Она была очень бледна.
— Послушайте, — резко сказала она, — то, что я делаю, возможно, не слишком этично, но я взяла за правило никогда не сожалеть о том, что сделано, и принимать все последствия до конца. Я ненавижу людей, которые бездействуют, ждут, пока не станет поздно, а потом начинают чувствовать раскаяние. Мы предложили парню это дело, и моя сестра выйдет за него замуж, и все тут! — Шарлотта пришла в ярость. — Вы можете себе позволить роскошь жить в воображаемом мире. Вы можете распутничать, и люди будут только улыбаться и говорить, что вы типичный мужчина. Но стоит женщине совершить лишь малую часть ваших неосторожных поступков, как она окажется погубленной на всю жизнь. Вы не знаете, что значит ощущать презрение других людей, проклятия дураков. О, Фредерик, вы не знаете, что значит быть женщиной. — Она на секунду замолчала и мрачно добавила: — Я жалею, что у меня не мальчик. Я была бы так рада видеть его свободным! Свободным, как вы!
Они смотрели друг на друга, разделенные непреодолимой бездной. Он, упрямо продолжавший видеть ее такой, какой она рисовалась в его мечтах, — чистой и свободной от всех жизненных компромиссов. Она, угнетенная и сожалеющая, пленница установок, существующих для ее пола.
— Нет, вы не можете понять… — снова сказала она, и ее глаза наполнились слезами.
Фредерик, прощаясь, взял свой берет, и она не остановила его.
«Это просто настроение, — сказала она себе. — Завтра он вернется. В душе он еще ребенок».
Впервые она про кого-то так подумала.
Возбужденная, Шарлотта решила сразу же поговорить с Луизой.
Ей не хотелось заранее думать о реакции сестры, и она не предвидела, каким яростным будет сопротивление.
— Так, значит, ты хочешь распоряжаться мною, моей жизнью и жизнью моего ребенка! Ты решаешь и не спрашиваешь моего мнения. Ты ожидаешь, что я соглашусь.
Ее изменившийся голос звучал напряженно, несчастные глаза светились каким-то безумием. Шарлотта изумленно уставилась на нее. Все эти последние недели ей ни на минуту не приходило в голову, что Луиза тоже думает и переживает. Она воспринимала ее не как женщину, а скорее как предмет меблировки, который следует продать тому, кто предложит наивысшую цену. Шарлотта не была бесчувственной, но она просто не задумывалась о том, что Луиза несчастна из-за Этьена, которого может по-прежнему любить…
— Тебе наплевать на меня, на то, что я думаю, не так ли? — крикнула Луиза. — Ты считаешь себя такой хорошей, потому что спасла и приняла меня. Но чем ты меня утешила? Кто мне посочувствовал?
— Неужели я должна еще и нянчиться с тобой? — бросила Шарлотта и снова ощутила ироничность ситуации; но она все же чувствовала, что сестра права и она не была достаточно великодушной, чтобы предложить ей дружескую поддержку.
— То, что я предлагаю, твоя единственная надежда на спасение, — неуверенно сказала Шарлотта, — и я могла бы добавить, что это единственный способ, которым ты можешь спасти себя и всех нас от бесчестья. Подумай о матери. Стыд и отчаяние могут убить ее, и этого нельзя допустить. Я не позволю сообщить ей, ты слышишь? Она заслуживает того, чтобы дожить свои дни в покое, без тревог, и я сделаю для этого все, что смогу.
Мысль о том, что ее мать и ребенок живут счастливо в деревне, была единственным утешением в ее собственном монотонном существовании.
— Подумай, — сказала она Луизе, — мы не были в Жувизи уже месяц под предлогом болезни Этьена. Я поеду, как только ему станет немного легче. Подумай о том, что мне придется сказать матери при встрече. Если ты выйдешь замуж за этого молодого человека, мы легко убедим ее, что это была внезапная причуда. Мы придумаем какую-нибудь историю о тайной любви. Мать решит, что ты не призналась в своем замужестве из боязни, что она не одобрит твой выбор, так как молодой человек беден и болен. Боюсь, она расстроится, но как только узнает, что ты замужем, простит тебя. Она пожалеет тебя и захочет помочь тебе.
Она вышла из комнаты, не дожидаясь ответа Луизы, уверенная, что в конце концов та уступит, как это было всегда после ее тщетных попыток взбунтоваться.
По молчаливому согласию, не обменявшись ни единым словом, они словно забыли о своей ссоре, и, когда Шарлотта заговорила о поездке в больницу Чарити на улице Сент-Пер, где находился Жан Дюрье, Луиза не возражала.
