Джон Хардинг и Томас Элмхем подтверждают эту точку зрения, причем второй пишет: « Многие новые боевые порядки вполне могли ввязаться в бой против измотанных битвой англичан… Англичане убили французов, захваченных в плен, чтобы уберечь свой тыл». (Согласно некоторым французским источникам, рыцари, которые, по мнению английского короля Генриха, собирались напасть на него, на самом деле покидали поле битвы, прикрывая с флангов арьергард войска. Причем эти же источники еще и возлагают на рыцарей вину за то, что они своим маневром спровоцировали резню.)

Историки, особенно французские, имели склонность весьма слабо увязывать между собой два факта в поддержку вышеупомянутого аргумента. Первый факт состоит в том, что Генрих уже принял к сведению проблему, связанную с пленниками. В ночь перед битвой он отпустил всех пленников, которых брал с собой в поход из Арфлера и которых собирался вывезти в Англию, чтобы держать там в ожидании выкупа, а французы пообещали вернуться к англичанам, взявшим их в плен, если их армия проиграет битву. Сделав это, Генрих, очевидно, не только высвобождал значительное количество собственных воинов (выполнявших роль стражников), но также избегал опасности того, что пленники в разгар битвы поднимутся против него с оружием. Во-вторых, блеск и великолепие рыцарства зачастую были лишь иллюзией: пленники, дававшие клятвы, очень часто их нарушали. Как упоминалось выше, некоторые дворяне «сдавались в плен по десятку раз». Это можно истолковать различным образом: например, в пылу битвы пленник отделялся от победителя и сдавался другому английскому рыцарю; или, что тоже вполне вероятно, пленник сбегал в суматохе боя, а потом вынужден был снова сдаваться, чтобы сохранить себе жизнь. Естественно, клятва рыцаря была священной настолько, насколько сам рыцарь ее соблюдал. В начале XIII века цвет французского рыцарства представлял Уильям де Барр. По меньшей мере в двух случаях он нарушил клятву и сбежал из плена. Весьма примечательно, что после Азенкура те люди, которых Генрих V отпустил на волю накануне битвы, сдержали свое слово: они позднее вернулись и сдались ему.

Поэтому безопасность французских пленников и поддержание их статуса невоюющих представляли собой подлинную проблему, подобную той, с которой Генрих уже сталкивался. Но такое объяснение является неполным. Все равно возникает ряд вопросов. Кристофер Оллманд в своей пользующейся авторитетом биографии Генриха V обозначает эти трудности и поднимает вопрос о фактических масштабах резни. Почему такое большое число пленников, к тому же в доспехах, не оказало почти никакого сопротивления, когда их начали убивать? Как Генрих сумел отрядить столько лучников для выполнения этого приказа? Не потому ли, что у них почти не осталось стрел для французской кавалерии? Число убитых тоже трудно определить: Генрих возвратился в Англию с более чем тысячей пленников. Скольких же тогда предали смерти под Азенкуром? (Оллманд, возможно, забыл об узниках Арфлера, которые явились после битвы.) Но наиболее уместен следующий вопрос: как, захватив до двух тысяч пленных, Генрих рассчитывал всех их убить за короткий промежуток времени до предполагаемой атаки французской конницы, отрядив на это совсем небольшую группу своих воинов? Как отметил Джон Киган, столь зловещее поручение предполагало — в чисто техническом отношении — весьма продолжительный период времени. Исходя из этого, он высказывает разумное предположение о том, что число пленников составляло несколько сотен, если не меньше.

Непрактичность этой резни на фоне продолжающейся битвы — столь непохожей на резню под Аккрой, Хаттином и Уотерфордом — вызывает вопрос относительно того, какие реальные причины побудили Генриха отдать такой приказ. И снова мы должны обратиться к урокам террора в средневековой войне. Генрих использовал террор по двум причинам. Во-первых, он демонстрировал пленникам, какая их ждет участь, если они задумают помочь своим при контрнаступлении. Ему хотелось заставить их ужаснутся, подчиниться и более не помышлять о сопротивлении. Во-вторых, что еще важнее, он сделал так, чтобы само избиение увидели в третьей французской шеренге: тем самым он предупреждал, что ее неудавшаяся атака закончится тем же. Французы ясно смогли увидеть, что произойдет с ними, попади они в руки англичан. Исходя из здравого смысла, Генрих даже послал к ним вестника, чтобы передать это послание. Некоторые источники открыто связывают массовые убийства французов с вышеизложенными доводами, например:

Хроники псевдо-Элмхема и Брута подтверждают это:

То, что Генрих немедленно распорядился прекратить резню, когда увидел, что французы отступают, подтверждается французским хронистом. Оба упомянутых выше источника утверждают, что именно на данном этапе была окончательно достигнута и отпразднована победа. Жестокая тактика Генриха сработала, и одержанная победа подтвердила правильность его безжалостных действий.

Ключевое объяснение причины совершенных убийств заключается в том, что для Генриха битва еще не была окончательно завершена: активность противника убедила его, что победа может легко обернуться поражением. В этот критический момент его многочисленные пленники, хотя чисто формально и пребывали в статусе невоюющих, являлись, согласно общему мнению, вполне реальной угрозой для английского войска. Угрожая убить их и сделав вполне осязаемой эту угрозу для противника, Генрих как весьма способный и жесткий военачальник превращал слабость в силу. Сила этого оружия была слишком велика для врага, что обеспечило Генриху полный триумф под Азенкуром.

Эта резня является едва ли не самой знаменитой во всем Средневековье. Однако удивительно, что почти во всех описаниях современников этот эпизод отсутствует. Можно было бы ожидать, что летописцы побежденной нации подвергнут всестороннему осуждению английского короля Генриха, станут позорить его. Масштабы поражения оплакивались как трагедия целой эпохи, однако массовое истребление пленных, как ни странно, было обойдено молчанием и не осуждалось. Монах из аббатства Сен-Дени, самый первый из французских хронистов описавший битву, дает, видимо, краткое пояснение со словами « О, вечный позор!» (хотя это восклицание могло на самом деле относиться к тому позору, которому подверглись рыцари, ведь на поле битвы их убивали простые солдаты). Гораздо сильнее он был озабочен тем, что унижен весь народ: « Обиднее всего мысль о том, что это поражение ослабит Францию и сделает ее посмешищем в глазах остальных государств». Отсутствие шумных протестов отражает реалистичное признание современниками принципа военной необходимости в критической ситуации, когда речь идет о жизни и смерти. Средневековые авторы и историки, такие как Буве или Кристин де Пизан, возможно, осуждали убийство пленников, но во время битвы острая необходимость требовала наличия решительных и безжалостных командиров. В их описаниях содержится почти различимое подтверждение того, что в подобной ситуации французы, видимо, поступили бы так же. В конце концов, перед сражением они развернули орифламму, священное кроваво-красное боевое знамя, которое брали с собой во времена национального кризиса как символ Франции и войны на истребление: видя его, враг уже не мог рассчитывать на пощаду. На практике орифламма не препятствовала пленению, это был знак намерений и символ того, что ничто, даже милосердие, не встанет на пути к полной и окончательной победе. Генриху такой символ не требовался: несгибаемое честолюбие и суровость означали, как мы позднее увидим на примере событий в Руане, что каждый политический вызов он встречал с собственной психологической орифламмой.