Из сотен дверей он отыскал ту единственную, которая откроется перед ним, и, вставлял ключ в замочную скважину, думал о том, как можно уладить дело с мистером Салимом, который наверняка появится, захочет быть представленным mzungu и спросит, не желает ли она стакан холодного чая. Но мистер Салим так и не появился, и Томасу самому пришлось предложить Линде прохладительный напиток. Она слегка покачала головой, не отрывая взгляда от его глаз, хотя ее окружала экзотическая обстановка. Он долго стоял неподвижно, тоже глядя на нее, а потом взял за руку и повел по лестнице на третий этаж, где были кровати. Муэдзины прекратили свое пение, и птицы, какие-то странные создания, подхватили его со скорбными криками. Он закрыл тяжелую деревянную дверь спальни.

Она прикоснулась к его шраму. Легко провела кончиками пальцев по краю.

Если теперь и были слова, то лишь их имена, возможно, еще какие-то возгласы. Шепот изумления, что они все-таки оказались вместе. Он держал ее лицо в руках и не хотел отпускать, хотя она и не делала никаких попыток высвободиться. И он, и она плакали — этого следовало ожидать, — и Томас был поражен глубиной испытанного им облегчения. Он подумал о том, что «упивается ею», как раз в тот момент, когда начал это делать, и рот его был таким жаждущим, таким жадным, что он не успевал даже говорить с ней. Позже еще будет время, когда они смогут поговорить, думал он, а сейчас существовали только кожа, грудь, длинные руки и ноги, неловкая необходимость отстраниться, чтобы стянуть с себя платье или расстегнуть ремень. И они будто снова были подростками внутри «бьюика-скайларк» с откидным верхом. Подростками, которым не нужно быть в другом месте. Которые не могут и подумать о том, чтобы быть в другом месте.

Простыни были грубыми, но чистыми, из плотной, шероховатой хлопчатобумажной ткани. Он испытывал физическое желание, но отдаленно — не так, как с Региной, когда вожделение было необходимо для совершения акта, было необходимо, чтобы скрыть обиду и даже нежность. В кровати под пологом оставалось место лишь для торжествующего чувства вновь обретенной любви и ощущения быстротечности времени, которого было у них так мало. И это ощущение обостряло чувства, увеличивало их значимость — на час, возможно на два, эта кровать, с ее грубыми простынями, стала для них всем — целой вселенной.

Томас проснулся от бьющего в глаза солнца. В комнате было жарко, простыни, еще час назад такие хрустящие и свежие, стали мягкими и влажными. Он пошевельнулся, отчего верхняя простыня соскользнула с кровати. Они с Линдой лежали обнаженные, скрытые только тонким пологом, который пузырился над ними от легкого бриза. Томас отвернулся от прямого солнечного света и разбудил ее. Лепестки жасмина были вдавлены в подушки, и ее волосы и аромат цветов смешались с мускусным запахом их тел. Они лежали так, как он об этом грезил, — ее голова у него на плече, его руки обнимают ее, одна нога сплетена с другой. Это была простая поза, принимаемая тысячи — нет, миллионы — раз вдень, и при этом такая важная, что он едва дышал. Он подумал: сколько им осталось времени — час, день, год? И спросил у нее. Томас принял твердое решение не уезжать, пока не уедет она, неважно, когда это случится. Его тело было неспособно оставить ее.

— У меня есть день, — сказала она.

— Один день.

— Точнее, день и ночь.

Ощущение времени было таким ошеломляющим, что ему пришлось вслух повторить ее фразу. Солнце над головой сместилось; они же лежали, почти не шевелясь. Казалось: если не двигаться, время может совершенно забыть о них. Жажда заставила Линду попросить у Томаса стакан воды. Он неохотно натянул брюки, не желая оставлять ее, и пошел искать воду. Встретив мистера Салима у кухонного стола, Томас объяснил на суахили, что ему нужно, и мистер Салим мгновенно извлек из старого, наверное еще тридцатых годов, холодильника кувшин с холодной водой. Слуга, явно довольный тем, что к нему обратились, добавил еще какие-то сладости из меда и орехов, названия которых он не сообщил. Томас отнес поднос наверх, обратив внимание на два стакана.

