Сидни берет свою одежду и, не сходя с места, переодевается. Она аккуратно складывает темно-синий велюровый костюм. В окно Сидни видит сидящего на веранде Бена. С коробкой под мышкой она открывает входную дверь.

— Привет, — говорит он. — А я думал, куда ты подевалась?

— Я уже уезжаю. Ты не мог бы подвезти меня до машины?

— Что это? — спрашивает он, показывая на коробку.

— Это… — Сидни открывает рот, но не может ответить. Бен тоже тактично молчит. Наверное, он видит, что она чем-то расстроена.

— Посиди со мной минутку, — просит он.

Сидни ставит коробку на тиковый стул и присоединяется к сидящему на верхней ступеньке Бену. Вечер такой теплый, как будто они находятся в тропиках, а не в Нью-Хэмпшире в середине сентября, о чем Сидни приходится постоянно себе напоминать.

— Одежда высохла? — спрашивает он.

— Немного сырая.

— Хочешь пива?

— Мне два часа вести машину.

— Кофе?

— Нет, спасибо, я ничего не хочу.

На самом деле ей хочется прилечь. Хочется найти какой-нибудь предлог, чтобы переночевать сегодня в доме и ускользнуть завтра рано утром. Но она этого не сделает.

— Сегодня пахнет морем, — говорит Сидни.

— Восточный ветер.

— Приятно, — вздыхает она. — Чем ты собираешься заниматься?

— Пока тепло, буду обустраивать коттедж. Там есть камин, но дом не утеплен. Потом я вернусь в город, буду приезжать сюда, когда будет позволять погода. К ноябрю здесь уже станет совершенно невозможно жить. Вот тогда я и задумаюсь о том, что делать дальше.

Беззаботное заявление, в котором слышится бравада. Однако, зная Бена, Сидни полагает, что у него припасена идея-другая. Она сомневается, что Бен полностью отрезал себе пути к отступлению. Должен же он как-то зарабатывать себе на жизнь!

— Ты приедешь на выставку Джули? — спрашивает он.

— Однозначно.

Чайка дерзко усаживается на тротуар перед ними. Как будто встретив отпор, она отворачивается и смотрит в сторону.

— Я тебе никогда не нравился, — неожиданно говорит Бен. — С самого начала я чувствовал какое-то неприятие с твоей стороны. Я никогда не понимал почему.

Сидни потрясена смелостью его заявления. Она чувствует, что заливается краской. Что ему ответить? Разве он не помнит?

— Бен, — произносит она. Лучше бы он этого не говорил. Сегодня был очень грустный день, но между ними не чувствовалось обычного напряжения.

— Я что-то не так сделал? — настаивает он. — Я так и знал.

— Дело в том…

— Причина во мне? Просто я тебе неприятен?

— Мне бы не хотелось об этом говорить.

— Значит, я действительно что-то не так сделал.

— Ах, Бен, — вздыхает Сидни, — это случилось в тот вечер.

Бен щурит глаза и хмурится.

— Какой вечер?

— Когда мы пошли кататься на волнах.

В свете, проникающем через окно гостиной, Сидни видит, что он пытается вспомнить. Она ищет на его лице признаки притворства. Он трясет головой, продолжая смотреть на нее. Он смотрит ей прямо в глаза, как будто надеется прочитать в них ответ.

— Извини, — говорит Бен. — В тот вечер, когда мы пошли кататься на волнах?

— Да.

— Я сказал тебе какую-нибудь грубость? Если так…

— Нет.

Похоже, он искренне недоумевает. «Может быть, он действительно не знает? — думает Сидни. — Может быть, он не притворяется?»

— Рука, — подсказывает она.

Бен вопросительно наклоняет голову.

— В воде?

Она так смущена, что ничего не может толком объяснить. Надо с этим покончить.

— Ты подплыл под меня и дотронулся, — быстро произносит Сидни.

Бен изучающе смотрит на нее.

— Клянусь богом, Сидни, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Это был не ты? — Сидни наклоняется к нему. — Бен, серьезно, послушай меня. Ты провел рукой по моему телу, когда мы были в тот вечер в воде, или ты этого не делал? — Она старается задать вопрос деловым тоном, убрав из него обвинение.

— Я не понимал, почему ты так холодна со мной, — говорит Бен. — Это все началось в тот вечер, не так ли?

