К нам в гости приехали Наташины родственники. Наши девочки, воодушевившись, несколько дней кряду репетировали спектакль, чтобы развлечь гостей. Запросили с нас деньги за билеты — все как положено.
Однажды девочки приготовили «китайскую» еду: порезали, что только возможно, вплоть до цветов в горшках, залили водой, побросали туда цветные бумажки и шарики пинг — понга, красиво сервировали стол — на двоих, со свечами.
Словно предчувствуя, что горькая правда рано или поздно всплывет и разлучит меня с дочками, я уделял им много внимания. Каждую ночь, перед сном, я баловал их сказками, которые должен был на ходу придумывать. Это забавляло меня. Упадет взгляд на лампочку — вот тебе и начало, появляется сказка про перегоревшую лампочку и страничку дневника, выброшенные в мусор. Увижу кончик нитки в пижаме — начинаю сказку об иголке — путешественнице.
Особенно им нравилась сказка о Мишке, который умел летать. У меня было много вариантов этой сказки (много потому, что я их не помнил), впервые я придумал ее для двухлетней Анечки.
Это было в день завершения Олимпийских игр 1980 года. Мы смотрели телевизор и жалели, что Москва теперь снова вернется к серым будням. И вдруг на стадион вывели гигантского надувного медведя. Аня оживилась — такого огромного (стометрового) медведя она в жизни не видела. Зазвучала прощальная песня Пахмутовой и Добронравова, медведя отпустили, и он медленно, как бы нехотя, стал подниматься над стадионом. Я схватил Анютку на руки и выбежал на балкон. Медведь взлетал над городом, становясь все меньше и меньше. Сочетание грустной музыки и улетающего навсегда медведя очень тронули Анечку, на глазах у нее выступили слезы. Мишка превратился в маленькую точку на небе, а потом и вовсе пропал. Аня была потрясена его исчезновением, то и дело подходила к балкону, надеясь его увидеть.
Вот я и рассказал ей «правдивую» историю о том, как Мишка, полетав над Москвой, зацепился за наш балкон и пожаловал в гости. Зашел к ней в спальню, тихонько спел свою песенку («До свиданья, до новых встреч») и с восходом солнца вернулся на стадион.
Каникулы завершились. Я вылетел с дочками в Нью- Йорк. Вера к тому времени уже приехала с театральной труппой в небольшой городок под Нью — Йорком и ждала там девочек. Все вместе мы побывали на спектакле, радовались американскому успеху мамы (Вера в самом деле играла прекрасно), а я отметил про себя, что мой уход карьеры Вере не испортит: она крепко стоит на ногах.
Ну что ж, до свиданья, Вера, до свиданья, доченьки. «До свиданья, до новых встреч!» (Мишка возвращается на свой стадион.)
Перед расставаньем Аня сунула мне в руку письмо и сказала:
— Пожалуйста, не читай сейчас. Прочитай в самолете, ладно?
— Обещаешь? — добавила Машулька, потянув меня за рукав.
Я улыбнулся.
— Обещай! — настаивала Маша. — Только честно!
В самолете я удобно расположился в кресле и распечатал конверт.
«Папа. Ты думаешь, мы маленькие и ничего не видим и не понимаем? Не забывай, мне уже почти двенадцать лет, а Маше исполнилось десять. Ты должен решить, кто тебе дороже: мама, мы с Машей и Кеша или Наташа, Катя и Лаки? Если ты Выберешь Их, Знай, что мы к Тебе больше никогда не приедем.
Твои родные дочери — Аня, Маша» (каракули подписей).
Я не мог больше сдерживаться и, закрыв лицо руками, заплакал.
Однажды мы забежали в «Макдональдс», что на улице Вайн в Голливуде. За соседним с нами столом сидел странный тип в измятой, грязной одежде. На полу, под его ногами, лежала набитая хламом сумка, на которой я узнал эмблему Наташиной организации (Ассоциация независимых телевизионных станций). Я легонько ткнул Наташу локтем и указал на этого «коллегу». Он был бездомный.
С умным видом он рассуждал о грядущем американском кинорынке, сыпал известными именами. Рядом с ним сидели такие же потерянные, как и он сам, и рассуждали о падении великого американского кино.
Выйдя на улицу, я сказал Наташе, что было бы здорово сделать фильм о талантах, не нашедших признания, но сохранивших оптимизм. Наташа зажглась этой идеей. Мы стали припоминать всех тех, кого встречали на Голливудском бульваре — благо мы жили неподалеку, стоило лишь спуститься пару кварталов — и мы на «тротуаре славы», инкрустированном цементными звездами с именами Чарли Чаплина, Рудольфо Валентино, Мерилин Монро…
— Смотри, — сказал я, показывая на бездомную девушку, катившую на роликовых коньках прямо по звездам и ловко маневрирующую между туристами.
