— Значит, «вкус»… мм… любви, во всех ее проявлениях, тебе неприятен?

— Почему сразу — во всех? Мне нравится ужинать при свечах или обниматься… Но мне не нравится «вкус», как ты выразился, секса. Надо же, никогда не думала, что буду обсуждать это с мужчиной! — Эмили усмехнулась и покачала головой. Да уж, удивительные вещи творятся!

— Значит, со своими мужчинами ты это не обсуждала?

— Нет, конечно.

— Просто молча делала то, чего они от тебя хотели?

— Примерно так.

— И наверняка считала, что они поэтому тебе обязаны по гроб жизни?

Эмили вскочила, будто в нее швырнули пригоршню горящих углей, и это движение никак не было связано со свистком старого чайника.

— Ты… ты…

Том протянул руку и выключил истошно орущий чайник.

— Я? — Он смотрел на нее без улыбки.

— Ты абсолютно прав, — произнесла она чужим, бесцветным голосом.

Какие же большие у нее глаза! И… красивые.

— Я запуталась. Я совсем запуталась, Том. — Она села, осторожно, будто тело не до конца слушалось ее.

— Эмили…

— Нет-нет, все хорошо, правда. Только… я, кажется, сейчас сойду с ума.

— От чего?

— У меня внутри ураган.

— С молниями? — Том улыбнулся.

— О да! — Эмили рассмеялась, может быть, слишком нервно.

— Это хорошо. После грозы всегда становится… чисто как-то и свежо.

— И остаются обломки зданий, перевернутые машины и вырванные с корнем деревья.

— У-у-у… Даже в таких масштабах?

— Ну да.

— В чем ты запуталась, Эмили?

— В том, что считать за правду. Я всегда жила… ну в общем ты понял уже как. Потом я подвела под это теоретическую базу. И уверилась совершенно, что надо еще усугубить… а когда эти слова сказал ты, во мне будто что-то перевернулось. И мне больше не кажется, что мое жизненное кредо сколько-нибудь правильно. По крайней мере, я стала в нем сомневаться. А я не могу, не могу больше ни в чем сомневаться, хватит уже, пора жить по-настоящему… — Эмили спрятала лицо в ладонях.

Том почувствовал, как у него сжимается сердце. Он готов был предоставить ей любую свободу — пусть действует как хочет, думает как хочет, относится к людям как хочет, только бы она не плакала!

— Эмили, тебя кто-то… обидел? Причинил тебе боль? — Тома посетила ужасная догадка. Ну откуда у такой женственной, несомненно от природы очень чувственной девушки неприязнь к физической близости? Разве что кто-то ранил ее очень сильно.

От этой мысли у него не только сжалось сердце, но и свело скулы, и сами собой сжались кулаки. Убить. Убить подонка — и думать нечего.

Она молча встала и стала разливать кипяток по чашкам. В одной чай, в другой кофе.

— Мне кажется, если я расскажу тебе… — Она стояла к нему в профиль, наклонив голову. Том не видел ее лица, скрытого под прядями волос. — Если расскажу про это, то ты поставишь на мне крест.

— Да господь с тобой! — воскликнул Том так искренне, что получил от нее бледную, как отблеск солнечных лучей из-за облачка, но оттого не менее драгоценную улыбку.

И Эмили рассказала ему про Роберта. Она, видимо, так и не поняла, почему у Тома в глазах засветилось облегчение. Он боялся гораздо, гораздо худшего. Атак… роман с подлецом. Какая тривиальная история! Да, болезненно, но — ничего непоправимого. Том больше всего на свете боялся непоправимых бед…

Значит, все еще вполне может быть о'кей. Она найдет нормального парня, забудет боль прошлого, если он окажется достаточно терпелив и внимателен, то в награду он получит очень, очень многое.

В груди поднялась волна какого-то тоскливого, сосущего чувства, больше всего похожего на сильную жажду. Странно, с чего бы это? Все ведь хорошо… Относительно того, что могло бы быть, по крайней мере.