— Это был не ты? — опять спрашивает она.

— Давай разберемся, — говорит он. — Кто-то… какой-то человек… приставал к тебе в воде?

Сидни кивает. Она ждет.

Бен упирается руками в колени и встает. Он глубоко вдыхает и длинно выдыхает. Бесконечно долго смотрит на океан. Косится вниз на Сидни.

— Сукин сын, — говорит он.

Сидни наклоняет голову и закрывает глаза. Веранда раскачивается под ней, как будто произошел тектонический сдвиг геологических пластов. Сидни прокручивает в памяти тот вечер, три года назад, пытаясь вспомнить все до мелочей. Она помнит, как вода тисками сжала ее щиколотки. Простые задачи казались невозможными, как будто Сидни училась ходить после долгой болезни. Она вспоминает белые барашки волн, нежелание первой выходить из воды. Рев воды в ушах, кромешная тьма. Она была совершенно беспомощна. Прилив был живым существом. Она едва держалась на ногах. Выползла на берег. Вернулась в океан. И все это время Бен был рядом с ней, разве не так?

Сидни почувствовала рядом с собой чье-то присутствие. Плоть скользнула вдоль ее тела, трогая, ощупывая ее. Сидни пытается вырваться, но прилив ее не отпускает. У нее полный рот воды.

Что-то скользкое ползет по ее груди, животу, лобку и бедру.

Мимолетное и все же умышленное прикосновение.

Трудное в исполнении, а значит, преднамеренное.

Бен, черная тень в темноте, заявляет о своем присутствии. Но Джефф? Где был Джефф?

Бен окликнул брата, но ответа не получил. Подождал немного и опять позвал Джеффа. Сколько он ждал? Ответ на этот вопрос теперь кажется ей жизненно важным. Минуту? Две минуты? Только полминуты? Было ли у Джеффа время отплыть и отозваться издалека?

Бен, чьи прикосновения всегда казались Сидни омерзительными, с того самого вечера вызывал у нее только недоумение. И всегда видел ее насквозь.

— Бен, — говорит она, поднимая голову.

Но он уже стоит на краю настила и смотрит вниз, на воду. Застывший в небе бледный диск луны освещает его неподвижную фигуру.

— Бен, — опять окликает Сидни, но прибой заглушает ее голос. Он ее не слышит. Она смотрит, как он бежит вниз по лестнице, на пляж.

Пленка начинает стремительно отматываться назад. Сидни видит, как Бен пьет сок из коробки. Она тогда сочла это демонстрацией его неотесанности. Но, возможно, это было всего-навсего пережитком подростковой необузданности? А когда он предложил ей пива на той, первой, вечеринке… это было проявлением вовсе не хищных намерений, а дружелюбия хозяина в отношении гостьи? Его нежелание разговаривать в баре — не скрытность разгневанного человека, а предостережение? Отказ посещать семейные мероприятия объяснялся не злостью и чувством превосходства, как предполагала Сидни, а стремлением отойти в сторону?

Она внезапно вспоминает о том, как Джефф провел пальцем по ее бедру. О призраке в воде, заявившем о своих правах на нее…

Некоторое время Сидни сидит на ступеньках, ожидая возвращения Бена. Возможно, он решил прогуляться, дать выход гневу. Но скорее всего он просто не хочет иметь с ней ничего общего.

Выгнув шею, она смотрит на дом и замечает на стуле коробку. Новые владельцы въедут сюда через три, быть может, четыре дня. Они не будут иметь ни малейшего представления о том, кто и как жил здесь до них. Они не узнают ни о семье Эдвардсов, ни о Бичерах, ни о Ричмондсах. Не узнают о рождениях и смертях, о сдержанных или нарушенных обещаниях. О страхе, ужасе, радости, любви… Эта простая мысль вызывает у Сидни тревогу. Как это возможно, чтобы годы семейной жизни стирались за несколько минут, прошедших с момента выезда одних владельцев до того, как в дом войдут другие люди? Сидни кажется, что в доме должно существовать нечто вроде маленького журнала, передаваемого владельцами друг другу. В журнале могут появиться записи вроде: «В этот день мы крупно поссорились, но помирились еще до того, как лечь спать». Или: «Сегодня должно было состояться венчание, но жених на него не явился». Или: «Отец тихо скончался в гостиной. Все плачут».