— Я считаю, что моя задача — поощрять к творчеству. Трудно учить человека писать.

— Ты поощряешь неуспевающих учащихся?

— Приходится.

— Может, ты просто напрасно тратишь их время? И свое?

— Для этого я там и нахожусь. Полагаю, если бы мне попался по-настоящему безнадежный случай, я предложила бы альтернативу. Если бы считала, что студент сможет с этим справиться. Но я немного трушу, когда дело доходит до критики. И еще, я человек доверчивый.

Он улыбнулся.

— Я ужинала с Мэри Ндегва, — проронила она.

— Я почти не встречался с ней.

— Она очень выразительно и ярко пишет о том, что утратила, чего ей не хватает.

— Ну, в этом суть всей ее поэзии.

— Молодой Ндегва, сын Мэри, работает сейчас в Министерстве финансов.

Томас снова с удивлением покачал головой — человек, который сам себя изолировал и потому так поражается переменам; человек, чей ребенок погиб в пять лет.

— Малыш Ндегва, — произнес он почти с благоговением. — Я никогда не мог написать о Кении. Кажется, это не мое.

— Мы были там лишь гостями.

В соседней комнате заиграло пианино. Бар быстро заполнялся. Им с Томасом приходилось говорить громче, чтобы слышать друг друга.

— Я иногда думаю о Питере, — сказал Томас. — Если бы я мог просто позвонить ему и извиниться.

Линда пригубила свой напиток.

— Я не могу вспомнить, как мы занимались с ним любовью, — проговорила она. — Знаю, что это было, но не могу увидеть. И не могу понять, как могла быть так близка с человеком и при этом не удержать каких-то воспоминаний о времени, проведенном с ним. Не знаю, то ли я просто забыла, то ли никогда не придавала этому особого значения. — Она помолчала. — Как ужасно об этом говорить. Я умерла бы от мысли, что значила так мало для человека, за которым была когда-то замужем.

Томас молчал. Возможно, он боролся с желанием спросить, помнит ли она, как они занимались любовью.

— А ты знаешь, что мы занимались любовью всего четыре раза? — спросил он. — За все эти годы? Четыре раза.

— Формально, — уточнила она.

— Рич трахал мою жену. Я видел их в бинокль. Он отказывался, но я никогда ему не верил. Это было занозой в наших отношениях все годы. Если все было действительно так, то я никогда не смог бы простить его, и он это знает. Если же я был не прав, то он никогда не простит мне того, что я считаю его способным на такое. Так или иначе, дело дрянь.

Линда ждала, что Томас расскажет о Риче больше, но он молчал. Она заметила, что Томас стал как-то сильнее сжимать губы, отчего казался более настороженным. Она подумала, существует ли вообще такая вещь, как человеческое приличие?

— Спасибо за выпивку, — сказала она. — Но мне нужно возвращаться в номер. Я беспокоюсь о сыне. Сегодня любовник Маркуса собирается отвезти его в реабилитационный центр, если, конечно, тот согласится. — Она сделала паузу. — Мой сын — «голубой».

Томас выглядел даже не шокированным, а почти раздавленным этой новостью, словно груз — груз всех этих фактов — был уже невыносим.

— Это открытие было для тебя тяжелым?

— Это? Нет. Не то чтобы очень. — Она медленно встала с табурета. — Хотя наверняка будет.

Сообщений ни от кого не поступало. Когда Линда попробовала набрать номер Маркуса, голос Дэвида произнес: «Вы дозвонились до счастливого жилища Дэвида Шульмана и Маркуса Бертоллини». Она сжалась от страха за Маркуса.

— Это может означать, что они сейчас на пути в Братлборо, — объяснила она Томасу, который устроился в кресле в углу спальни. Положив подушку под спину, Линда села на кровать, сбросив туфли и вытянув ноги на покрывале. Томас снял куртку. — Что сталось с Донни Т.? — вдруг спросила она.

— Почему ты подумала о Донни?

— Не знаю. Он всегда был на грани.

— Катастрофы, ты хочешь сказать.

— Или большого успеха.

— Победил успех. Он сейчас какой-то банкир и стоит миллионы. Сейчас, наверное, уже миллиарды.

Линда улыбнулась и с удивлением медленно покачала головой. Она представила, как Донни Т. сидит на заднем сиденье «боннвиля» Эдди Гэррити, пересчитывая долларовые купюры в тусклом свете единственного фонаря на пирсе. Может быть, не риск был соблазном для него столько лет назад: возможно, все дело было просто в деньгах.

