Линду разбудила тошнота. Она вскочила, словно чем-то напуганная, и бросилась в ванную. Томас не пошел за ней, зная, что ей это не понравится, что больше всего она будет возражать против вторжения в ее личную жизнь. Он надеялся, что когда-нибудь они будут обсуждать эту историю («Помнишь тот день в Ламу? Когда мне стало плохо? Это был один из пяти или шести самых важных дней в моей жизни. Какие другие? Ну, сегодня, например»). Возможно, они даже будут смеяться, вспоминая сегодняшний день. Хотя это подразумевало будущее. Каждый момент времени подразумевает будущее, точно так же, как он содержит прошлое.

Хозяйка принесла им еду (опытная хозяйка: она принесла еду без запаха), которую он прикрыл полотенцем, пока Линда спала. У него тоже болела голова — но это было обычное похмелье. Она проснулась за полночь, когда он дремал. Томас услышал, что в ванной течет вода, и решил не заходить туда, хотя ему очень хотелось увидеть ее. Он никогда не видел Линду в ванной, сказал он себе, а потом подумал о других вещах, которых они тоже никогда не делали вместе: не готовили еду, не ходили в театр, не читали воскресную газету. Откуда такое непреодолимое желание совместно осуществлять эту унылую программу повседневной жизни?

Линда вышла в гостиничном халате и легла рядом. Ее лицо было изможденным и осунувшимся. Ему стало неловко из-за своего немытого тела.

— Мне нужно принять ванну, — сказал он.

— Не сейчас. Просто обними меня.

Он скользнул вниз, свернувшись рядом.

— Это было глупо, — проговорила она. — Есть этого омара.

— Ты думаешь, все из-за омаров?

— Я знаю это.

Комнату освещал только свет из ванной.

— Завтра полетишь на самолете, — произнес он.

— Питер будет встречать автобус.

— Тебе нельзя ехать автобусом. Об этом не может быть и речи.

Она не стала спорить.

— Я договорюсь, чтобы ему позвонили отсюда.

Томас почувствовал, как легкое напряжение оставляет ее тело. Она засыпала.

— Ты знаешь, где остановился Питер? — быстро спросил он.

— «Оушн Хаус», — пробормотала она, закрывая глаза.

Он лежал рядом с ней, пока не забрезжил рассвет, и сам время от времени дремал. Высвободившись как можно осторожнее, он взял ключ, вышел из номера и вошел в пустой тихий вестибюль. Поискал телефонный справочник, но не нашел. Неудивительно. Томас поднял трубку черного старомодного телефона и попросил справочную службу Малинди. Когда ему сообщили номер, он позвонил и попросил сонного портье соединить с номером Питера Шекланда. Томас ждал, нервно постукивая ручкой по деревянному столу.

— Алло? — Явный британский акцент даже в этом «алло». Линда ему этого не говорила.

— Это Питер Шекланд?

— Да. Это я. — Англичанин, да к тому же по-мальчишески симпатичный. Беспроигрышное сочетание.

— Я звоню из отеля «Пепониз» на Ламу.

— Из «Пепониз»?

— У Линды пищевое отравление, — сообщил Томас. — Она думает, из-за омаров. Линда попросила позвонить вам, чтобы сообщить, что рано утром она вылетает в Малинди. Самолет отправляется в семь сорок пять. К сожалению, я не знаю, когда он прибывает.

— Думаю, чуть позже восьми тридцати. — Последовала пауза. — О Господи. Бедняжка. Конечно же, я буду в аэропорту. Ее осмотрел врач?

— Возможно, вам больше повезет в Малинди.

— Да, понимаю. Она спит?

— Думаю, да.

— Хорошо. Ну, спасибо. Простите, не расслышал вашего имени?

Вопрос застиг Томаса врасплох.

— Джон Уилсон, — быстро сказал он, позаимствовав название аэропорта.

— Американец.

— Да.

— Вы работаете у Маргариты?

Томас даже не спросил у той женщины, как ее зовут.

— Да.

— Милая женщина. Вы случайно не знаете, как Линда там оказалась? Она должна была остановиться в «Петлиз». Наверное, не было мест?

— Думаю, да.

— Ну, неважно. Завтра я сам спрошу у нее. Спасибо, что позаботились о ней, — сказал мужчина по имени Питер.

— Не за что, — ответил Томас.

Томас положил телефонную трубку. Он вышел через вестибюль на веранду. Воздух был мягким, море — почти ровным. Питер, оказавшийся англичанином, знаком с Маргаритой. Питер, который знает «Пепониз», вполне возможно, возил сюда на отдых Линду.

