Так, по крайней мере, показывают в фильмах. И в книгах пишут о таких героях.

Том в детстве много читал — и мечтал стать героем. Чтобы про него тоже кто-нибудь когда-нибудь написал книгу. И уже другие мальчишки читали бы, и восхищались, и в свою очередь хотели стать героями…

Но кто-то что-то говорил о том, что искусственная реальность не должна подменять жизнь. Не Мэтт ли?

Мэтт… Том открыл глаза, поморщился от головной боли: перебрал, это очевидно. Неумеренное пьянство ведет к гибели плоти и позору души…

В комнате царил полумрак, полной темноты здесь не бывало никогда: под окном ярким желтым светом светил фонарь. Том вскинул руку — тяжелую, ватную — и взглянул на часы. Двадцать минут второго. Во сколько он отключился вчера? И при каких обстоятельствах?

Кажется, они с Мэттом с пылкостью влюбленных клялись друг другу в вечной дружбе. И Мэтт пытался написать в пользу Тома доверенность на… диван в гостиной. В пожизненное пользование.

Эх, сам напился, еще и друга сбил с пути истинного.

Том сел на диване. Надо было бы встать, но не все же сразу…

С кухни доносились приглушенные голоса.

Том встал не без усилий. Как бы там ни было, без посещения уборной ему не пережить этой ночи. Не хочется, конечно, мешать Мэтту и Мэри…

Впрочем, он же не в спальню собрался вламываться.

— Мэтт, я тебя очень прошу!

— Мэри, ну что за глупости?!

— Мэтт, но это важно!

— Что значит — важно? Речь идет о моем друге детства, разве ты не понимаешь?

— Я понимаю, все я понимаю, Мэтт, но…

Том никогда не страдал страстью к подслушиванию. И сейчас он вовсе не собирался шпионить. Просто так получилось, что он направился в кухню, чтобы поздороваться с Мэри, невестой Мэтта, и уже у порога понял, что происходит какой-то важный разговор, не захотел перебивать, остановился, но сознание помимо воли стало выхватывать из сумеречного гула в ушах слова и наделять их смыслом.

— Это касается и меня тоже.

— Мэри, мы что-нибудь придумаем…

— Мэтт, я не смогу сюда приходить! — Она всхлипнула.

Вот тебе раз. Том остолбенел. А он пребывал в полнейшей уверенности, что Мэри хорошо, с теплом относится к нему. А она — «не смогу сюда приходить».

— Мэри, это ведь давно закончилось. Ты сама мне говорила…

— Говорила! И я правда так думала! Но я не хочу такого испытания, Мэтт, я не хочу видеть егокаждый раз, когда прихожу к тебе!

Шорох. Наверное, обнимаются.

— Это слишком… я люблю тебя, Мэтт, и хочу прожить с тобой всю жизнь. И не искушай меня. Может быть, это нечистый…

— Выдворил Томми из квартиры, чтобы поселить его сюда и искусить тебя? Не надо, Мэри… На все воля Божья, мы оба это знаем. Сатана тут вовсе ни при чем.

— Я не допущу, чтобы какое-то чувство ожило во мне, Мэтт.

— Я тебе верю, милая.

— Но мне трудно…

— Понимаю, милая. Ну что ты плачешь? Я же здесь, с тобой.

Тому захотелось исчезнуть.

В висках вспыхнуло жаркое, едкое пламя. Он едва сдержал стон ярости. Это что же получается?! У невесты его лучшего друга… какие-то чувства к нему?! Мэри очень правдивая, такая же правдивая, как и Мэтт, она бы ни за что не стала строить ему глазки за спиной у жениха…

Она и не строила.

Она когда-то все честно рассказала Мэтту.

Все всё знали, кроме него.

А он, идиот…

Ничего, ничего, ничего не заподозрил! Мэтт и Мэри всегда были для него эталоном любви и мира между двумя людьми. Сам Том менял девушек если не как перчатки, то как сезонные вещи уж точно: не реже чем раз в три месяца. Мэтт и Мэри были вместе уже лет восемь. Почему-то они все никак не решались пожениться, нуда ладно, это их дела, но…

Мэтт обожал Мэри. Она была для него ангелом в прекрасном женском теле. Он простил бы ей все.

Том напрягся, пытаясь вспомнить… Да, было что-то непонятное, что проскальзывало иногда между ним и Мэри, как будто вспыхивал бледный болотный огонек — и исчезал в ночном сумраке.

