Он дал мальчишке банкноту в десять шиллингов еще за час. Если подумать, дешевле, чем парковочный счетчик.

В торговом автомате у выхода из рынка Томас купил газету и глянул на заголовок: «ЧЛЕНУ ПАРЛАМЕНТА СКАЗАЛИ: НА ДЕБАТЫ ПРИХОДИТЬ В БРЮКАХ». Он выпьет только одну порцию, задержится не больше чем на пятнадцать минут, а потом на обратном пути купит Регине фунт кешью. Они вместе поедут на «эскорте» домой проводить остаток выходных.

Томас не хотел верить, что Кения — опасная страна, отказывался принимать эту установку на подготовительных курсах, где основной упор делался на способах выживания, будто они с Региной были солдатами, участвующими в партизанской войне. Они и были солдатами, участвующими в этой особой войне, порожденной бедностью, а не политикой. Между богатыми и бедными в этой стране существовала такая огромная разница, что иногда людей зарубали до смерти тесаками из-за денег. Полицейские в серой одежде с мачете несли стражу на въезде к европейским домам. Туристов так часто грабили на улицах и в автобусах, что шутка о взносах в валовую внутреннюю продукцию уже устаревала. Коррупция охватила все правительство, расцвела на самом верху. Тогда Томас не верил в это, но теперь поверил. Его грабили уже семь раз, причем дважды в его же машине. Однажды из дома вынесли все, даже шторы и телефонный шнур. Регина убивалась по маридадской скатерти и кисийским [20]каменным скульптурам, а он был в панике из-за своих стихов, пока не понял, что помнит каждый из них.

Никогда не носите рюкзак, говорили им на подготовительных курсах. Никогда не останавливайтесь на перекрестке, изучая карту (это сразу показывает, что вы турист). Никогда не носите драгоценностей или бросающихся в глаза солнцезащитных очков. Старайтесь выглядеть как можно беднее. Томасу это было нетрудно: он носил одни и те же шорты цвета хаки и белую рубашку каждый день, кроме вторников, когда приходила Мама Кариуки и стирала в ванной. А если у вас все-таки украли бумажник или сумочку, ни в коем случае не кричите «Стой, стой!», потому что кенийцы обычно преследуют подозреваемого и когда удается поймать его, стараются забить несчастного до смерти. Томас уже не раз беспомощно наблюдал эту ужасающую попытку казни на глазах у пассивной в большинстве случаев публики.

Он сел за столик в «Колючем дереве», открытом кафе отеля «Нью-Стенли», и заказал «Таскер». Раскрыв газету, глянул в нее еще раз. «ПО СЕВЕРНОЙ ПРОВИНЦИИ ПРОНЕСЛАСЬ МАЛЯРИЯ». «ЛЕВ ИСКАЛЕЧИЛ РУКОВОДИТЕЛЯ ЭКСПЕДИЦИИ». Его взгляд остановился на статье о земельных спорах. Он заметил слово «брат» в отрывке о бизнесмене из народа луо, убитом собственным братом, и вспомнил своего брата Рича, который должен был приехать через месяц. Они собирались вместе отправиться на сафари в Нгоро-Нгоро и Серенгети [21]. Томас обещал свозить его на побережье, где можно купить самую сильную травку, которую он когда-либо курил. В Малинди22 [22]даже женщины жевали мираа — веточку, в которой содержится что- то вроде натурального амфетамина. Но он не станет рассказывать Ричу про бханги и мираа или о проститутках, дешевых и красивых, но зараженных опасными болезнями.

Стол накрыла какая-то тень. Томас принял ее за облако, но, взглянув вверх, увидел нависшего над ним мужчину, который улыбался и ждал, когда его заметят.

— А, мистер Томас. Куда это вы пропали?

Томас поднялся.

— Нет, Ндегва, это вы куда-то пропали, а теперь вот нашлись.

