Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ох, Хедвиг, как же ты нас перепугала! Нам почему-то и в голову не приходило, что ты можешь сидеть ночью на собственной кухне за своим собственным кухонным столом. Ничего не подозревая, мы подкрались на цыпочках, открыли дверь — и оказались все на виду. Представляю, какие у нас были дурацкие рожи. Может быть, ты даже улыбнулась, хоть тебе было и не до смеха? И в твоих усталых, заплаканных глазах, может, даже промелькнула мягкая усмешка?

— Мы увидели, что горит свет, — попытался выкрутиться Стаффан, — ну, вот мы и подумали, что надо, наверное, зайти проверить, а вдруг это воры залезли или ещё что. Ведь сейчас, знаете, такое творится… А вдруг, подумали мы, это те самые Поросята-бунтари…

— А чего их бояться-то, этих самых Поросят-бунтарей, — сказала Хедвиг. — Они ж никому ничего плохого не сделали. Глупости всё это. Если подумать, всё ведь правильно, всё справедливо, и эти их записки, и всё остальное. Нашли о чём беспокоиться, тут других забот хватает, посерьёзней.

Что мы знали про твои заботы? Мы воображали, будто все беды происходят от того, что взрослые не считаются с нами. Что мы знали о ещё более страшном угнетении? Об угнетении в мире самих взрослых? Я, кажется, мог бы поумнеть после всего, что рассказали мне Оскар с Евой, и после того суда над Бродягой. Так нет же, до нас всё равно не доходило…

Сначала-то мы вообще ничего не заметили с перепугу — ни картонок на полу, ни заплаканных глаз Хедвиг, ничегошеньки. Мы будто ослепли и оглохли. Потом мы уже её рассмотрели, тётю Хедвиг: перед нами была седенькая старушка в цветастом халате и коричневых шерстяных носках, она сидела, закрыв руками лицо, и плакала. А на столе перед ней лежала Библия. А вокруг были наставлены картонные коробки, куда она, видно, укладывала свои вещи.

— Вы что, тётя Хедвиг, уезжать собрались? — спросил я.

— Ничего не поделаешь, приходится, — сказала она.

Она рассказала нам, что Голубой велел ей съезжать отсюда. Она не внесла вовремя квартирную плату. Когда-то она работала на фабрике Голубого уборщицей. Тогда ещё был жив её муж. Он тоже там работал. Потом уборку поручили одной конторе по бытовому обслуживанию, а ей вот удалось открыть маленькую лавочку на окраине посёлка. Ей разрешили остаться в этом домике, принадлежащем фабрике, на том условии, что она будет платить больше, чем раньше. Но теперь ей это уже не под силу. Она уж и на еде старается экономить, и всё равно денег не хватает. И выхода ну просто никакого, помощи ей ждать неоткуда, ни одной близкой души на свете, а у всевышнего, думается, и без того забот достаточно, просто стыдно докучать ему своими старушечьими жалобами.

— Такое чувство, будто не просто вещи собираешь, а самою себя собираешь в последний путь, — сказала она. — Будто гроб себя заколачиваешь.

— Не расстраивайтесь, тётя Хедвиг, — сказал я. — Вот увидите, всё ещё устроится. Мы чего-нибудь придумаем.

— Уж будьте уверены, — сказал Стаффан. — Поросята-бунтари не подведут.

7

Вот и зазвонил будильник. Наконец-то!

Он ещё не замолчал, а всё уже пришло в движение. Ноги сами впрыгивали в брюки. Руки протискивались в рукава. Сковородка шипела, и вода хлестала из кухонного крана. Пенилось детское мыло «Лужок», пузырилась зубная паста «Персиковая». Колбаса, помидоры, огурцы, бутерброды, цыплёнок, бутылки всех фасонов, термос и пакеты с молоком запихивались, засовывались, укладывались в плетёную корзину. Мазь от комаров, не забудьте мазь от комаров! Возьми запасную майку, вечером может быть холодно… Ты достал спальные мешки?.. Ну вот, теперь велосипед не поместится!

— Какой дурак сообразил положить червейв холодильник! Ева завопила не своим голосом при виде этих червей, которые расползлись по всему холодильнику и так и замёрзли будто розоватые стружки сыра на всяких других продуктах. Я поставил их туда вчера вечером, чтоб не протухли. Я соскрёб этих несчастных замёрзших червей и сунул их обратно в банку. Они торчали из банки, как карандаши. Я поставил банку на плиту.

