В июле на гастроли в Париж прибыл МХАТ. На приеме в посольстве в честь наших артистов я встретилась с Луи Арагоном, Эльзой Триоле, Морисом Торезом. Все трое сказали мне много теплых слов, напутствовали в будущее. Торез исполнил — у него был отличный слух, и он прекрасно чувствовал каждый полутон — «Четыре песни страдающей Франции» Орика. Под аплодисменты присутствующих дуэтом мы спели «Катюшу». Подошла актриса МХАТа Алла Константиновна Тарасова: «Ваш успех здесь, в Париже, теперь эхом отзовется во всем мире!» Не знаю, Париж сыграл какую-то роль или это просто совпадение, но антрепренеры Старого и Нового Света заинтересовались моей персоной — приглашения следовали одно за другим. Через два месяца после завершения гастролей во Франции я уже пела в США.

К концу наших выступлений Париж буквально наводнили туристы. Большими группами и поменьше, парами и в одиночку иностранцы толкались всюду. Все они довольно быстро лишались содержимого кошельков — Париж опустошал их с ловкостью мага.

Домой мы возвращались под выстрелы пробок шампанского тем же самолетом, что и прилетели.

— Ощущение такое, что мы выиграли в Париже чемпионат мира, — смеялся Юрий Гуляев.

— А так оно и есть, — отвечала я.

…В Париже я была всего шесть раз. В 1965 году пластинки с моими записями, выпущенные миллионным тиражом фирмой «Le chant du Monde», как оказалось, способствовали популяризации песен в среде французской молодежи, и мне вручили орден «За эстетическое воспитание молодежи». Получила я и приз МИДЕМ за вклад в развитие искусства.

Запомнилась встреча с Парижем в 1978 году в компании крупнейших музыкантов страны — главного дирижера Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова, народного артиста СССР Юрия Темирканова и народного артиста СССР скрипача Давида Ойстраха. Ойстрах выступал в первом отделении концерта, мы с Темиркановым — во втором.

Цикл новых произведений композитора Родиона Щедрина публика приняла достойно, цветы и возгласы «браво!» воспринимались нами как закономерный итог хорошо проделанной работы.

После второго концерта за кулисы пришла Мирей Матье.

— Я много о вас наслышана, — улыбаясь, молвила она через переводчицу, протягивая букет шикарных гвоздик. — Не могли бы вы напеть мне несколько мелодий из вашего нового репертуара?

Мирей вытащила из большой холщовой сумки долгоиграющий диск с моими записями и что-то стала объяснять переводчице.

— Матье просит вас исполнить несколько русских песен, но не тех, что здесь, — постучала пальцем по пластинке спутница певицы.

В этот момент я совсем упустила из виду, что в номере гостиницы лежат диски с моими новыми записями, привезенные из Москвы для презента. Я вопросительно поглядела на Ойстраха. Тот кивнул головой, мол, согласен, и тотчас сел за стоявшее рядом пианино. Программа импровизированного мини-концерта состояла из четырех отрывков разных песен и романсов. «Новая Эдит Пиаф» слушала, затаив дыхание, словно боялась пропустить мимо ушей малейшее пианиссимо, и, когда смолкли последние аккорды, энергично защебетала о чем-то переводчице. Давид Федорович немного владел французским.

— Она в восторге. Безумном, — переводил он почти пулеметную речь Матье. — Ее интересует русская песня, ее мелодия, ритм, стилевые особенности. Она говорит, что ее любопытство продиктовано самой профессией, то есть профессией певицы, шансонье.

И тут меня осенило. Я вспомнила о пластинках.

— Пусть приезжает в отель. Я подарю ей парочку дисков, — говорю Ойстраху.

Спутница Матье оказалась проворнее и опередила музыканта в переводе.

— Карашо. Спасибо. До свидания!

Мирей, видимо, исчерпала весь запас русских слов и стояла, слегка потупив взор, моргая длинными ресницами, как провинившийся ребенок.

Мы тепло распрощались.

— Умение понимать широкий и разнообразный круг произведений искусства зарубежной культуры — удел больших художников, — как бы между прочим заметил Давид Федорович, усаживаясь в такси, чтобы побыстрее добраться до отеля, — там его ждала отложенная шахматная партия с Темиркановым. (Знаменитый маэстро обожал эту древнюю игру и мог сесть за доску в любой момент, как бы ни был занят.)

