Она кивает.

Он замечает крест.

— Бостонский колледж [75]? — спрашивает он. — Католический колледж.

Линда снова кивает, не видя, почему бы не согласиться.

— Сегодня днем? Вы свободны на восьмом уроке?

— Да.

— Хорошо. Так и сделаем.

— Ладно.

Он выбирается из-за стола.

— Что у вас в этом семестре? Двадцатый век?

— Да.

— «Из сна своей матери я впал в Состояние / И горбился в его чреве, пока не замерз мой мокрый мех».

Линда улыбается.

— Рэндалл Джаррелл, — говорит она.

Она садится в автобус, который останавливается сразу за стоянкой для учеников. Водитель прищуривается, когда она входит.

— Я плохо себя чувствую, — объясняет она. — Я не прогуливаю.

Она едет по Мэйн-стрит, на Спринг, на Фицпатрик, на Нантаскет-авеню, думая, что, возможно, успеет сделать это и вернуться вовремя на встречу с мистером К. Она знает, что если будет думать о том, что собирается сделать, то потеряет самообладание, и потому не думает.

Вокруг нее весь мир тает. Искрится, течет и ломается, сбрасывает огромные глыбы льда с крыш, ледяные веревки — с телефонных столбов, фантастические сосульки — из водостоков. В автобусе слишком жарко, и она распахивает пальто. До восьмого урока у нее еще два занятия, и ей придется придумать уважительную причину своего отсутствия. Возможно, она сошлется на мистера К.

Линда выходит на остановке возле церкви Святой Анны. Дом пастора — рядом с церковью. Если бы не ощущение срочности, она бы повернулась и возвратилась в школу. Линда заставляет себя идти вперед, хотя понимает, что ее просьба может быть встречена с насмешкой. Это самый мужественный поступок, который она совершает с тех пор, как прыгнула в океан.

Она поднимается по каменной лестнице и стучит в тяжелую деревянную дверь.

Ей отвечает молодой священник. Линда видела его раньше, со скамьи в церкви, но сейчас, вблизи, замечает, что он похож на Эдди Гэррити. Его воротничок сдвинут в сторону, в руке у него салфетка.

— Вы можете выслушать мою исповедь? — спрашивает она.

Священник удивлен.

— Исповеди выслушивают в субботу днем, — говорит он беззлобно. Быть может, он двоюродный брат Эдди — у него такие же золотистые волосы и тощая фигура. Добродетельный двоюродный брат. — А сегодня не суббота, — напоминает он.

— Я знаю, — говорит Линда, — но я должна сделать это сейчас.

— Сейчас я обедаю, — произносит он.

— Простите. — Линда готова уйти. Вероятно, это грех — желать большего, чем имеешь право. — Я подожду, — просит она.

Молодой священник медленно подносит салфетку к губам.

— Входи, — приглашает он.

Она вступает в обшитый панелями темный коридор, где единственным источником света служит электрический канделябр. Из дальней комнаты слышится позвякивание столовых приборов. Кто-то разговаривает.

— Тебе не надо сейчас быть в школе? — удивляется священник.

— Надо, — отвечает она.

— В школе будут беспокоиться?

— Нет.

— Ты в каком классе?

— В выпускном.

— Если мы это сделаем, ты вернешься в школу?

— Вернусь.

— Я не буду спрашивать, как тебя зовут.

— Да. Спасибо.

— Следуй за мной.

Она идет за молодым священником из коридора в маленькую приемную. Если бы не кресты, это помещение напоминало бы комнату, где монарх принимает иностранного сановника. Два кресла, стоящих рядом у входа. У стены два дивана такого же типа. Кроме этой мебели, в комнате нет ничего.

Она смотрит, как священник выдвигает кресла в центр комнаты, поворачивает их спинками, чтобы сидящие не видели друг друга, потом жестом приглашает ее сесть в одно из них.

Линда ставит свою сумочку на пол рядом с креслом и снимает пальто. В ней растет беспокойство. Невероятно, неужели она действительно расскажет о своих грехах в этой комнате, где они сидят спина к спине, — ничем не скрытые, не находясь в исповедальне?