Линда пила, как впервые в жизни. Она села прямо, абсолютно голая, и он любовался ее грудью и плавным изгибом живота, пока она пила, запрокинув голову. Так же жадно она проглотила свою порцию сладостей, отчего он засмеялся и предложил ей свою, которую она, чуть поколебавшись, приняла.

— От секса ты становишься ненасытной, — произнес он и тут же возненавидел себя за это. То, что совсем недавно между ними произошло, он свел к действию, которое она могла бы совершить с любым мужчиной, могла ежедневно совершать с мужчиной по имени Питер.

Она поняла его оговорку и слега поправила его:

— Это не был секс.

Он сел рядом с ней на кровать, и его снова потянуло заняться с ней любовью. Захотелось прикасаться к ее плечам, трогать между ног. «Вот так проходит медовый месяц?» — подумал он. Он этого не знал, потому что у него никогда не было настоящего медового месяца: Регина почти постоянно плакала из-за ребенка, которого потеряла за неделю до свадьбы. Это было как поминки — нескончаемое оплакивание. По правде говоря, он испытал облегчение, слишком быстро поняв, что это притворство.

— Ты обещал мне прогулку, — сказала она, коснувшись его.

Они шли по городу рука об руку, глядя на восточную резьбу и серебряные украшения суахили. Но они не видели ни этих резных работ, ни украшений, перед их глазами было только прошлое, недавнее прошлое, его жена или ее муж, дома и квартиры, в которых никогда не жили, и только раз, пронзительно, — будущее, где был их ребенок, хотя будущее, непознаваемое и невообразимое, было для них пустым местом. Он не мог не думать о словах «только один день» и «только одна ночь» и был на грани того, чтобы переступить черту между вероятным и возможным. Но не сделал этого, опасаясь, что любой план, который может причинить боль другим людям, отпугнет Линду. Это была задача на вычисление — как быть вместе, не вызывая катастрофы, которую Томас не мог решить, чувствуя, что от напряжения его сопротивляющийся мозг каменеет и голова становится пустой.

Они пообедали в «Петлиз» и, хотя не были голодны, заказали слишком много еды: закуску с омарами, суп из жерухи, курятину в кокосовом соусе. Они задержались, когда большинство посетителей уже ушло, и оставались долго после того, как озадаченный официант забрал их едва тронутые блюда. У них было слишком много напитков (удивительно, в этом она его обогнала), и они сидели до тех пор, пока Томас не поднял глаза и не увидел, что обслуга ждет, чтобы уйти на перерыв. Он встал, слегка одурманенный алкоголем (четыре порции виски), и предложить сходить в Шелу — безумная идея в середине дня после выпивки, когда по пути нет никакого укрытия. В действительности ему хотелось вернуться в спальню с цветами жасмина, вдавленными в подушки, и заснуть, крепко прижимая ее к себе.

Они пошли в сторону Шелу, следуя написанным от руки указателям; потом их вез военный грузовик по засыпанным песком дорогам. Они сидели на скамейке в кузове грузовика, и она ненадолго заснула, положив голову ему на колени. Пока они ехали до пляжа, у нее обгорело плечо — платок потерялся у ювелирного прилавка или в «Петлиз». Они сидели на веранде «Пепониз» — единственного отеля на пляже, пили воду и ели грейпфрут — все-таки они проголодались, — ив тени туман в голове рассеивался.

— Как ты сюда добралась? — спросил Томас. Раньше он был слишком занят собственными мыслями, чтобы представить себе все ее приготовления.

— Я приехала из Малинди.

— Наверное, это было целое приключение.

Линда посмотрела в сторону, вероятно уже зная, какой будет следующий вопрос.

— Почему Малинди?

Она помедлила с ответом.

— Там Питер, — сказала она.

То, что она находилась на побережье с Питером, было фактом не более примечательным, чем, скажем, то, что он покинул Регину только сегодня утром. Тем не менее это взволновало его.