— С тобой творится что-то странное, — задумчиво сказала Эмили. Она пристально вглядывалась в его лицо, будто стараясь прочесть на нем что-то. Что? Жалость? Неодобрение? Сочувствие? — Наверное, не стоило тебе всего этого говорить…

— Ну что ты, Эмили! Почему не стоило? Знаешь, извини, если мои слова покажутся тебе грубыми или жестокими, но это лучше многого, что могло с тобой случиться.

Она застыла.

— Я имею в виду, что если дело в одном конкретном парне, с которым тебе не повезло, то все наладится, когда появится другой… Который оценит тебя, будет беречь, холить и лелеять. И поможет… кхм… решить твою проблему.

Эмили смотрела на него недоверчиво, с прохладцей. И чем больше времени проходило, тем больше эта прохладца становилась похожа на лед.

— Мне не нужно никакой помощи.

Том всегда задавался вопросом: а где проходит грань между гордостью и гордыней? В очередной раз не смог ответить…

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— А я уверен в обратном.

Ее лицо сделалось похожим на стальную маску. И взгляд в прорезях этой маски не сулил ему ничего хорошего.

Том чувствовал, что кровь его стала горячее, бросилась в лицо жарким потоком. Он не мог бы сказать, что именно вызвало в нем приступ такого гнева — да и не хотел разбираться, по правде говоря.

— Знаешь, а я думал, что последняя из американок, которые не любили секса, скончалась еще в начале двадцатого века. И после сексуальной революции никто не поминал ее добрым словом. И вот я встречаю молодую, здоровую, очень красивую женщину, грациозную и нежную, которая заявляет мне, что любви не существует, а секс ей лично не нужен и подавно… — Том задохнулся. Эта тирада отняла у него больше сил и дыхания, чем он мог предположить.

Эмили смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них плескался испуг, смешанный с яростью.

— Ты хочешь знать, наверное, по какому праву я тебе это говорю? — Том правильно разгадал смысл ее взгляда.

— Именно, — прошептала Эмили.

— По простому праву мужчины, видящего перед собой женщину, с которой хотел бы продолжить род, — и не понимающего, почему ему этого нельзя, что такого важного есть в ее жизни, что мешает ей…

Последние слова потонули в звоне — или все-таки грохоте? — разлетевшихся по полу осколков: это чашка с чаем выскользнула из руки Эмили.

Том осознал, что с языка его сорвалась самая большая глупость, которую только можно себе представить. И как она попала туда, на язык, минуя его голову?!

Эмили бросилась за шваброй. Именно бросилась, как будто спасалась от страшной опасности.

— Эмили, ты неправильно меня поняла, то есть я… не то хотел сказать!

Том в очередной раз понял, что словами можно сделать только хуже, и пусть бы уже в воздухе висел отзвук той глупости, предыдущей, она хотя бы была искренней.

Эмили молчала, словно воды в рот набрала. Он видел, как дрожат ее руки.

Том собрался с духом, придал своему голосу всю серьезность, на которую был способен:

— Эмили, я говорил очень отстраненно.

Лгать — плохо! Но что же делать, если это — объективная необходимость? Или все же субъективная?

— Вообще. Взгляд постороннего мужчины. Это вовсе не значит, что я планирую какие-то поползновения в твою сторону.

Она не поднимала головы.

— Эмили, ну что ты, язык проглотила?

— Нет. Не вижу смысла продолжать этот разговор.

— Мне бы все-таки хотелось, чтобы и после него мы остались друзьями.

Эмили долго молчала.

— Ну… не знаю, — произнесла она с усилием. — Может быть, я смогу тебе простить… что ты мужчина.

Эти слова должны были прозвучать как шутка — но не были и вполовину на нее похожи.

Простить, что ты мужчина. Что ты красивый, обаятельный мужчина. И сильный тоже. Что мы с тобой никогда не будем ближе, чем сейчас. Что я не сделаю тебя своим любовником. Что ты мне не нужен…

Что ты разрушаешь все, во что мне так важно сейчас верить.

И что любви не бывает. И что ты меня никогда-никогда не полюбишь… по-настоящему.

И то, что ты не принц из сказки, который все-таки мог бы прийти и спасти меня из царства холода и мрака.

Нет, Том Лерой, я никогда не смогу тебе этого простить!