— Отец, прости меня, ибо я согрешила, — начинает она чуть слышно.

Сначала стоит продолжительная тишина.

— У тебя есть грехи, в которых ты желаешь исповедаться? — подсказывает священник. Его голос кажется то ли скучающим, то ли усталым.

— Несколько лет назад, — говорит Линда, и сердце ее колотится в груди, — у меня были неподобающие сношения с любовником моей тети. Мне было тринадцать лет.

— Как ты понимаешь слово «неподобающие»?

— Мы… — Она думает, как лучше сформулировать. Подойдет ли слово «прелюбодействовать»? — Мы занимались сексом, — произносит она.

Следует небольшая пауза.

— Ты занималась сексом с мужчиной, который был любовником твоей тети?

— Да.

— Сколько лет было этому мужчине?

— Я не знаю точно. Думаю, чуть больше сорока.

— Понимаю.

— Он жил с моей тетей. Он жил с нами.

— И как часто ты прелюбодействовала с этим человеком?

— Пять раз, — отвечает она.

— Он силой овладевал тобой?

— Нет. Не совсем.

— Ты когда-нибудь исповедовалась в этом раньше?

— Нет.

— Это тяжкий грех, — замечает священник. — Прелюбодеяние и утаивание греха от своего исповедника. Кто-нибудь знает об этом?

— Моя тетя. Она застала нас. И меня надолго отослали из дома.

— А, — говорит священник. — Это «А» — возглас понимания, она не может ошибиться. — Продолжай.

— Отношения прекратились. Этот человек вроде как ушел из семьи.

— И ты думаешь, из-за тебя?

— Возможно. Я хочу сказать, похоже на то.

Священник долго молчит, и от этого она начинает нервничать. Все должно происходить не так. Она слышит, как где-то за пределами комнаты бежит вода, слышит голоса в коридоре. Может, священнику нужны подробности?

— Могу я говорить с тобой откровенно? — спрашивает наконец он.

Его вопрос вызывает в ней тревогу, и ответить ей нелегко. Священник поворачивается в своем кресле и перегибается через подлокотник в ее сторону.

— Это необычно, но я считаю, что должен поговорить с тобой об этом.

Линда тоже слегка подвигается в кресле. Краем глаза она видит рукав священника, его бледную руку. В веснушках, как у Эдди Гэррити.

— Я знаю, как тебя зовут, — произносит он. — Ты Линда Фэллон.

У нее перехватывает дыхание.

— Я кое-что знаю о твоей истории, — говорит он. Его голос становится добрее. Он уже не такой строгий. И уж точно, не такой усталый. — Мужчина, о котором ты говоришь, — презренный человек. Я едва знал его, до того как он уехал, но видел часто и с тех пор узнал достаточно, чтобы убедиться в этом. То, что он делал с тобой, он проделывал и с другими девочками твоего возраста и даже младше тебя. Он делал это неоднократно. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Линда кивает, с трудом веря тому, что слышит. Другие девочки? Еще младше?

— Можно сказать, что это был больной или дурной человек, — объясняет священник. — Возможно, и то и другое. Так что ты не одинока.

Эта информация настолько шокирует Линду, что все перед глазами начинает беспорядочно кружиться. Ее тошнит, будто она больна. Она вдруг вспоминает Эйлин и ее загадочное замечание: «Так поступало твое тело, а своего тела ты не должна бояться».

— Я не могу представить себе сердце этого человека, — говорит священник. — За его душу надо молиться. Но, думаю, я могу кое-что понять в твоем сердце.

Линде кажется, что ее легкие поднимаются в груди все выше и выше, так что скоро для воздуха совсем не останется места.

— Ты чувствуешь свою ответственность за то, что произошло? — спрашивает священник.

Она кивает, но потом понимает, что он-то не видит ее кивка. Линда сильнее перегибается через подлокотник кресла, как и священник, хотя ей не хочется смотреть ему в глаза. Где-то вдали она слышит слова, похожие на прощание, и звук закрывающейся двери.

— Да, — говорит она. — Более или менее.