— Посмотри сюда, — сказал он, когда мы остановились у светофора, и указал на огромные рекламные щиты, призывающие послушать Матье, чье искусство к тому времени завоевало сердца миллионов.

В тот же вечер я спустилась к портье, оставила два диска для Матье.

— О, мадам, Матье приедет сюда? — недоверчиво вопрошал тот.

— Да, приедет.

— Я непременно передам, не беспокойтесь, непременно.

На другой день Ойстрах вручил мне букет цветов: «Это от Матье. Портье передал». С букетом была записка с одним словом, написанным по-русски: «Спасибо!!!»

Хотя наши гастроли продолжались всего несколько дней, новая встреча с Парижем оставила еще один незабываемый след в памяти. Столица Франции жила, как всегда, кипучей творческой жизнью. На сцене театра де ля Виль ставили Горького, Булгакова, в городском музее современного искусства демонстрировалась выставка, посвященная творчеству Феллини. В Казино де Пари цирковые номера чередовались со сценками-анекдотами. В соборе Нотр-Дам шли концерты старинной музыки с оркестром и хором. В театре Бобино — кукольный театр Образцова. На этой сцене выступали Эдит Пиаф, Морис Шевалье и другие знаменитости. В здании напротив шел фестиваль американских фильмов ужасов. На бульваре Сен-Жермен звенела гитара, какой-то парень глотал пылающий факел. В концертном зале «Плейель» пела известная негритянская певица Михелия Джексон, исполнительница духовных псалмов. Рядом — афиши о гастролях Святослава Рихтера. На Елисейских полях новые фильмы Микеланджело Антониони, выступления группы бродячих музыкантов XX века — «труверов». Громадная афиша извещала о серии концертов Сальваторе Адамо, в ту пору одного из популярнейших шансонье Европы. Мне довелось услышать несколько собственных сочинений певца. Публика неистовствовала, Адамо смущенно улыбался. Не сразу ему удалось покорить Париж. Он учился в университете, хотел стать филологом, изучил пять языков. В Бельгии, где проживали родители, он состоялся как музыкант, певец, артист, стал известен в других странах. Вскоре и во Франции среди грохота электроинструментов и умопомрачительных ритмов зазвучала его свежая струна. Романтика любви, которую он проповедовал, оказалась необходима парижанам. Диски с записями Адамо стали расходиться огромными тиражами, и ему предоставили лучшие концертные сцены и залы.

Утомительной уличной суете и крикливой рекламе Елисейских полей и Больших бульваров противостоял другой Париж, устремленный в века. Тихая площадь Вогезов и прозрачные строения Лувра, отражающий солнечные лучи двор Пале-Рояля и играющий светотенью своего искусно гофрированного купола собор Инвалидов создавали образ города, в котором ничто не казалось чужим.

Едва улеглись страсти вокруг летних гастролей в Париже, как неожиданно, буквально через неделю-другую, пришло приглашение из США от фирмы грамзаписи «Колумбия». В Госконцерте мне объяснили, что будет сформирована большая группа артистов, представляющих многие республики Союза, и турне под условным названием «Радуга» призвано ознакомить широкие круги американской общественности с достижениями нашего искусства, главным образом, в тех городах и штатах, где о них имели весьма ограниченное представление. Пятнадцать штатов, двадцать восемь городов, сорок концертов за пятьдесят дней — такова арифметика гастролей. Программа оказалась довольно разнообразной, в нее были включены многие жанры — от классического балета и характерных танцев до народных песен и мелодий.

В Госконцерте я услышала новость: в Москву на гастроли прибывала труппа миланского «Ла Скала». Сенсация! Это был первый случай во всей истории знаменитого итальянского театра, когда вся труппа в полном состава — 400 человек — выезжала на гастроли в другую страну. В начале сентября на сцене Большого театра премьерой «Турандот» Д. Пуччини итальянцы начали выступления. Хотелось мне послушать, очень хотелось, и Биргит Нильсон, и Миреллу Френи, и Ренату Скотто… Увы! Лишь годы спустя я удовлетворила свое желание.