— Поедемте, отец, — согласился Доман, — я готов. Отдохните у меня, а дальше я отправлюсь с вами.
— Как думаешь? К кому? — спросил старик.
— Из кметов… к старому Пясту[30]— за советом: он бедный человек, но мудрый… молчит, а знает больше тех, что болтают.
Виш кивнул головой.
— А дальше?
— Из Лешеков… ну, хоть к Милошу… — сказал Доман.
— Это его сыну он выколол глаза.
Так они перечисляли дворы, пока гость не приложил палец к губам.
— Кроме нас двоих, никто об этом не должен знать. Мы, дескать, едем на охоту.
— Едем на охоту. Людей своих оставьте у меня, отправимся вдвоём, это будет лучше.
— Лучше, — подтвердил Виш.
— Где же мы созовём вече, если порешим собраться? Давно ведь его не было, — сказал Доман.
— Где? Там, где вечевали испокон веков. Новое место не к чему искать, да и не найти. В Змеином урочище, неподалёку от священного источника и дуба, за валом на городище, где отцы, деды и прадеды наши собирались. Там и теперь стать вечем и держать совет.
Они поглядели друг другу в глаза.
— Урочище это в глубине леса, место безопасное, болото со всех сторон. Лучше не сыщешь. Собрались бы старейшины в моем иль твоём дворе, князь отомстил бы, сжёг, а там — кто узнает? Может, и слух до князя не дойдёт.
— Слух? — засмеялся Доман. — У него везде есть свои люди, они донесут ему, чуть мы с места двинемся, но из-за этого нельзя же нам сидеть по своим норам. У нас искони созывались веча, так отчего же не созвать сейчас? Немедля надобно разослать вицы.
— Да, — сказал Виш, — пошлём двоих по всем дворам, усадьбам и домам сзывать старейшин, но прежде узнать должно, кого нам звать и кто пойдёт с нами. Не худо бы привести к присяге, чтобы каждый поклялся на воде и огне.
Понизив голоса, они продолжали совещаться. Порешили на том, что вече надо непременно созвать и что люди не будут ему противиться, а потому стали думать, как его собрать незаметно. Вспомнив, что на Купалу народ и без того собирается по урочищам, наметили канун Купалы.
День выбрали своевременно. Ещё не поздно было разослать вицы, а вместе с тем и не так далеко до Купалы, чтоб дело затянулось.
Долго они беседовали… Потихоньку судили да рядили дотемна. Мёд стоял на столе, но они почти не дотрагивались до него. Оба сидели, насупясь, даже взор весёлого Домана омрачился. Наконец, переговорили обо всём, хозяин подал старику руку и повёл его к липе, стоявшей на холме за домом. Едва они показались, со двора выскочила целая стая собак и бросилась догонять своего господина, который был ярым охотником. Собаки уселись вокруг них. Поодаль стояла молодёжь, как будто ожидая чего-то. Доман поглядывал на них, а они на него.
— Рад бы я вас повеселить да потешить, — сказал хозяин, — но старому человеку не по душе молодые разгульные песни. А хочется нам радушно вас принять да показать, что мы тут не пухнем с пересыпу и не дремлем у огня.
— Эй, Стибор! — крикнул Доман, помахав рукой. — Поди сюда.
Статный парень, у которого огнём горели глаза, явился на зов.
— Лучшего дня для нашего волка мы не дождёмся! — воскликнул Доман. — А перед кем же нам похвалиться, если не перед старым Вишем!
— Ведите его сюда из сарая, покажем, что мы не боимся дикого зверя.
Стибор весело побежал, а вслед ему понеслись довольные голоса. Собак загнали во двор, оставив лишь нескольких на сворке. Виш и Доман подошли к воротам, где толпились парни. Хозяин приказал людям вооружиться рогатинами и расставил их по кругу. Сам взял копьё с железком и встал поодаль. Слуги с трудом удерживали на сворках собак, которые рвались, почуяв, что их привязали недаром.
Доман хлопнул в ладоши, и ворота со скрипом отворились.
Волк, просидевший несколько дней в неволе, был оглушён, напуган и нескоро решился воспользоваться свободой. Со двора улюлюкали, стучали палками в стену; он съёжился, но не двигался с места и только ляскал зубами. Наконец, его выгнали раскалёнными прутьями; добежав до ворот, он высунул голову, осторожно огляделся, прыгнул и остановился. Все замерли, не сводя с него глаз, только визгливо завыли собаки, а волк побежал — сначала неуверенно, потом быстрей, быстрей, все время высматривая, каким путём пробраться в лес.
