Неоржа от ужаса и возмущения молчал.
– Им мало того, что они нас, судей, придавят и сделают рабами закона, – жаловался Грох. – Они хотят все вверх дном перевернуть. Ведь какими здоровыми жилищами были наши деревянные дома… Эх! Король приказывает строить из камня… А жить меж каменных стен – это смерть! Он хочет нас погубить. Господь Бог дал соль для всех. Когда-то можно было ее получить в Величке каждому, сколько нужно было, а теперь!.. Эх! Завели счета, жиды отмечают каждую мерку и записывают в книги.
– А моих коней вон из Велички! – заикаясь, простонал огорченный Неоржа. – Вот оно… Вот что… Дворян и рыцарей, – начал он бормотать, – король обиж… Они ему не по вкусу… Он лишь расположен к хлопам и жидам… Этот Левко из Велички, эта скотина, рассказавшая о моих лошадях, – он арендует соляные копи, и все, что он скажет, то свято… Моего мужика, хитрого разбойника, король фамильярно хлопает по плечу… а мы? Что мы такое? Кто мы?
– Светопреставление? – произнес Грох, глядя на дно кубка, в котором ничего уж не осталось.
В это время в комнату вошел ксендз Марцин Баричка, простоявший несколько секунд у порога, не замеченный разговаривавшими.
Грох, относившийся к духовенству с большим уважением, поцеловал в руку прибывшего. Неоржа встал, уступив место гостю. Ксендз Баричка, бледный, с пасмурным, угрюмым лицом, уселся.
– Я слышу, что вы, господа, жалуетесь на его величество, – произнес он, качая головой.
Неоржа, разводя распухшими руками, обратился к нему с болезненным выражением лица.
– Вы слышали о том, что случилось с моими лошадьми в Величке? Что? Ведь это вопиющее дело! За это Господь должен его наказать!
Ксендз Баричка изумился.
– А какое же у вас право было их там держать! – спросил он.
– Право? – с возмущением воскликнул Неоржа. – Такое право, что испокон веков такие люди, как я… там кормили по две и по четыре… Дьявол не взял бы за это жида, да и с кормом ничего не случилось бы.
Ксендз Баричка покачал головой.
– Это еще не все, – подхватил хозяин. – Послушайте, о чем рассказывает Грох: волосы дыбом становятся.
Ксендз повернулся к судье.
– Ужасно! – произнес Грох. – Я слышал, что собираются писать новые законы.
Баричка улыбнулся.
Грох начал свои нарекания, все более и более увлекаясь, но на духовного слова его не произвели никакого впечатления, и он равнодушно слушал.
– Это еще не самое скверное из того, что делает король, – молвил он строгим голосом.
Оба собеседника замолчали. Лицо ксендза стало грустным.
– Он хотел иметь наследника, в этом не было ничего плохого, он сватался к этой чешке, которая вскоре умерла… В этом был перст Божий! Вскоре после этого король Ян и его сын сосватали ему Аделаиду Гессенскую… Долго ли он с нею жил? А что теперь делается?
Грох покачал головой.
– Эта немка, которая ему даже двух тысяч копеек в приданое не принесла, а вдобавок еще уродлива…
– Он ведь знал об этом и все-таки женился, – прервал ксендз.
– Я ее видел, – пробормотал Неоржа, – и хотя я короля не люблю, но я его не обвиняю. Она безобразна, не знает по-нашему ни слова, и говорят, что она не совсем нормальная…
– Однако, она его жена.
– За эту жену вам нечего так вступаться, – произнес Грох, – она ни в чем не терпит недостатка. Король питает к ней отвращение, и ее устроили в замке, в Жарновце, где она живет, как подобает королеве, но мужа не видит. Она уж больно уродлива…
Грох покачал головой.
– Он не мог с нею жить, – произнес Баричка, – хотя по церковному уставу он должен был… Потому что человек не рожден для роскоши. Он ее удалил… Пускай так… Но зачем же он ищет других женщин… И вводит людей в искушение и соблазн?
Эти слова, отчетливо и строго произнесенные ксендзом Баричкой, не нашли сочувствия и подтверждения в его слушателях, отнесшихся к ним так же, как Баричка раньше отнесся к жалобам на законы.
