Суд был назначен на пятницу после обеда. Это было последнее судебное заседание перед летними каникулами, а потом весь суд должен был разъехаться кто куда — отдохнуть, покупаться и позагорать. Публики собралось — не протолкнуться. Со стен на нас смотрели с портретов старые уездные судьи. Лица у них у всех были ужасно кислые, они бы, по-моему, с удовольствием показали всему этому сборищу язык. На возвышении за длинным столом посередине сидели судья и присяжные. Слева, ближе к публике, за особым столом — прокурор и директор. Справа за таким же столом должен был сидеть Бродяга. Мы со Стаффаном уселись рядышком. Сердце у меня прямо готово было выскочить, даже в ушах отдавалось. А вдруг Последнего-из-Могикан приговорят к смерти?! Вдруг Бродяга загремит в тюрьму?!

— Вызывается обвиняемый Лейф Андерссон! — торжественно объявил судья.

— Я боюсь, — шепнул я Стаффану на ухо.

— Да ну, брось, — сказал Стаффан ободряюще. — Ничего страшного. Если Бродяга попадёт в тюрьму, мы уж как-нибудь сумеем его вызволить. Ну, а нашему Могиканину ничего не грозит, покуда я жив.

Когда вошёл Бродяга, публика оживилась. Рядом с ним вышагивал Последний-из-Могикан — пятачок вверх, хвост крючком. В публике засмеялись, даже присяжные и хмурые старики на портретах и те повеселели. Один только директор Вальквист не веселился. Он громко и презрительно фыркнул.

— Попрошу тишины! — повелительно сказал судья. — Что это значит, господин Андерссон? С животными в это помещение вход воспрещён.

— Я подумал, что самое лучшее прихватить его с собой, чтобы господин судья и уважаемые господа присяжные могли своими глазами убедиться, похоже ли это животное на хищника-людоеда, — вежливо объяснил Бродяга.

— Сидеть! — скомандовал он Последнему-из-Могикан. — И дай лапку судье.

Последний-из-Могикан уселся, к всеобщему восторгу, на задние ноги, поднял правую переднюю и замахал ею в воздухе. Судья перегнулся через стол. Я подумал: сейчас протянет поросёнку правую руку. Но он ограничился тем, что велел швейцару вывести животное в приёмную. Я испугался, что Последний-из-Могикан рассердил судью и только напортил всё Бродяге.

Бродяга уселся за свой стол, и суд начался. Прокурор, маленький седой человечек в чёрном костюме и со вставной челюстью, произнёс обвинительную речь. Слюна так и брызгала у него изо рта. По-моему, это было очень противно. Но директор смотрел на него с удовольствием.

— Итак, данная свинья, принадлежащая Лейфу Густаву Андерссону, причинила значительные повреждения насаждениям в саду директора Вальквиста. Она же, кроме того, вела себя угрожающе в отношении директора. Следует считать доказанным, что названная свинья тем самым выказала легко возбудимый и агрессивный нрав, каковой может быть квалифицирован как социально опасный. Обвинение поэтому настаивает, во-первых, чтобы свинья была умерщвлена, во-вторых же, чтобы ответчик был приговорён к возмещению истцу убытков, причинённых данной свиньёй. Всякому владельцу свиньи надлежит осуществлять соответствующий надзор за своим животным и следить, чтобы оное не причиняло вреда чужой собственности. Ответчик Андерссон со всей очевидностью пренебрёг этим своим гражданским долгом.

Я ни черта не понял из того, что он сказал. Что-то страшное, непонятное и жутко учёное. Наверно, надо очень долго учиться, чтобы научиться говорить так непонятно, подумал я.

Я совсем скис, потому что главное я всё же понял: что Последний-из-Могикан должен быть умерщвлён. Что же теперь говорить Бродяге, подумал я. И что тут вообще можно сказать? За окном светило солнце, и покачивалась еловая ветка. Выпрыгнуть бы в окно — и делу конец. Я прямо задыхался — такая там была духотища и затхлость, да ещё вся эта запутанная трепотня…

Я не очень хорошо запомнил, что говорил Бродяга, зато хорошо помню, как он говорил. Он говорил медленно, негромко, с остановками, будто старался подыскать самые точные слова, раз уж ему дали высказаться. Он сидел согнувшись, чуть ли не сгорбившись, уронив на стол свои не привыкшие к безделью корявые руки. Он был похож на великана из детской сказки.

