В первые годы остатки человечества сидели по бункерам и делали вылазки на поверхность единственно с целью помародерствовать или, в исключительных случаях, поторговать. Все общение между поселениями протекало в основном с помощью тех или иных уцелевших форм связи. А их оказалось неожиданно много. Не все спутники оказались сбиты, некоторые по-прежнему кружились вокруг планеты и исправно передавали информацию, да и зарытые в землю кабели электронных сетей на холод, голод и повышенный радиационный фон чихать хотели, а точечно их никто не бомбил. Устранить же случайные обрывы было не так уж и сложно. Так что информационное поле Земли хоть и обеднело в связи с гибелью большинства пользователей, но уцелело и при некотором усилии комфортно устроившиеся во льдах Антарктиды ученые, у которых системы жизнеобеспечения были сконструированы на высшем уровне довоенных технологий, могли связаться со своими земляками, родственниками или коллегам где-нибудь в Америке, ютящимися в наскоро преобразованной под жилище карстовой пещере.
Время шло. Ситуация на земле потихоньку нормализовалась, мать-природа пережила рукотворный катаклизм и затягивала раны. Биосфера уцелела примерно на треть, но никаких крысотараканов и ракоскорпионов не породила, процесс появления новых видов все же не столь быстрое явление. Нет, конечно, нелетальные мутации у животных были и по наследству передавались, но ничего слишком уж экзотического они не несли. Во всяком случае, у неразумных представителей живой природы. Примерно в те года появились те, кого сейчас официально называют измененными, а неофициально, как и встарь, мутантами, пускай даже этот термин отображает только половину возможных модификаций человеческого организма. Кроме генетических манипуляций, есть же еще и киберпротезирование. Вообще-то предпосылки для появления этого нового подвида Хомо Сапиенс возникали уже давно. Еще в фашисткой германии времен третьего рейха ставились опыты на людях. Были они, правда, провальными, но у кого что получается с первого раза? Неизвестно, сколько было еще проведено неудачных экспериментов, но незадолго до Войны, лет за пять, в армии наиболее развитых стран кинули клич на поиск добровольцев, желающих пройти процедуру коренного улучшения. Для них у ученых был предусмотрен впечатляющий ассортимент перспективных разработок. На свинках, обезьянах и приговоренных к смерти испытания, видимо, уже были и были успешными. Кандидатов нашли, но не очень много. Становиться чем-то отличным от человека желали единицы. Одни осторожничали, опасаясь за свое здоровье. Вторым сама идея не нравились, они считали ее неэтичной по различным соображениям. Третьи банально не хотели быть первыми и выжидали, пока весь набор мелких недочетов, неизбежных при создании любой более-менее сложной технологии, не будет устранен. Четвертые просто думали о карьере, ведь к высшим командным должностям в те времена человека с серьезным вмешательством в тело, а, следовательно, с изменившейся психикой, никто бы не допустил.
Конечно, спустя некоторое время, скорее всего, косность мышления была бы преодолена, но…случилась Война. Элитные военные части, среди которых и были первые Измененные, если не гибли под атомными бомбардировками, то в дальнейшем хаосе, как правило, выживали. Народ там был хваткий, в связи со спецификой работы, да и материальное обеспечение у них было на самом высоком уровне. Но действительность постапокалипсиса была чрезмерным испытанием даже для них. К тому же они спасали не только самих себя, но и, по возможности, семьи и знакомых. Получалось не всегда. В попытках обеспечить выживание близких людей солдаты шли на такое, чего годом ранее никогда бы не сделали. В том числе и на изменение фено и генотипа. Благо, что военные ученые, с которыми у армии всегда были хорошие отношения, оказались законопачены едва ли не лучше всех, а потому уцелели почти в полном составе. Когда к ним, сразу в несколько бункеров, ранее принадлежавших совсем разным странам и разбросанных по всему миру, с не очень большим интервалом во времени пришли просители и потребовали помочь стать им более приспособленными к условиям нового мира, так не похожего на довоенную реальность, они согласились. И появился новый вид человека. Человек измененный.
