— Вот это портрет писателя Бунина, — сказал Абу, указывая на красивого человека, изображенного на снимке. — А это… — Но договорить он не успел, потому что в гостиную вошла Инна Васильевна Федорова. Это была худенькая сгорбленная старушка; несмотря на жару, она зябко ку алась в старенький, вытертый шерстяной платок.

Мы представились, и Абу протянул женщине письмо от ее покойного мужа. При упоминании о письме, старуха вздрогнула, еще больше сгорбилась, протянула дрожащую руку за письмом, пощупала бумагу шишкастыми пальцами, словно хотела убедиться, что письмо действительно существует, потом вернула письмо обратно Абу и сказала:

— Прочитайте вы. Я почти не вижу.

Абу прочитал. Письмо было коротким, но пронзительно печальным. Старый человек, проживший с женой полвека, прощался с ней навсегда. Горевал, что оставляет ее на чужбине в трудном положении, без средств к существованию, без родных и близких. А в заключение послания просит выполнить его последнюю волю и передать архив вручившим это письмо советским людям, чтобы отвезти на родину.

Нина Васильевна долго сидела молча, съежившись в кресле. Даже показалось, что забыла о нас. Наверное, думала об умершем муже, о невесело прожитых годах, может быть, о далекой родине, которую они когда-то необдуманно покинули.

Наконец все так же еле слышно произнесла:

— Спасибо за это письмо, за этот последний привет моего Николая. Я буду счастлива выполнить его солю. Приходите завтра в это же время, я приготовлю все, что нужно. — Она указала рукой в сторону развешанных на стенах фотографий: — В его архиве есть много таких, которые для России будут очень дороги…

В это время в гостиную вдруг вошел небольшого роста коренастый китаец, бросил на нас цепкий взгляд, подошел к окну, прикрыл его, чтобы приглушить уличный шум, погасил в торшере, видимо, забытый с ночи свет, снова прошелся по нашим лицам быстрым, изучающим взглядом и, не сказав ни слова, удалился.

Мы сразу поняли, что приход этого человека был неприятен хозяйке дома, более того, она даже встревожилась, торопливо стала прощаться, прошептала, оглядываясь на дверь:

— Значит, завтра в это же время. Только не опаздывайте!

На другой день мы были у дверей Нины Васильевны. Долго жали кнопку звонка, но никто не отзывался. Тогда Абу стал стучать в дверь. Только после настойчивого стука дверь вдруг открылась, и на пороге мы увидели уже знакомого нам коренастого китайца. Он вежливо поклонился, и по его губам скользнула улыбка.

— Мадам Федоровой нет дома, — сказал китаец. — И сегодня ее не будет. И завтра тоже…

— Когда же ее можно увидеть? — спросил Абу.

— Не знаю…

На все наши вопросы он отвечал «не знаю» и все так же загадочно улыбался.

Мы стояли на лестничной площадке в полном недоумении. Что же делать дальше? Неужели наш рейс из Океании в Гонконг оказался напрасным и архив Федорова не вернется на родину?

— Надо все крепко обмозговать, — вслух размышлял Абу. — Попытаться как-то связаться с Федоровой. Не верю, что она так внезапно уехала. Что-то здесь подозрительное…

Когда мы вышли на улицу, то Лена, взглянув на второй этаж дома, где были окна квартиры Федоровой, вдруг тихонько вскрикнула:

— Я только что видела за занавеской лицо хозяйки, — зашептала Лена. — Она рукой делала какие-то знаки.

Мы посмотрели на те окна, но занавески на них были недвижимы, и квартира с наглухо занавешенными окнами казалась пустой. Может, Лене показалось?

На улицах было множество людей, грозно урчали гигантские двухэтажные автобусы, сигналили грузовики, сновали между машинами со своими хрупкими тележками рикши — за небольшую плату человек готов везти тебя на на себе хоть в другой конец города.

Вдруг в густой и яркой уличной толпе мелькнуло женское лицо, которое показалось мне знакомым. Я пригляделся. Так это же та молоденькая девушка-китаянка, которая вчера нас впускала в квартиру Федоровой! Девушка шла в потоке толпы впереди нас, временами оглядывалась, явно привлекая наше внимание. Шагнула с тротуара в подъезд большого многоэтажного дома и, когда мы поравнялись с подъездом, попросила подойти к ней.

