В Лимуру он купил в лавке пачку «Плейерса» и спросил дорогу к шамбе Ндегвы, отметив, как автоматически указал ее продавец, словно повторяя хорошо известный путь к какой-нибудь туристической Мекке. Томас вспомнил дорогу, когда увидел ее, — извилистую тропинку на холме с террасами. Он припарковал свою машину среди множества транспортных средств, среди которых были черные велосипеды с ржавыми крыльями и плетеными корзинами, «пежо-504» с сиденьями из дубленой кожи, похожий на хлебовоз белый фургон. За машинами на лавках в небрежных позах сидели люди, как братья или дядья, которых женщины выставили после еды. Они подвинулись, уступая место Томасу, чье появление не вызвало сколько-нибудь повышенного внимания, и продолжали разговаривать не прерываясь, главным образом на кикуйю с фрагментами суахили (который Томас узнал), вставляя отдельные английские фразы, когда это можно было сказать только по-английски. «Бромистый метил». «Ирригационные системы». «Софи Лорен». В основном здесь сидели старики в пыльных спортивных куртках, купленных на английских распродажах, хотя на одном высоком африканце были большие солнцезащитные очки в золотой оправе и костюм прекрасного покроя с воротником в стиле Неру. Его невозмутимость производила впечатление — ни один мускул не шевельнулся на его лице. Сцена напомнила Томасу поминки. Время от времени женщины выносили из кухни матоке, ирио, сукиму. Томас отказался от еды, но принял тыквенный сосуд с помбе — пивом из бананов и сахара, которое он уже пробовал. Над террасами гулял холодный ветер, а вдали, на другом обрыве, беззвучно падал водопад. В дверях дома Ндегвы появился мужчина в сопровождении одной из сестер хозяина. Женщина взглянула на Томаса, но предпочла ему невозмутимого африканца. И тогда Томас понял, что эти люди, как и он, ожидали, когда жена Ндегвы примет их.

Ему пришлось ждать полтора часа, но, странное дело, он не испытывал нетерпения. Он думал о Линде, постоянном предмете своих мыслей, вспоминая каждую подробность их короткой встречи на рынке: удивление, когда она увидела его, то, как она посмотрела в сторону, когда Регина произнесла слово «мигрень», как дрожали ее пальцы. Он выпил несколько тыквенных чашек помбе и чувствовал, что уже пьян, абсолютно неуместно для такого случая. Время от времени один из африканских стариков сморкался на землю — с этой привычкой Томас никак не мог смириться, даже после года пребывания в стране. Сидя там, он попытался сочинить стихотворение, но ему удалось лишь слепить какие-то расплывчатые образы, которые, как он знал, никогда не сформируются в нечто единое. Ему очень хотелось помочиться, и он спросил у старика рядом: «Wapi choo». Старик рассмеялся, услышав его суахили, и указал на маленькую будку в ста футах от дома. Томас не удивился, обнаружив дыру в цементном полу со столь мерзким запахом, что пришлось задержать дыхание. Он был рад, что Регина не поехала с ним.

Когда он вернулся на скамейку, его ждала сестра Ндегвы. Походка Томаса была на удивление твердой, когда он последовал за ней в затемненную хижину. После солнечного света он был почти ослеплен внезапной темнотой. Сестра Ндегвы взяла его за руку и провела к нужному месту. Томас ощутил красный винил, прежде чем увидел его.

Он не узнал бы жену Ндегвы. Высокий головной убор из пурпурного и золотистого китенге скрывал ее волосы и очертания головы. Тело было закутано в тунику таких же цветов. Томаса, однако, приятно удивили красные туфли на платформе, выглядывающие из-под платья, и кольцо с фальшивым бриллиантом на пальце. Она сидела царственно, подумал он, на столе перед ней стоял стакан воды, из которого она отпивала маленькими глотками, когда говорила. Она не выглядела обезумевшей от горя женой политического мученика, ни даже экспертом судебной медицины, которой приходится извиняться за свою слишком большую грудь. Она скорее держалась как человек, который преждевременно унаследовал мантию власти, как сын-подросток умершего короля.