— Не знаю, какие тут ещё нужны слова, — сказал он. — Вы сами видели поросёнка и сами могли убедиться, кидается ли он на людей. Скажу только одно. Если б я даже очень захотел, мне при всём старании не удалось бы заставить его укусить директора не то что за ногу, а даже за мизинец.

Дальше он сказал, что оно, конечно, правда, поросёнок действительно опрокинул нечаянно какой-то там горшок. И он действительно потоптал кое-какие цветы, это он признаёт. Но бывают, сказал он, совсем другие свиньи. Свиньи, которые вовсе не нечаянно, а очень даже сознательно вредят и разрушают гораздо больше, но их почему-то за это не судят и не заставляют расплачиваться за совершённые преступления. Есть такие свиньи, которые загрязняют целые озёра, сводят на нет целые леса, которые отравляют воздух, которым мы дышим. Почему же их-то за это не судят, не штрафуют? Разве это справедливо? Неужели несколько потоптанных цветков, которые вырастут снова на следующий год, важнее для нас, чем целые озёра и реки? Неужели какая-то там ваза — большая ценность, чем воздух, которым мы дышим?

Дальше Бродяга сказал про эту самую социальную опасность: что будто бы его поросёнок опасен для человека. Директору показалось, сказал он, что поросёнок хочет укусить его за ногу, когда тот всего-навсего ласково пихнул его своим пятачком. А ведь есть свиньи, которые ежегодно делают множество людей глухими, которые заставляют их дышать вредными отходами и пылью и портят им лёгкие, которые заставляют их стоять у опасных машин, где сплошь и рядом происходят несчастные случаи. Как вы на это посмотрите?

Судья и прокурор несколько раз пытались остановить его. «Ближе к делу!» — восклицали они.

— Просьба к господину Андерссону придерживаться в своём выступлении сути дела, — сказал судья строго.

Но Бродяга всё равно сказал всё до конца. Директор Вальквист готов был, по-моему, его растерзать — да никакая на свете домашняя свинья не способна на такую злобу, разве что дикий кабан. Я понял, что Бродяга говорил про него. Я вспомнил, что рассказывали мне Оскар с Евой про эту их фабрику. Я видел, что и другие тоже поняли. Все слушали Бродягу очень внимательно.

— Здорово он ему выдал. — сказал я Стаффану. — Заткнул небось рот.

— Там видно будет, — процедил Стаффан.

Я был уверен, что Бродягу оправдают. Ведь даже мне, хоть я и не понял ни слова из речи прокурора, даже мне было яснее ясного, что смешно и глупо было бы осудить Бродягу за то, что Последний-из-Могикан попрыгал немножко в директорском саду, когда за гораздо худшие вещи никто никого и не думает судить. Ну, что такое какая-то разбитая ваза, по сравнению с испорченным здоровьем?

Если даже я это понимал, то уж таким ученым людям, как присяжные и судья, решить эту задачку было, конечно, раз плюнуть.

Объявили перерыв, чтобы судья и присяжные могли обсудить, какое вынести решение. Потом они вернулись в зал. Судья торжественным голосом прочитал, что они там вместе решили. Бродягу приговорили к штрафу, и ещё он должен был заплатить директору за всё, что попортил тому поросёнок. Вот и верьте после этого в закон и кодекс!

Я ужасно расстроился и прямо тут же подбежал к Бродяге, вытащил директорскую десятку и отдал ему.

— Это тебе на штраф, — сказал я.

И Стаффан отдал ему свою. Бродяга удивился, но деньги взял и улыбнулся нам. У него был такой вид, будто он и не рассчитывал, что обойдётся без штрафа.

— Спасибо вам, — сказал он.

— Молодцы, ребята! — крикнул какой-то мужчина из публики.

Он тоже подошёл к Бродяге и вытащил свой бумажник. А за ним выстроилась целая очередь. И все весело вытаскивали деньги. И скоро на столе лежала уже целая куча бумажек и мелочи. Хоть моя вера в закон и пошатнулась, зато укрепилась вера в человеческую доброту.

— Мне всё же думается, проиграл директор это дело, — сказал Бродяга. — Лично мне так кажется.

Из приёмной послышалось хрюканье Последнего-из-Могикан. Он остался в живых. И это было самое главное.