Он снял туфли. Небо на горизонте было розовым. Он пошел босиком по песку, прохладному и сырому. Он не будет спрашивать у Линды, почему она не сказала, что Питер англичанин, он не будет спрашивать, занимались ли они любовью в одном из номеров отеля, который находился за его спиной. Вдоль берега шло рыболовецкое парусное судно, и мужчина на борту грациозно перегнулся через борт, спуская сеть.

15 февраля

Дорогой Томас!

Я хочу сказать тебе «спасибо» и «прости», хотя прекрасно знаю, что ты не нуждаешься ни в моей благодарности, ни в моих извинениях.

Я чувствую себя так, словно оставила всю себя там, в Ламу, что ничего не осталось. Я опустошена, я пустая без тебя.

Несколько дней, прошедшие после того как я улетела в Малинди, едва ли заслуживают воспоминаний. Я была в отеле, пока не поправилась достаточно для того, чтобы перебраться в Найроби, а потом в Нджию. В Малинди Питер позаботился о том, чтобы пришел врач, — пьяный шарлатан, который все время хотел поговорить о старых добрых временах. Не считая упаковки таблеток, названия которых мы так и не уловили, но которые подействовали очень хорошо, пользы от него не было практически никакой: он не смог даже определить, что со мной такое. Хотя я уверена, что это был омар (обещаю тебе: пока живу, к омарам больше не притронусь).

О Томас, я не могу без тебя. Ты задавал вопросы, которые совершенно уместны в нашей ситуации, а я отвечала резко, потому что не хотела думать, чем все это закончится. Все кажется тем более несправедливым, что у нас было так мало времени побыть вместе. Или я обманываю себя, думая, что мы имеем право хоть на минуту освободиться от твоего и моего брака? Иногда я жалею, что так сильно ненавижу Бога; будь я более покорной, жизнь была бы намного проще.

Я едва помню нашу ночь, но очень хорошо запомнила то короткое время, которое мы провели вместе в этом милом доме. (Теперь я понимаю, что так и не спросила, как тебе удалось его найти.) Какая чудесная комната! Под открытым небом, будто нам нечего скрывать. Лепестки жасмина на подушке, о которых я не могу не думать как о символе, оставленном здесь кем-то в брачную ночь. Как бы мне хотелось вернуться туда, проводить нескончаемые дни в этом доме, наверное самом удивительном жилище в Ламу. Или они все такие же красивые и чувственные?

Утром я просыпаюсь. Иду на работу. Думаю о тебе. Вечером прихожу домой и слишком много пью. Я пытаюсь утопить в алкоголе свои эмоции. Я пытаюсь заглушить смятение. Питер приезжает и уезжает и ждет, когда я поправлюсь, а у меня не хватает мужества сказать ему, что я не поправлюсь. После Ламу мы не спали вместе, и он объясняет это моей болезнью. Ну вот, я тебе все выложила. Тебе не нужно рассказывать мне о вас с Региной. Я не хочу этого знать. Если вы не спали вместе, я буду чувствовать себя виноватой и мне будет ее жаль. Если же вы спали вместе, то я не уверена, смогу ли вынести, представив это.

На самом деле мы не такие уж и разные, ты и я.

Но наши проблемы кажутся такими мелкими по сравнению с тем, что мы видим ежедневно, так ведь? Только вчера я познакомилась с женщиной по имени Димфина. Ей двадцать четыре года, у нее трое детей, которых она увидела неделю назад, а до этого не видела больше года. Она живет в однокомнатной лачуге, пристройке к длинному деревянному зданию в Найроби. Димфина оставляет своих детей матери в Нджие, чтобы заработать деньги для оплаты занятий в школе или, как она выражается, чтобы найти свою фортуну. И эта «фортуна» составляет сорок долларов в месяц, которые она зарабатывает служанкой в одной европейской семье. Вкалывает с шести утра до семи вечера шесть дней в неделю, а ей платят полтора доллара в день. Из этих сорока долларов двадцать она отправляет детям, а десять платит за комнату, в которой нет ни электричества, ни водопровода. По ночам ее часто тревожат пьяные из соседних баров, которые пытаются взломать ее хрупкую дверь. Я познакомилась с этой женщиной, когда мать привела ее ко мне в класс; мать хотела, чтобы я помогла ее дочери, потому что она больна. «У меня сиськи болят», — сказала Димфина.