Девушка на секунду задержалась у мусорной корзины, незаметно сунула туда руку, потом развернулась в красивом пируэте и помчалась к следующей мусорке.
— А вон… — Наташа кивнула в сторону пожилой леди, одетой во все черное, — она всегда в трауре.
— А как тебе этот? — спросил я о бездомном, соорудившем на голове какой‑то колпак с усиками — антеннами, изображая, видимо, космического пришельца. Вся его шея была опутана разноцветными проводами.
— Не знаю, — пожала плечами Наташа, — среди бездомных много сумасшедших.
Нам нужен был гид, проводник, который помог бы нам разобраться, кто есть кто в безумном мире голливудских бездомных. Мы вернулись в «Макдональдс», чтобы посоветоваться с Наташиным «коллегой». Он по — прежнему сидел там и рассуждал о киноновостях. Его звали Ларри Лаварет, он представился кинокритиком и держался с подчеркнутым достоинством. Мы высказали ему нашу просьбу. Слегка поколебавшись, он согласился быть нашим гидом. За умеренную плату.
Так началась работа над фильмом «Мечты в Голливуде». Лаварет был нашим координатором, Наташа — продюсером, я — режиссером, а «Макдональдс» на улице Вайн стал нашим офисом. Будущие герои фильма не имели крыши над головой, а значит, и телефона, поэтому Лаварет рыскал по Голливудскому бульвару, находил, кого мог, и приглашал всех без разбору на завтрак в «Макдональдс». Мы беседовали с ними, узнавали про их жизнь, кого‑то отбирали, кого‑то отсеивали.
Так продолжалось два с лишним месяца. В результате мы отобрали семнадцать человек. Составили план съемок, сговорились со всеми и разошлись, не зная, появятся наши герои на съемках или нет.
Как ни странно, не произошло ни одной осечки по вине бездомных: с аккуратностью профессиональных артистов они появлялись там, где мы условились, хотя у них не было ни агентов, ни менеджеров, ни ассистентов, которые напомнили бы им о дате и времени съемок.
Все происходило в самый праздничный и важный день Голливуда — день вручения «Оскаров». Как известно, гости съезжаются на это торжество за несколько часов, уличная публика — еще раньше (с вечера накануне). Наши бездомные тоже в приподнятом настроении.
Тэд Уайлд, сценарист. Ему восемьдесят три года, но он все еще полон энергии и обладает уникальной памятью. Живая энциклопедия. Каждый день в пять утра он выгуливает чужих собак (за полтора доллара), выпивает чашку кофе в «Макдональдсе» и затем идет в библиотеку, где проводит весь день. Он приехал в Голливуд в тридцать четвертом году — с целью расправиться с продюсером, укравшим у него сюжет. В нашем фильме он вспоминает о славных годах Голливуда и исполняет на губной гармошке песню, посвященную своей любимой киноактрисе Кэрол Ломбард, погибшей в авиакатастрофе в годы второй мировой войны. Кстати, он был так потрясен сходством Наташи с Ломбард, что предложил ей разделить с ним совместную жизнь. Всерьез.
Анжелика, молодая художница, рисует странные, очень изысканные картины. Готова за доллар отдать их все, так как очень голодна. Помимо рисования, много занимается игрой на гитаре, любит Баха. За неуплату квартиры у нее отобрали картины и гитару. Она рисует огрызками карандашей, пристроившись на автобусной остановке, поскольку автобусная остановка для бездомной женщины наиболее безопасное место.
Томми Томазито — талантливый черный певец. Все, что он скопил, он потратил на студийную запись своих песен, одну из них, «Хочу с тобой потанцевать», он исполнил в фильме — беззубый, грязный и жизнерадостный.
Эстредита Де Гардель, испанская танцовщица. Вот уже сорок с лишним лет она ходит в трауре по своему «мужу» — знаменитому аргентинскому певцу Карлосу Гарделю (основоположнику танго), который не успел насладиться семейной жизнью с нею, так как сгорел заживо во время авиакатастрофы. «Леди в черном», как мы ее прозвали, часто приходит в церковь, где кормят бездомных; поев сама, она танцует перед ними, вселяя в них бодрость и оптимизм. «В жизни, — говорит она, — бывает всякое, стоит ли отчаиваться? Это как на самолете — то взлетаешь, то падаешь вниз».