Научится сбрасывать кожу, чтобы не тащить с собой радиацию внутрь убежища? Почему бы и нет? Нарастить защитный слой жира, который будет согревать в холодную ядерную зиму? Тоже можно. Установить две искусственные почки, чтобы лучше выводили соли, яды и прочую дребедень, непременно образовывающуюся, если жрать всякую малопригодную гадость? Без проблем. О таких мелочах, как сервоприводы в руки и ноги или вживленные под кожу бронежилеты, являющиеся неоценимым подспорьем для любого, кто участвовал в неизбежных конфликтах, и говорить не приходится. Этично, не этично…Эти понятия люди быстро позабывали, стоило им лишь ощутить голод или увидеть, как медленно гниют под воздействием лучевой болезни их близкие. Впрочем, ученые, имевшие друг с другом неплохие знакомства, особых перегибов дружно решили не допускать. Во-первых, они вынужденно, из-за особенностей строения мозга, ограничили свою фантазию в рамках более-менее человекоподобного облика, какой-нибудь десятирукий и шестиногий спурт в полтонны весом учиться эффективно управлять своим новым телом должен был годами, что в условиях, когда нахлебников обычно пристреливали, было попросту невозможно, а во-вторых, умники в белых халатах не закрепляли изменения в наследственности. Последнее условие большинство клиентов горячо одобрило, солдаты, несмотря на априори воинственный склад ума, в большинстве своем моральными чудовищами не являлись. Они готовы были рискнуть собой и превратиться в черт знает что. Но дети, если они у них, конечно, появятся, по мнению большинства должны были быть обычными людьми. Вот только подрастающие поколение тоже, как правило, глядя на родителей, хотело себе похожие примочки, не слабо помогающие в такой сложной, но невероятно увлекательной игре, как жизнь. А ученые были только рады. Их запасы ведь были хоть и велики, но не бесконечны, а с исчезновением государственной инфраструктуры кладовые перестали пополняться сами собой. За операцию же можно было содрать неплохие деньги. Хотя какие в те времена были деньги? Бартер правил миром. Но, так или иначе, благодаря проводимой учеными политике, измененных было относительно немного, примерно процентов шесть-семь от общего количества людей и стать таковым человек мог только после достижения пятнадцати лет.
В экстремальных условиях пробились наверх и выжили сильные и достаточно неглупые лидеры, которые, как правило, могли не только обеспечить себя и своих людей необходимым для выживания на протяжении, скажем, месяца, но и задумывались о будущем. Ситуация, в которой каждое поселение было обособленным от внешнего мира, не могла продолжаться вечно. Рано или поздно поверхность Земли снова должна была стать пригодной для существования, и народ неминуемо и безвозвратно вылез бы из бункеров, желая забыть узкие и тесные подземелья как страшный сон. Как следствие, люди вышли бы из под тотального контроля новых хозяев жизни, глав корпораций. А они уже привыкли вкусно есть, пусть даже и концентраты. Власть — страшный наркотик от привыкания к которому лечит только летальный исход. Уцелевшие члены прежних правительств из крупных чиновников враз ставшие мелкими феодалами, торговые бонзы, внезапно сделавшие состояние на чужих бедах, генералы, сохранившие в подчинении осколки войск и полевые командиры, сколотившие себе отряды головорезов, не боящихся ни бога, ни черта и сумевших отвоевать себе место под рукотворными сводами, все они сумели между собой договориться на прямых электронных совещаниях. А кто не сумел — умерли. У военных сохранились коды доступа к парочке уцелевших ракетных шахт, предназначенных для отсроченных ударов и приберегших свое смертоносное содержимое. Да и своими ручками они не стеснялись устранить несогласных с новым миропорядком, лично им сулившим достаточно радужное будущее. Дата той конференции, на которой были приняты одни из самых судьбоносных решений, до сих пор считается одновременно и государственным праздником и началом новой эры. Во всяком случае, по официальному календарю сейчас идет четыреста двадцать третий год от Соглашения. Последовавшие же за ним пару месяцев резни несогласных традиционно, как уже не раз это делали в глубокой древности со многими нелицеприятными фактами, предали забвению. Неофициальную политику ученых по созданию измененных там тоже, между прочим, закрепили.
