Впервые за много месяцев он почувствовал, какая никчемно большая и пустая у него кровать. Можно было бы пойти на диван в гостиной, но Эдвард снова провалился в сон.

Он проснулся утром с мыслью о том, что лучше бы ему не просыпаться вовсе. И дело было не в головной боли — похмелье вообще было ему не свойственно — а в гнусном ощущении, будто его душу пропустили через стиральную машину в режиме «стирка спортивной одежды». И причина не столько в алкоголе, сколько...

Эдвард поморщился, будто воспоминания причиняли ему ощутимую боль. Дженнифер. Энн, черт бы ее побрал. Хотя нет, зачем она черту... Любой черт сбежит от нее в ужасе. С такими дамочками имеют дело только наивные дурни вроде того, каким он был до встречи с ней.

Эдвард полежал немножко не шевелясь: приводил в порядок воспоминания о вчерашнем дне. Вечер в его сознании рассыпался, будто фильм, порезанный на кадры, и нужно было составить частички вместе. И решить, что делать дальше.

Вроде бы Дженнифер дала ему свой номер. Но что из этого? Звонить ей прямо сейчас и приглашать позавтракать вместе? Помнится, вчера она была не в восторге, и теперь нужно продумать дальнейшие действия очень и очень тщательно.

Без кофе не обойтись.

Это был тот случай, когда Эдвард пожалел, что не держит постоянной прислуги. Если бы кто-нибудь сейчас сварил кофе и принес ему в постель...

Что ж, никто не сварит и не принесет, разве что он начнет звонить своему повару, чтобы тот примчался к нему с утра и без предварительной договоренности. Но он этого делать не собирался: глупо как-то и отдает то ли избалованностью, то ли беспомощностью. Поэтому он выбрался из-под одеяла и побрел на кухню, чтобы самостоятельно решить проблему утреннего кофе.

Кофе в свою очередь помог решить проблему тяжести в голове и ощущения безвольной слабости в мышцах. Новые идеи, однако, не торопились приходить в голову Эдварду, поэтому он здраво рассудил, что можно обратиться к человеку, который всегда, будто специально, держит парочку идей касательно него.

Бен не торопился снимать трубку, что показалось Эдварду странным. Однако знакомые и совершенно привычные интонации Бена рассеяли все его сомнения:

— Привет, старина! Как здорово, что ты позвонил, потому что я сам собирался набирать твой номер, но боялся разбудить, — затараторил агент.

— Кажется, я никогда не страдал привычкой поздно вставать, — скептически ответил Эдвард.

— Ну, все бывает в первый раз, хе-хе, и я боялся, что сегодня именно такой день... Ну да ладно. Как у тебя настроение?

— Отвратительно, но это не касается тебя.

— А что случилось? — переполошился Бен.

— Я же сказал, что к тебе это не имеет никакого отношения.

— Ну тогда... Уверен, что перелет в Лос-Анджелес поможет тебе развеяться.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Эдвард.

— А я разве не говорил? — невинно удивился Бен. — Ну да, конечно, не говорил. Джеймс Бартли позвонил вчера поздно вечером. Они хотят приступить к работе над фильмом на неделю раньше. То есть завтра.

— Вот как? — с угрозой уточнил Эдвард. — Бен, почему мне иногда так хочется тебя уволить?

— Потому что у тебя негибкая установка. Слышал про такое? Психологи говорят, что это очень плохо, если человек втемяшит себе что-то в голову и потом не может быстро перестроиться... начать думать по-другому...

— Бен, не пудри мне мозги. Я перезвоню через полчаса. Пока.

Эдвард нажал кнопку отбоя. Он знал, что это единственный верный способ унять Бена. Тот не обидится, а Эдварду нужно время, чтобы все обдумать. Время и свежая голова.

Холодный душ вернул полную ясность сознания, однако не улучшил настроения. Итак, сегодня нужно лететь в Лос-Анджелес. Там будет много работы, но это и хорошо: Эдвард соскучился по ней. К тому же новая роль ему нравилась, и он уже начал учить текст. Плохо только, что там не будет Дженнифер... Господи, да что это такое?! Далась ему девушка, которую видел два раза в жизни! Пускай красивая. Несомненно умная. Скорее всего, очень хороший человек. Нет, хватит врать себе!