— А теперь ты чего делаешь?

— Просто хочу, чтоб они немножко оттаяли, — сказал я вежливо.

Не забыть бы чего! Удочки? Оскар их уже вынес. Подводный бинокль? Как же я мог забыть?! Ну вот, можно, кажется, отправляться… Привет, Стаффан… А где же Бродяга с Могиканином? А, вон идут… Ой, подождите, только сбегаю в уборную!.. О, господи, Ева. Вечная история…

Солнце размазывало над Дальбу масляно-жёлтые лучи, будто это никакой не посёлок, а бутерброд. Вернее, каравай, посыпанный крошками домов, деревьев, фонарных столбов и всего прочего. Наконец-то все расселись. Как говорится, в тесноте да не в обиде. Кто это там пихается? Это Лоттина, что ли, щека? Оказалось, это Последний-из-Могикан тыкался своим чисто умытым пятачком и так пихался, что Лотта, сидевшая на коленях у Бродяги, даже уронила ту самую мою старую шляпу с полями.

Машина дёрнулась, потом — бах! бах! — что-то выстрелило и что-то зашипело.

— Проклятие! Шина! — выругался Оскар.

— Неплохо начинается неделька, сказал приговорённый, когда его повели на виселицу в понедельник, — пробурчал Бродяга.

Как выяснилось, наша Лотта училась здесь забивать гвозди. Она временно отказалась от своих планов стать Королевой Рож и поехать на гастроли в Америку. Теперь ей вроде бы больше хотелось стать плотником и строить дома, а эта профессия требует умения быстро и точно забивать гвозди. Чтобы усложнить себе задачу, она училась забивать их шляпками вниз.

Ничего не поделаешь, надо было вылезать из «деда» и собирать гвозди. «Ты хоть помнишь, где ты забивала эти дурацкие гвозди?» Лотта с несчастным видом покачала головой. Просто ужас, сколько тут было насыпано этих гвоздей. Прямо вся площадка усыпана. Везде поблескивали острые кончики.

Оскар с Евой ползали рядышком. Бродяга прыгал и скакал, будто какой трёхлеток, за ним — мы со Стаффаном. А виновница Лотта держалась в сторонке и усердно расшвыривала носком гравий. Последний-из-Могикан смотрел на нас из машины, прижавшись пятачком к боковому стеклу и насмешливо ухмыляясь.

— Ай, чёртовы колючки! — взвыл Бродяга, усевшись прямо на коварное остриё.

Но никто и не думал злиться, нас всё веселило в это утро: весело было ползать по гравию на площадке, весело было поднимать домкратом машину и менять колесо, садиться на гвозди и то почему-то было весело. Нам будто смешинка в рот попала, но мы до того отвыкли смеяться и радоваться, что было даже неловко так по-дурацки веселиться без причины.

— Ну, а теперь живо все в машину! — крикнул Оскар. — Мне лично хватит на сегодня сюрпризов. С ума можно сойти!

И с этими словами он уселся прямо на рыболовный крючок.

И вот, значит, мы отправились за рыбой. Состоялась наконец давно обещанная поездка на рыбалку.

Какой же, интересно, рыбы мы наловим, думали мы. Нам представлялось озеро, битком набитое великолепной рыбой, изголодавшейся по оттаявшим червям. Скалистое озеро (так называлось озеро, куда мы ехали) славилось гольцом, сигом, тайменем и форелью (сказал Оскар). Там было полным-полно щуки, трески, хариуса и плотвы (сказал Бродяга). А окуня, подкаменщика, уклейки вообще не счесть (сказала Ева). Не говоря уж о пиранье и рыбе-молот (утверждал Стаффан). Забыли ещё про шпроты, балык, летающую рыбу и маринованную селёдку (дополнил я).

Поистине несметные рыбные богатства таились в этом озере, второго такого не сыскать. Для всей рыбы, что водилась там, просто не хватало названий. Пришлось нам самим придумывать. Наглец, гвоздик, рыба-бабочка, губошлёп, бодрячка, обжорка, трепыхач, изворотлик, черволиз… мы досмеялись до икоты.

Но Бродяга всех переплюнул. Он рассказал, что в этом озере водится чудище, огромное ископаемое, которое застряло там, когда пересохли все вытекавшие оттуда реки. Его пытались поймать с помощью всяких снастей, похожих на те, что применяются при охоте на волков и медведей, но ничего не получалось.

— А я возьму его голыми руками, — сказал Бродяга.

11
{"b":"153855","o":1}