Несмотря на жажду крови у воинов, идущих на приступ, интересно, насколько часто последующее разграбление не превращалось в откровенную бойню и тотальный хаос. Как уже обсуждалось ранее, грабеж мог носить систематический характер, а мог быть остановлен: когда в 1068 году Вильгельм Завоеватель взял Эксетер на юго-западе Англии, он велел поставить охрану у городских ворот, чтобы собственные солдаты не имели возможности приступить к грабежу. Четыре столетия спустя, в 1463 году, захватив Люксембург, Филипп Добрый оставил войско за пределами города, а сам отправился внутрь, чтобы воздать хвалу Господу в главном соборе. Воинам пришлось ждать, пока монарх закончит все свои дела и разрешит им приступить к дележу добычи. Конечно, перспектива богатой добычи могла в равной степени сломать дисциплину и привести к поражению, что часто и происходило. Подобная потеря дисциплины — правда, не приведшая к утрате самой победы, — наблюдается во время захвата замка Фронсак в 1451 году, когда соблазн оказался настолько силен, что французские солдаты, не выдержав и нарушив соглашение, решили прибрать всю добычу к рукам. Англичане сдали этот южнофранцузский город при условии, что он будет защищен от разграбления. Однако с наступлением вечера многие французские воины, издав боевой клич, спровоцировали паническое бегство лошадей, чтобы симулировать тем самым перемещение кавалерии и создать впечатление вражеского нападения. По словам Мориса Кина, « французские солдаты взялись за оружие, ворвались в город, и к тому времени, когда туда подоспели их командиры, грабеж уже был в полном разгаре, и им оставалось лишь присоединиться. Нет сомнений, что они и сами хотели этим заняться, но если бы они вообще не приехали, то в городе могла легко начаться массовая резня». Обратите внимание на отличие данного эпизода от событий в Безье, где офицеры остановили грабеж, но не резню.

Необходимо отметить, что помимо денег и другой добычи, многие воины охотились и за женщинами. Осаждающие предчувствовали вседозволенность и возможность безнаказанно насиловать при удачном штурме. Это могло активно поощряться их командирами как один из способов терроризировать врага: либо подчинитесь, либо мы изнасилуем ваших жен и дочерей. С другой стороны, очернение врагов, выставление их в качестве безжалостных насильников — как христианский Запад поступил по отношению к монголам, — могло способствовать более решительному сопротивлению со стороны осажденных. Сексуальные зверства являлись также проявлением садистских наклонностей и мести, как мы уже видели в эпизоде из истории Жакерии, когда беременная жена и дочь короля были изнасилованы у него на глазах, а потом все трое были зверски убиты. Одно из лучших повествований о взятии и разграблении города мы находим у Роджера Вендоверского, который пишет о падении Ликольна в 1217 году. Роджер, хроники которого незаслуженно недооцениваются в качестве исторических источников, подробно фиксирует, что произошло, когда роялисты нанесли поражение французам и мятежным английским баронам. Обратите внимание, что о кровавой резне нигде не упоминается (подобно многим летописцам той эпохи, Роджер никогда не замалчивал подобные эпизоды); вместо этого он показывает нам типичный образец штурма города, где первоочередными целями нападающих были добыча и женщины:

Роджер, уроженец этих мест, был весьма хорошо осведомлен о войне в Англии и всегда старался отразить страдания простых людей. Но те немногие эпизоды гибели, о которых он упоминает в Линкольне, носят случайный характер. Он ничего не говорит о мужчинах, после гибели которых остались женщины и дети; если бы их казнили, Роджер наверняка написал бы об этом. Есть еще два источника, оба на старофранцузском, но лишь один из них упоминает о трофеях, и нигде не говорится о разорении и массовых убийствах. Характер конфликта в Англии смягчил более фатальные эксцессы других войн. Возможно, приказ никого не щадить не был отдан. Как это часто происходит, мы попросту не знаем всей правды. Наиболее знаменитые штурмы крепостей приобрели печальную известность как самые кровавые, но в средние века происходили и другие не менее жестокие осады, о которых нам ничего не известно либо потому, что они не получили отражения в летописях, либо потому, что никто не написал о массовой резне. Частота происходящих осад, смена власти и разорение городов приводили к тому, что многие эпизоды отмечались современниками без особых комментариев. Казнь гарнизона или жителей заслуживала, естественно, большего внимания хронистов, но не всегда. Резня, сопровождающая штурм крепости, была явлением вполне обычным, но, в отличие от грабежей, отнюдь не нормой. Если она происходила, то, скорее всего, являлась результатом прямой политики для конкретной осады. Лишение крова и обнищание уже сами по себе достаточное наказание, о чем недвусмысленно пишет Энгерран де Монстреле после оговоренной сдачи французами Арфлера Генриху V в 1415 году:

Бережливость по отношению к захваченной крепости и к ее жителям диктовалась как циничными, так и гуманными мотивами (в последнее пытаются заставить нас поверить восторженные защитники монархов и полководцев). Каркассон был необходим как экономически жизнеспособная база для продолжения крестового поход против катаров; Филипп Август хотел избавиться от «бесполезных ртов» у Шато-Гайара; во время шотландского похода 1296 года известный своей безжалостностью Эдуард I гарантировал жизнь вражеским гарнизонам осажденных крепостей, тем самым обеспечивая быструю капитуляцию (хотя в этом смысле жителям Берика повезло меньше всех). Но столь же обычным было и влияние, даже давление рыцарского сословия на своих командиров. Вплоть до окончания рассматриваемого здесь периода это можно частично объяснить тем, что рыцари были хорошо знакомы друг с другом, а многих и вовсе связывали родственные отношения (в битве при Линкольне многим из побежденных было позволено беспрепятственно уйти именно благодаря таким тесным связям), однако самым важным оставался фактор самосохранения. Точно так же, как и в случае совершения неспровоцированных зверств по отношению к побежденным, которые надолго сохранялись в памяти и подталкивали к мести, считалось, что проявленное милосердие тоже не останется без внимания. И потом, если вдруг противник в будущем одержит победу, он поведет себя по отношению к побежденным соответственно.