Мы вошли в подъезд. В руке у девушки был туго набитый портфель. Она тут же протянула его Абу и, заговорщически оглянувшись на толпу прохожих, торопливо проговорила:

— Это от мадам Федоровой. Недобрые люди пытаются подчинить ее своей воле, держат взаперти в квартире. Хотят заполучить архив. Но мы их перехитрили. В этом портфеле все, что завещал родине покойный господин Федоров. Прощайте и будьте очень осторожны!

Выпалив эти слова, девушка мгновенно выбежала из подъезда и растворилась в толпе.

Ошарашенные, мы минуту стояли в подъезде в полной нерешительности. Первым пришел в себя Абу:

— Надо поскорее достать такси и ехать в гостиницу. Боюсь, что на нас в любое время могут напасть. В гостинице будем в какой-то степени защищены.

Нам без труда удалось поймать такси. Миновав пролив на пароме, оно доставило нас прямо к подъезду «Хилтона».

В своем номере мы с волнением открыли портфель. Ожидания оправдались. В портфеле были в конвертах стеклянные негативы и фотоотпечатки. Даже при мимолетном знакомстве поняли, что архив представляет собой огромную ценность. Здесь был портрет академика Павлова и завещание Федорова, оформленное у местных властей и скрепленное огромными гербовыми печатями.

Как же быть? Советских представительств в Гонконге нет, значит, на поддержку своих рассчитывать не приходится. Ясно одно: за архивом идет охота темных личностей и мы постоянно должны ждать нападения.

— Нужно немедленно из Гонконга отчаливать, — вздохнул Абу.

Было решено так: Абу и Лена останутся в номере сторожить архив, а я спущусь вниз и в магазине, расположенном недалеко от отеля, куплю продукты, чтобы мы могли прямо в номере перекусить перед дорогой. Все были очень голодны, идти в гостиничное кафе не решались — боялись оставить в номере портфель, а ходить с ним тоже было опасно.

Едва я вышел из гостиницы и направился по тротуару к магазину, рядом со мной резко затормозила большая автомашина «пикап», дверь ее открылась, какой-то европеец выглянул из машины и, показывая зажатый в руке конверт, крикнул:

— Письмо от мадам Федоровой! Для вас.

— Для меня? — удивился я и сделал шаг к машине.

Рука из машины цепко схватила меня за запястье и резким рывком втащила в автомашину. Кто-то залепил мое лицо мокрой тряпкой, стал душить, я с ужасом почувствовал, что задыхаюсь, хотел кричать, звать на помощь, но не мог. Потом все исчезло.

Очнулся в какой-то большой, как зал, полутемной комнате. Я лежал на короткой кушетке, мои ноги отекли и отяжелели. Голова казалась свинцовой, гудела и разваливалась на куски.

В комнате, кроме кушетки, большого непокрытого стола и трех старых стульев, ничего не было. Потом я заметил, что у дальней, плохо освещенной стены стоит стеллаж, который упирается в потолок. На полках стеллажа я увидел небольшие ящики с отверстиями. Мне показалось, что со стороны этой стены доносится какой-то шорох и шевеление — то ли в ящиках, то ли под стеллажом. «Должно быть, там крысы», — с ужасом подумал я. Всегда боялся крыс и мышей.

Я не успел еще оценить обстановку, как в комнату из соседнего помещения вошли трое китайцев. Один — старший, небольшого роста, с залысинами на голове и мягкими, по-кошачьи вкрадчивыми движениями. Его сопровождали два высоких молодых парня, которые почтительно держались позади.

— Привет! Очухался, значит! — сказал пожилой китаец, увидев меня. — Сиди спокойно и жди.

— Что ждать? — не понял я.

— За тобой приедут.

— Мои друзья?

Китаец расхохотался:

— Вряд ли их назовешь друзьями. Тебя похитили. Будут вести переговоры с твоим капитаном. Он им архив и яхту, а они ему — тебя. Скоро за тобой приедут и перевезут в другое место. Здесь ты временно.

Мне показалось, что этот китаец со мной говорил безо всякой враждебности, даже с некоторым сочувствием.