Томас положил ногу на ногу и сложил руки перед собой. Он очень старался найти подходящие для такого случая слова.

— Я очень сожалею, что ваш, муж арестован, — сказал он. — Надеюсь, что все скоро образуется. Если я моги что-то сделать…

— Да.

Сухое, прозаичное «да», будто она ждала этого предложения.

— Я вчера видел вашего мужа, — продолжал Томас. — В кафе «Колючее дерево». Он сказал мне, что его могут арестовать. Я и понятия не имел, что это произойдет так быстро.

Мэри Ндегва молчала и была слишком скованна. Томас попытался представить себе ее жизнь в шамбе свекрови: существует ли здесь иерархия, какая-то цепь инстанций? Понижается ли статус этих двух женщин, когда Ндегва приезжает на выходные?

— Он просил меня, если его арестуют, навестить вас, — проговорил Томас.

— Я знаю, — ответила она.

Томас, сбитый с толку, медленно кивнул.

— Значит, вы меня ждали?

— О да.

Хотя до сегодняшнего утра он и сам не знал, что поедет сюда. По стене проскользнула ящерица. Мэри Ндегва удобнее устроила свое массивное тело на диване.

— Как ваш сын? — спросил Томас: большие груди Мэри напомнили ему о ребенке.

— С малышом Ндегвой все в порядке.

От помбе у него было что-то вроде похмелья. Странно, ему снова захотелось помочиться.

— Муж сказал, что в своих стихах вы говорите правду, — проронила Мэри Ндегва.

Такой комплимент, достаточно редкий в нынешнее время, на мгновение взбодрил Томаса.

— Ваш супруг очень великодушен, но я могу писать правду, когда мне это удобно.

— Правду можно увидеть из многих дверей, мистер Томас.

Это заявление прозвучало так, будто оно было отрепетировано. Он представил себе склон, уставленный хижинами с открытыми дверями, и стариков, которые стоят на пороге и смотрят на единственный источник света на далеком холме.

Его глаза привыкали к темноте, и он увидел темные круги вокруг глаз Мэри Ндегвы, которые свидетельствовали об усталости. Он не удивился бы, если бы в любую минуту проигрыватель вдруг заиграл какую-нибудь новую мелодию в стиле «кантри».

— Вам сказали, где находится Ндегва? — спросил Томас.

— Его держат в Тике [34].

— Вам разрешат повидаться с ним?

У нее было такое выражение лица, будто она хотела сказать: «Конечно, нет».

— Правительство не освободит моего мужа. Нам не сообщат, в чем его обвиняют, не назначат дату суда.

Томас медленно кивнул.

— Это должно обсуждаться во многих местах, не так ли?

Что-то едва заметно дернулось в груди, будто настал момент просветления. Теперь он понимал, чего не понимал раньше, — почему его удостоили аудиенции, почему Ндегва сидел с ним вчера в «Колючем дереве». Может, он хотел привлечь внимание журналистов? Американцев? Не сам ли Ндегва был постановщиком собственного ареста?

— Это нарушение прав человека, — заявила Мэри Ндегва.

Томасу стало жарко в синей спортивной куртке, деформированной после того, как ее по ошибке постирали в ванной. Это говорят ему, самому аполитичному человеку, остававшемуся таким даже во время маршей против войны во Вьетнаме. Он приехал сюда, чтобы просто здесь находиться, наблюдать людей вокруг себя. Он не очень верил в то, что марши могут служить средством достижения какой-то цели.

— Наше правительство может держать его в заключении долгие годы. Это несправедливо.

— Да, конечно, несправедливо, — согласился Томас. — Я рад помочь чем только смогу.

— Вы говорили об этом с моим мужем?

— Вчера мы говорили немного о том, что его могут арестовать. Обычно мы разговаривали о литературе. О поэзии. О словах.

Мэри Ндегва подалась на диване вперед.

— Они арестовали демонстрантов в университете. Сейчас вместе с мужем арестовано пятьдесят человек. Почему их арестовали? Я скажу вам, мистер Томас. Чтобы заставить их замолчать. Чтобы не давать им возможности говорить.

Томас потер пальцами лоб.

— Инакомыслие — это и есть слова, — добавила она.