— Я хочу рассказать тебе о Билли, — произнес Томас. Его слова поразили ее, но, взглянув на него, она поняла, что именно это все время занимало его мысли; и она подумала, что его потребность без конца рассказывать ту историю, в сущности, не очень отличается от желания недавно родившей женщины подробно описывать пройденное испытание всякому, кто готов выслушать ее. Она сама делала то же самое.

— Я снова и снова прокручиваю все у себя в голове, — начал Томас. — Я всегда воображал, что если бы смог просто как-то дотянуться и ухватить какую-то крошечную деталь, один только факт, то мог бы легко изменить все. — Томас сполз в кресле и уперся ногами в край пуфа. — Во-первых, это была придуманная, фальшивая командировка. «Глоб» наняла Джин, чтобы та сфотографировала место, где сто с чем-то лет тому назад были убиты две женщины. В 1873 году. На островах Шоулз. Знаешь эти острова?

Линда утвердительно кивнула.

— Правда, я никогда не была там.

— Поскольку было лето, у Рича возникла идея совместить командировку Джин с небольшим отпуском. Доплыть до островов и обогнуть их, быть может, дойти до самого Мэна. — Томас сделал паузу. — Ненавижу плавать на кораблях, яхтах. Вот Рич всегда этим увлекался. Он приехал с женщиной, с которой встречался. Я познакомился с ней на какой-то вечеринке за несколько месяцев до того. Ее звали Эдалин, она была очень милой, даже красивой, но, сама того не желая, — опасной. У тебя когда-нибудь было такое ощущение по отношению к кому-то? Что вот он или она — опасный человек?

Линда минуту подумала. «Только по отношению к себе, много лет тому назад».

— Я сейчас думаю, что Эдалин была своего рода катализатором. Для какой-то запутанной, извращенной истории, которая разыгрывалась между нами троими — мной, Джин и Ричем. — Томас помолчал. — Эдалин напоминала мне тебя. Она была совсем как ты в Африке. Я тебя с тех пор не видел, поэтому в моей памяти ты осталась прежней. И что удивительно, она носила крест. — Он сжал руки, вспоминая. — Я не мог отвести от нее глаз. Кроме того, она была знакома с моими стихами. И очень лестно о них отзывалась. А я никогда не мог устоять против лести.

— Это ко всем относится.

— Джин видела все — как она могла не увидеть? — и это ее мучило, как мучило бы любого человека. Не думаю, что Джин была по натуре особенно ревнива. Дело в том, что на яхте от этого нельзя было убежать; что бы там ни случалось, приходилось с этим жить. Все происходило у всех на глазах, час за часом, день за днем.

— И Рич тоже видел? — спокойно спросила Линда.

— Полагаю, что видел. Почему еще он решил трахнуть мою жену тогда, во время этого путешествия? Они с Джин были знакомы много лет. Не думаю, что между ними что-то было до этого. — Томас на минуту замолк, как будто заглядывая в прошлое, исследуя прошлое. — Нет, уверен, что нет. Думаю, я бы почувствовал.

Линда кивнула.

— Все мы были напряжены. И я, и Джин… Сказать, что у нас были проблемы — банальность. Но так оно и было, это было банально. Это не были те проблемы, которые можно определить, затем попытаться решить и двигаться дальше. Нет, скорее, дело было в том, что сама ткань нашего брака износилась.

Томас вздохнул.

— Ну и что же с этим делать? У вас двоих есть чудесная пятилетняя девочка. Вы неплохо ладите. Нет никакого кризиса, который стоило бы обсудить. И что же, разрушать семью, поскольку что-то кажется вам неправильным? Ты еще не знаешь наверняка, что ваш брак подошел к концу, еще надеешься, что можно все исправить.

— Дай определение слову «правильный».

— Вот видишь? В этом и заключается проблема. В браке всегда к чему-то стремишься, но никогда не знаешь точно, добился ли ты этого. Возможно, ты уже достиг желаемого? «Может быть, есть что-то большее?» — постоянно спрашиваешь ты себя. — Томас снял галстук, сложил его и положил на подлокотник. — Мы с Джин не спали вместе. Во всяком, случае, не часто. Так что и с этим тоже нужно было что-то делать, потому что секс окружал нас со всех сторон. По утрам было слышно, как Рич и Эдалин трахаются в передней каюте. Я уже говорил.