А бежать было трудно: люди со всех сторон преграждали ему путь. Доман первый настиг его, бросившись наперерез, чтоб не дать ему ускользнуть. Зверь ещё вихлял ленивой рысцой, когда спустили собак, — они сразу накинулись на него. Тут только началась настоящая охота.
Кое-кто из слуг уже смелей подбегал к волку, кто-то издали метнул копьё, которое лишь слегка задело его по спине, собаки вцепились ему в ляжки и стали рвать зубами. Доман, пользуясь этим, навалился, с необыкновенной ловкостью забил копьё в открытую пасть зверя и уложил его на месте. Пока шла потешная охота, со двора доносились крики, смех и рукоплескания: девушки, вскарабкавшись на забор, подзуживали охотников, дети размахивали палками. Даже старый Виш не мог спокойно усидеть и несколько раз хватался за меч. А когда волк, истекая кровью, упал наземь и собаки бросились его душить, все сбежались посмотреть вблизи.
Дней пять назад один из людей Домана поймал его в лесу, оглушив ударом по голове; полумёртвого зверя связали и привезли во двор, где он отошёл и ожил, чтобы теперь послужить забавой.
Когда оттащили убитого волка в сторону, началось состязание в стрельбе из лука и пращи. Доман оказался самым ловким, хотя другие старались изо всех сил сравняться с ним. Виш только смотрел и вздыхал, пряча трясущиеся руки. В своё время и он стрелял не хуже.
Когда стемнело и в горнице зажгли лучину, они снова сели совещаться и долго шептались наедине; наконец, Доман предложил гостю отдохнуть, уступил старику свою постель, а себе велел принести сюда же другую.
Чуть свет они вскочили; лошади, как о том Доман распорядился с вечера, уже ждали, но люди, хотя им очень хотелось ехать со своим господином, должны были остаться дома.
До Милоша Лешека было целый день пути лесом. В мешках за плечами они везли еду, в деревянных просмолённых баклажках — мёд; лошади, привыкшие к трясинам и лесам, не страшились такого путешествия. Доман ехал впереди.
Для скорости выбрали кратчайшую дорогу — по болотам и непроходимым чащам. Кое-где громоздились сваленные бурей полуистлевшие деревья; они поросли мхом и переплелись ветвями и корнями, преграждая путь, и тогда их приходилось объезжать кругом; кое-где попадались затянутые ряской речонки, через которые с трудом переправлялись лошади, карабкаясь по осклизлым берегам. В этой глуши, редко видавшей человека, зверь был не так пуглив и выскакивал чуть не из-под ног. Среди ветвей светились горящие глаза диких кошек, под кустами урчали медведи, с оглушительным треском и топотом разбегались стада лосей и оленей. Даже густые верхушки деревьев кишели птицами и белками, которые шелестели над головой…
В таинственную и жуткую глубь дремучего леса с трудом пробивались солнечные лучи, и когда под вечер путники выбрались из тёмных густых зарослей, оба с облегчением вздохнули.
На лугу остановились стряхнуть с себя листья, шишки, гусениц и мох, которыми засыпал их лес.
Вдали уже виден был дым. На лысом холме возвышался земляной вал, покрытый дёрном, за которым зеленела густая роща. Над деревьями синей лентой поднимался дым — признак человеческого жилья. Вал, окружавший городище, был так высок, что за ним оставались укрытыми все строения.
Подъехав ближе, они разглядели посреди вала узкий проход, загороженный высоким частоколом… Но и тут не чувствовалось никаких признаков жизни. Ворота были заперты. Они постучались — никто не вышел, хотя на гребне вала они заметили несколько человеческих фигур. Виш затрубил.
Однако они долго простояли, прежде чем из-за высокого тына показалась человеческая голова в ушастой волчьей шкуре.
Старик просил их впустить, но слуга буркнул, что князь Милош никого не принимает. Они настаивали и несколько раз вызывали стражу, пока их, наконец, не впустили. Ворота распахнулись, они проехали по тёмному проходу, разделявшему вал, который опоясывал городище, и очутились во дворе, заросшем густым кустарником. Исполинские дубы и липы с широко раскинувшимися ветвями закрывали чуть не весь двор. За ними в тени стояло раздавшееся вширь низкое деревянное строение с просторным крыльцом и высокой кровлей.
