рыков ответил:

– Меня спрашивают, подчинился ли он ЦК или нет. Ну, я думаю, он для того и подавал в отставку, чтобы «подчиниться».

Зал засмеялся. Верный сталинский подручный Лазарь Моисеевич Каганович (в ту пору генеральный секретарь ЦК Компартии Украины) бросился на помощь вождю:

– Это остроумно, но неумно.

3
{"b":"153918","o":1}