Фредерик поехал с ними. Они не знали, чего можно ожидать от это первой встречи, но все прошло очень гладко. Они были формально представлены, и потихоньку завязался разговор ни о чем. Говорил больше Жан, и они расстались, чувствуя себя намного увереннее.
В течение следующих трех дней Луиза и Шарлотта ездили туда одни. Теперь они ездили под предлогом посещения больного пожилого родственника, помогать которому их заставляли семейные обязательства. Они привозили фрукты и вино. Жан был в хорошем настроении, он просил сестру принести стулья, и они разговаривали обо всем, кроме того, что волновало их больше всего. То, что они вели себя как старые друзья, смягчало неловкость ситуации.
Но ни один из них не обманывался насчет другого. Шарлотта разглядывала мрачную общую палату с низким потолком, который, казалось, был готов раздавить ряды узких кроватей. Она видела истощенные лица пациентов и любопытные взгляды, устремленные на них. Она изучала Жана Дюрье, сраженного болезнью гиганта, отыскивая со смешанным чувством ужаса и нетерпения признаки смерти, которые с каждым днем все явственнее отражались на его лице.
Жан тоже внимательно смотрел на женщин. Луиза сидела, как монахиня, с опущенными глазами и сложенными на коленях руками, и он не мог заметить никаких следов греха на ее лице, сохранявшем выражение замкнутости. Шарлотта храбро болтала, то и дело посматривая на него своими ослепительными глазами. Он подумал, что она очень красива, даже слишком красива для жалких остатков его силы.
Однажды Луиза пришла одна. Воспользовавшись возможностью видеть ее наедине, Жан пытался заставить ее заговорить, но она оставалась молчаливой и недовольной и попросила:
— Не спрашивайте. Вы меня мучаете.
— Не бойтесь, — сказал он. — Я бы не стал судить вас, я просто хочу лучше знать вас. — Он добавил: — Если бы я собирался жить, вы бы позволили мне узнать вас лучше?
— О, — в ужасе ответила она, — вы, вероятно, не захотели бы. Ведь я совсем обычная женщина и ничего собой не представляю; никто никогда, в сущности, не интересовался мною, и если бы у вас были здоровье и сила, вы бы тоже, конечно, влюбились в мою сестру.
В тот день Жан взял ее руку и убеждал, что на пороге смерти нет места для лжи. И просил ее не бояться жизни.
Тихо, едва слышно, он начал читать ей стихи, в то время как Луиза смотрела через грязные окна на зимний день, только добавлявший этой сцене мрачности, и слушала, успокаиваемая его теплым голосом с почти женскими интонациями.
Жан просил, чтобы при первой возможности она приходила одна. Сила и живость Шарлотты пугали его и, возможно (если только он мог бы признаться себе в этом), вызывали у него слишком много сожалений. Когда она приходила в палату, то напоминала здоровый цветок, приносящий глоток свежего воздуха в мрачное убожество больницы. Она освещала все вокруг. Шелест ее юбок, ее теплый аромат и звучание ее голоса несли в себе всю соль жизни, и Жан не хотел думать о весне, которой он никогда не увидит, о девушках, которых никогда не будет любить. А с Луизой рядом с собой он мог умереть спокойно.
Вскоре Пелу, адвокат из Ниора, написал, что наследство Луизы — различные акции и другие ценные бумаги — уже реализовано. Можно было публиковать сообщение о ее свадьбе с Жаном Дюрье. Примерно в то же самое время Шарлотта внесла окончательные исправления в роман, над которым она работала вместе с Фредериком, и отнесла его Кенну в «Клерон». Бегло просмотрев первые главы, Кенн уже практически обещал принять его, и теперь он без возражений принял роман целиком.
Шарлотта была уверена в его литературных достоинствах. Она вложила в роман все лучшее, на что было способно ее воображение. Она была прирожденным романистом, и сюжет развивался от одной высшей точки к другой. Естественно, она использовала мужской псевдоним, которым очень гордилась. Не ориентируясь в гонорарах, она не знала о том, что Кенн заплатил ей как начинающему писателю лишь половину обычной ставки за страницу. Она так ждала этих денег и действительно очень нуждалась в них: местные лавочники уже собирались отказать ей в дальнейшем кредите. Теперь она призналась самой себе, что, несмотря на обещания Кенна, боялась, как бы он не передумал в последнюю минуту или не запросил за издание книги гораздо большую сумму, чем та, на которую она готова была согласиться.