Ему следовало догадаться раньше, что столько тепла и нежности женщина, даже такая добрая и светлая, как Мэри, не отдает чужому мужчине, будь он десять раз другом ее любимого.

Она подарила ему канарейку — глупый и трогательный подарок, но ведь как угадала: именно в тот период, после смерти матери, Том просто не мог долго усидеть в пустой квартире. Она всегда пекла ему пирог в подарок на день рождения. Лет шесть назад, когда он тяжело заболел, она сидела с ним несколько дней, как сестра милосердия.

Кретин!

А Мэтт! Тоже хорош… Хотя… как он, Том, поступил бы на его месте? Что бы сделал, чтобы сохранить отношения с женщиной, которая ему дороже всего на свете? Точнее, чего бы только ни сделал и не сделал…

Том, убитый, тихо-тихо ушел в ванную и там долго мыл лицо холодной водой, стараясь понять, что же теперь делать.

Оставаться у Мэтта теперь — подло и нечестно. По отношению ко всем троим.

Пусть ему и в голову бы не пришло играть с Мэри в какие-то игры, да, она красивая, но женщина друга — это не женщина вовсе, к тому же она первая на это не пошла бы, не тот у нее нрав и воспитание. Но мучить этих двоих почти родных ему людей — несправедливо. Черная была бы неблагодарность. Пусть они сами разбираются.

А его ноги здесь не будет уже завтра.

Тома разрывало на части. Замутненное сознание ворочало мысли медленно, как тяжелые мельничные жернова. Он знал, что это не только единственно правильное, а вообще единственно возможное решение. Но оно влекло за собой ряд больших проблем. Четыре чемодана и ноутбук — не такая уж тяжелая ноша. Но не таскать же ее с собой повсюду, к тому же… надо где-то спать.

Ладно, можно снять номер в гостинице. И очень-очень срочно найти какую-нибудь квартиру.

Хотя бы комнату.

Хотя бы угол.

Нет, на это он не пойдет. Финансовые трудности — это только трудности. И нечего делать из этого трагедию всей жизни. Выход должен быть, его просто не может не быть.

На пороге он столкнулся с Мэттом.

— Эй, ты как, старина, плохо тебе? — участливо спросил тот.

Том не ответил. В голове по принципу испорченной пластинки звучало: «Я не допущу. чтобы какое-то чувство… какое-то чувство… какое-то чувство ожило во мне».

Лицо Мэтта будто скрылось под стеклянной маской.

— Ты… чего? — без особой надежды спросил он.

— Прости, старик, — тихо сказал Том.

— Ты…

— Я слышал, Мэтт. Я все понял. Мне хочется сдохнуть. Самому. Или чтобы ты меня убил. Но я…

— Я знаю, ты не оправдывайся, ты ни в чем не…

— Виноват. В чем-то я определенно виноват, иначе все не сложилось бы таким ужасным образом.

— Ребята! — У Мэри было белое даже в желтом электрическом свете лицо.

Повисла пауза. В течение минуты каждый из троих умирал от желания переписать жизнь заново или хотя бы оказаться где-нибудь в другом месте.

— Поговорим или и так сойдет? — спросил Том.

— Все нормально, — сказал Мэтт. Солгал. Редкий случай.

Мэри опустила голову. Видны были красные пятна на щеках и даже плечах.

— Ну если ты хотя бы вполовину веришь в то, что сейчас сказал, то хорошо. Я должен с тобой согласиться. Мне не хочется развивать эту тему, по крайней мере сейчас. Я зол, меня мучает тошнота, от себя и всей ситуации в том числе, я хочу поспать еще несколько часов, а завтра с новыми силами решить все!

— Как скажешь… — Мэтт опешил от такого яростного напора.

— Спокойной ночи! — отчеканил Том и в несколько широких шагов достиг спасительного порога гостиной. Здесь даже нет двери. Не спрячешься…

Он повалился на диван.

Но насчет «поспать» он явно погорячился.

Наивный.

Нью-Йорк не прощает наивности… Наивные платят по счетам, их скручивает в узел от осознания своей непроходимой глупости и слепоты… и подлой зависти, и тени сожаления, что все могло быть по-другому. Что его могла любить без памяти хорошая, светлая, чистая женщина, а не одна из тех неплохих, но пустых в общем-то девиц, с которыми он привык проводить время.