Неоржа и Грох опустили глаза. Они тоже не были без греха, а в те времена, когда людские страсти проявлялись с особенной силой, редко кто мог похвалиться праведной жизнью. Поэтому строгий суд ксендза Барички приняли с молчанием.
– Это вина короля, – продолжал духовный, – зачем он дает себя склонить к плохому… Почему он поддается своим страстям; но не меньше виноваты и наши капелланы, которые с ним имеют сношения, живут вместе с ним, видят все его безобразия и не хулят, и не порицают его за это. Об его излишествах вероятно знает епископ гнсзнинский, потому что он часто бывает при короле, знает и ксендз Сухвильк, который почти из королевского замка не выходит, знают и ксендзы… Но ничего не говорят.
Слушатели хранили упорное молчание.
Грох находил, что составление новых законов это самый страшный грех короля, а Неорже казалось, что изгнание из Вслички его коней – еще большее преступление.
– Если б я был при дворе, – прибавил Баричка, – я не потерпел бы этих любовниц, о которых все знают и на которых указывают пальцами.
– Но в Кракове их нет, – шепнул Грох, указывая рукой в различных направлениях. – Они сидят в королевских поместьях, в Опочне, в Чехове, в Кжечове…
– Везде их полно, – говорил Баричка, продолжая возмущаться, – найдутся и в нашем городе… Это еще не все! – воскликнул он: – Люди рассказывают о еврейках!
Грох и Неоржа, услышав это страшное известие, заломали руки от волнения.
– Этого не может быть, – вставил Грох.
Неоржа молчал… Разговор о короле прекратился, потому что по двору проскользнула какая-то фигура, и никто из них не желал быть подслушанным.
Один лишь мужественный Баричка готов был всегда и перед всеми повторить свои слова.
Хозяин дома поднялся со своего места и ожидал появления в комнате человека, только что прошедшего через двор.
Двери медленно раскрылись, и на пороге показался хороший знакомый Неоржи, один из семьи Яксов Меховских; это была одна из богатейших семей в прежние времена; некоторые из них и по сию пору сохранили свои богатства; другие обеднели, и к числу последних принадлежал вошедший в комнату Якса Микула.
У Неоржи была единственная дочь: говорили, что Микула намерен был к ней свататься, но… Якса принадлежал к двору короля, и на него косо глядели. Когда он вошел, наступило молчание.
По лицу вошедшего сразу можно было узнать о его знатном происхождении, хотя одет он был бедно. У него была красивая рыцарская внешность, но черты его лица были слишком нежными и мягкими для мужчины. В нем было что-то барское, несмотря на его скромную одежду.
Неоржа его холодно принял; он догадывался, что Якса, находившийся при дворе короля, принес ему какой-нибудь выговор или неодобрение. Он предпочитал не говорить с ним о происшедшем.
– Я пришел с вами попрощаться, – отозвался Якса, – потому что боялся, может быть вы уедете. Мне так казалось!
Хозяин пристально на него посмотрел.
– Конечно, мне здесь делать нечего, – произнес он, – но и торопиться мне не хочется, потому что я не желаю, чтобы кому-либо показалось, что я скрываюсь от разгневанного короля.
Якса в ответ молча на него взглянул.
– А что же король? – угрюмо спросил Неоржа.
– На охоте.
– Сердитый?
– Я его почти никогда не видел сердитым, – возразил Якса. – Он на секунду вспылит, но быстро сдерживает себя.
– А вероятно он на меня гневается! – воскликнул Неоржа.
Яксе не хотелось прямо высказать то, о чем он думает.
– Я этого не знаю, – проворчал он, – однако я полагаю, что если вы на некоторое время сойдете с его горизонта, то по вашем возвращении забудется обо всем происшедшем.
– Но я об этом не забуду, – пробормотал Неоржа.
Ксендз Баричка встал и, попрощавшись с дядей, ушел.
Грох и Якса остались.
Воспоминание о короле снова взволновало Неоржу; он расхаживал по комнате и ворчал. Хотя он и узнал, что Якса находится в свите короля, однако он дал волю своему языку в надежде на то, что гость, сватавшийся к его дочке, примет его сторону и будет с ним одного мнения.