Ндегва, его преподаватель и сверстник, хохотнул. Попытки Томаса копировать африканский говор всегда забавляли Ндегву, даже поначалу, когда Томас слушал курс поэзии в Университете Найроби, где был единственным белым студентом в аудитории, полной молодых африканцев и азиатов. Про себя Томас считал качество их произведений невысоким, хотя первым признал бы свою неспособность критиковать искусство, созданное другой культурой. Если бы спросили у других студентов, они, несомненно, сказали бы, что в произведениях Томаса недостаточно самоконтроля, что в них нет политического содержания. Ндегва, однако, так не считал. Более того, он благосклонно относился к Томасу, что было замечательным примером литературной объективности, особенно если учесть марксистские взгляды Ндегвы.

Томас пожал руку массивному кикуйю, при этом грузное тело Ндегвы в облегающем сером костюме мгновенно подалось вперед. Его иссиня-черная кожа казалась покрытой пылью, но это была совсем не пыль, а как бы цвет, наложенный на другой цвет. Ндегва был мужчиной с широкими плечами и большим животом: он казался скроенным из ткани скорее политика или финансиста, нежели поэта.

— Вы знаете, что говорят про «Таскер»? — спросил Ндегва.

Томас улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Садитесь, мой друг, и я поделюсь с вами своей историей о пиве «Таскер».

Томас сел, и Ндегва заговорщически нагнулся к нему.

— Вот вы находитесь в нашей стране первый день, берете «Таскер», заглядываете в него и видите червя. Вы с отвращением выливаете пиво на улицу.

Томас улыбнулся, зная, что последует какая-то шутка. У Ндегвы были тяжелые веки, он был чувственным, в рубашке из толстого, грубого хлопка, который Томас часто видел в этой стране.

— Вы находитесь в нашей стране уже месяц, заглядываете в «Таскер» и видите там червя. Вы говорите: «У меня в пиве червь». Потом спокойно достаете его оттуда, выбрасываете на улицу и пьете свое пиво.

Ндегва уже посмеивался, обнажая розоватые зубы. Вокруг них пили немецкие и американские туристы, и уровень децибел повышался по мере приближения полудня. Томас увидел Нормана, знакомого журналиста из лондонской газеты.

— Но вот прошел год, мой друг, вы смотрите в свой «Таскер», видите там червя и говорите: «Уменя в пиве червь». И достаете червя и съедаете его — поскольку это источник белков. А потом вы пьете пиво и ничего не выбрасываете на улицу.

Ндегва громко засмеялся своей шутке. Томас изобразил, как он заглядывает в свое пиво, отчего Ндегва засмеялся еще сильнее.

— Пришло время съесть червя, мой друг. Сколько вы пробыли в нашей стране?

— Чуть больше года.

— Уже так долго?

Даже при своей массивности, даже сидя на крошечном металлическом стульчике, Ндегва умудрялся выглядеть элегантно. В субботнее утро Кимати-стрит была забита покупателями. Ндегва бросал взгляды на африканских женщин, в то время как Томас смотрел на белых. Хотя как раз в этот момент мимо них прошла девушка с шоколадной кожей, шеей газели и бритой головой, и Томас не мог не взглянуть на нее оценивающе. Она была в европейской одежде и красных туфлях на шпильках, шея опутана золотыми кольцами. Девушка походила на экзотическую рабыню, хотя ей было не больше четырнадцати лет. Азиат, с которым она шла, был низким и полным, в прекрасном костюме. Детская проституция носила в Кении характер эпидемии.

— Ну, а как ваши дела? — спросил Томас, когда девушка прошла мимо.

— О, у меня все в порядке. У меня не бывает неудач. — Ндегва пожал плечами, но улыбка его угасла, заставляя усомниться в подобном утверждении. Ндегва был блестящим преподавателем, который умел убрать лишнее из строк Томаса быстрыми взмахами ручки прямо на глазах у автора. — Хотя наше правительство говорит, что мне больше нельзя писать стихи.

Томас быстро отпил пива, подумав при этом о черве.

— Почему?

Ндегва потер глаза.

— Они говорят, что я высмеиваю в стихах наше правительство и наших руководителей.

Так оно и было, конечно.

— И поэтому мне сделали предупреждение.

Томас испытал легкое потрясение, которое вывело его из состояния спокойного благодушия. Как преподаватель Ндегва был лучше, чем писатель, хотя его произведения были ритмичными, проникали вглубь, как музыка. Сами слова часто не запоминались, но отчетливые модуляции строф Ндегвы отдавались в голове.

— Вы серьезно? — спросил Томас.