Эдвард понял, что если вот так запросто улетит, то, возможно, потеряет ее навсегда. Он отлично знал себе цену. У него не было отбоя от женщин, которые с радостью разделили бы с ним вечер и постель. На жизненном пути он встречал таких, которые, казалось, понимали его. Но неизменно все его романы давали трещину. Это не страшно, когда тебе двадцать: все еще впереди, и каждое утро приносит новые надежды, а сердечные раны легко заживляются прикосновением нежной руки новой подружки. Это становится подозрительным, когда тебе двадцать семь: начинаешь задумываться о построении чего-то очень важного и «своего». Для чего нужна любовь. Но не всем же дано встретить свою настоящую любовь в молодости, ведь так? И снова ждешь, и надеешься, и немного боишься... Но в тридцать шесть человек, который ни разу в жизни никому не говорил «люблю», кроме как на съемочной площадке — мешали природная честность и почти священное отношение к слову, — уже имеет основания задуматься: а суждено ли ему быть счастливым?

И Эдвард уже боялся надеяться. И по утрам, лежа в постели, приходя в себя после сна и разглядывая солнечные зайчики на потолке, он убеждал себя не в том, что этот день может принести ему судьбоносную встречу, а в том, что ему отлично живется, он может получить все, что захочет, и что цель всей его жизни — объездить как можно больше стран. По вечерам он сидел в своем зимнем саду, если был в Нью-Йорке, слушал журчание воды и размышлял о том, что истинный смысл бытия открывается человеку только тогда, когда он один на один с собой и Богом. И что, наверное, ему просто нужно, высшими силами предначертано прожить жизнь одному. И вообще, одиночество — это ведь естественное состояние человека.

Мимолетные связи не в счет. Их и связями-то назвать сложно. Так, соприкосновение...

А вот теперь у него возникло ощущение, что он встретил кого-то очень значимого. Кого нельзя упустить. После первой встречи это было смутное шевеление где-то в глубинах сердца, шепот интуиции, которой он редко доверялся. Но сейчас... Вчерашний вечер подарил ему такие чувства, которые он не испытывал лет двадцать. Так колотится сердце, так хочется заламывать пальцы и не дышать, чтобы не пропустить чего-то важного — взгляда, слова, только на первом свидании, когда тебе пятнадцать или шестнадцать... Ну то есть до вчерашнего вечера он думал именно так.

Эдвард закрыл глаза и глубоко втянул в себя воздух. Влажный, холодный воздух ванной обволакивал ноздри и горло, тревожил грудь. Ему вспоминались лучистые глаза Дженнифер, изумительный пушок на золотистых щеках — он разглядел, честное слово! — и ее узкие ладони, пальцы с ногтями красивой от природы формы, которые наверняка не знали искусственных накладок. Ему очень хотелось пригласить ее танцевать, и он собирался сделать это при случае... но случая не вышло. Еще Эдвард отчетливо помнил, как часто вздымались складки голубого шелка на ее груди: наверное, от волнения. Улыбка тронула его губы. Эта мысль могла потянуть за собой цепь томных фантазий, но не стоило.

Он очень надеялся, что им с Дженнифер суждено познать друг друга по-настоящему, и не хотел предвосхищать события даже мыслью. Пусть все идет своим чередом, течет, как вода — мудро и необратимо. Вода всегда течет в океан.

Эдвард понял, что ему жизненно необходимо позвонить ей, вплести еще одну нить в причудливый узор их отношений, прикоснуться к ней, хотя бы словом, и почувствовать ее присутствие в своей жизни.

Он вытерся жестким полотенцем, набросил на плечи махровый халат и вышел из душа. Сотовый, должно быть, остался на кухне. Эдвард нашел его и взял в руки осторожно, будто опасаясь разбить. Нажал несколько кнопок — высветилось «Дженни». Почему не Дженнифер? Не Дж. Кингстон? Что это, победа надежды над этикетом? Или знак?

Пластик не холодил ухо, наоборот, казался теплым: видимо, температура в комнате была выше, чем у воды в душе. Пауза. Наполненная тишина. Эдвард почти слышал, как работают антенны, спутники, как миллионы бит информации приходят в движение, выстраиваются электронные связи, оживают магнитные поля, чтобы перекинуть мост он него — к ней.