– Знаешь, что… – угрожающе начала Света.

– Ладно, – сдался Дрозд. – Раз не хочешь мелкое и вредоносное, назови его Тихоном. Тишка – самое кошачье имя! Будет он у тебя спокойный и тихий. Еще двадцать раз поблагодаришь меня, что я выбрал для него такую мирную кличку.

Закрыв за Дроздом дверь, Света вернулась в комнату. Котенок запрыгнул на кресло и спал на боку. Живот у него раздулся, словно он проглотил теннисный мячик и теперь переваривал.

Она осторожно потрогала шерсть на его брюшке. Ощущение было такое, словно окунаешь пальцы в тополиный пух, нагретый солнцем.

– Тихон, значит, – вполголоса сказала Света. – Тиша…

Ваза разбилась с таким грохотом, словно упала не со стола, а с десятого этажа. Котенок перемахнул на книжную полку и уселся там, удивленно поглядывая вниз. Надо же, вазу кто-то разбил… В пять утра, заметьте.

– О, господи! Вторая ваза! У тебя совесть есть или нет?

Тихон уставился на хозяйку.

– Кошка – грациозное животное! – закричала Света, тряся перед носом кота толстенной книгой «Все о кошках». – Вот, читай! Видишь? Грациозное! Бесшумное! Изящное! А ты кто, корова полосатая?!

Полосатая корова разинула пасть, беззвучно расхохоталась Свете в лицо и ускакала вдаль по книжным полкам.

Света отбросила книгу и пошла собирать осколки.

– Это не кот, а какое-то стихийное бедствие… – бормотала она, ползая по ковру.

Пора составить реестр, в который она внесет ущерб, нанесенный дому за два месяца жизни с этим безумным животным.

Фикус пятилетний – одна штука. Сначала Тихон играл в кондуктора. Только этим можно объяснить, почему у бедного растения был прокомпостирован зубами каждый лист. Затем котенок потерял к нему интерес, и Света опрометчиво заключила, что искусанному деревцу больше ничего не грозит.

И ошиблась. В одно странное утро Тихон внезапно решил, что в нем течет кровь древнего рода бобров, и аккуратно подгрыз ствол у основания. Этого фикус уже не пережил.

Вазы и бокалы – в общей сложности пять штук. Эти пали жертвой его неуклюжести, хотя временами Света подозревала кота в скрытой ненависти к хрусталю.

Пара элегантных лаковых туфель с бантиками. У одной был сгрызен нос, у другой откушен бантик. Бантик чуть позже обнаружился в горшке, где когда-то радовался жизни фикус. Света утешала себя тем, что Тихон таким образом пытался вырастить новую туфлю.

Она выпрямилась и окинула комнату критическим взглядом. Есть ли что-нибудь еще, что можно уронить, покусать или разбить? Кажется, ваза была последним хрупким предметом.

Она вздохнула и побрела в кровать. Спать, спать, спать!

А это что за странный звук?

– Тишка! Тихон, ты где?

Света открыла дверь ванной и замерла, пораженная открывшимся видом.

Здесь только что закончилась страшная битва. Кот отчаянно сражался с рулоном туалетной бумаги и после долгой кровопролитной борьбы одержал победу. Сотни обрывков усеяли пол, подобно снегу. Сам Тихон, обвитый длинной белой лентой – ни дать ни взять награжденный генерал – сидел на краю умывальника и торжествующе озирал окрестности. Из пасти его свисал одинокий растерзанный кусочек. Похоже, последний метр соперника был показательно съеден в назидание другим рулонам.

– Ах ты подлец!

Тапочка прилетела в лоб победителю как раз тогда, когда он упивался триумфом.

Тихон вздрогнул и свалился в раковину. Сверху на него упала электрическая зубная щетка и задергалась в эпилептическом припадке, ища, что бы почистить. Ошалевший кот пулей выскочил наружу и помчался прочь, на ходу сбрасывая генеральскую ленту.

Света застонала. Выключила щетку и принялась собирать обрывки, мысленно проклиная тот день, когда решила сфотографировать лужу.

Кот оказался сущим стихийным бедствием. Он приходил к Свете в четыре утра, требуя хлеба и зрелищ. Он кусал ее за пятку, которой она пыталась спихнуть его с кровати, и использовал ее голову в качестве батута. Он раздваивался и растраивался, он мистическим образом делился на дюжину маленьких тихонов, от которых не было спасения. Он мяукал из каждого угла, прятался за каждой дверью.

Решив оставить у себя найденыша, Света и не догадывалась, что подписывает договор с чертом: она, Светлана Морозова, берет на содержание сотню бесенят в образе одного-единственного маленького полосатого котенка, а взамен получает прерванный сон, испорченные вещи, шерсть в тарелке с супом… Что еще? Ах да, наполнитель из кошачьего лотка в своей постели.

Кот обладал любопытством сороки и ее же неразборчивостью. Его интересовало все. Что в пакетах, которые Света приносит из магазина? Каковы на вкус шнурки от ботинок? Кто живет в унитазе, и можно ли его поймать?

В результате Света подбирала лохмотья разорванного пакета, меняла шнурки, вылавливала кота из унитаза. Тот обсыхал, встряхивался и снова отправлялся исследовать мир.

Ночью у Тихона наступало время охоты.

Прочитав в книге, что кошки – бесшумные животные, Света долго смеялась. А потом боролась с желанием отвезти Тихона к автору и оставить на пару ночей. Чтобы после с полным правом потребовать официальных извинений и компенсации за введение в заблуждение.

Днем котенка с натяжкой еще можно было назвать бесшумным. Он бесшумно делал какую-нибудь пакость и так же тихо смывался.

Но стоило опуститься сумеркам, как Тихон преображался. Он словно задавался целью извлечь максимум громкости из всего, что могло издавать звуки. Он шуршал, грохотал, пыхтел – даже скрипел! По ночам Свете снились привидения в оковах и лошади, табунами мчащиеся по ее новому паркету. Носороги в доспехах устраивали турниры в ее гостиной и громко чествовали победителя. Света просыпалась в ужасе и обнаруживала котенка, таращившегося откуда-нибудь из угла с самым невинным видом.

А ближе к семи утра он забирался хозяйке в волосы, вил из них гнездо и засыпал.

Проснувшись по будильнику, Света попыталась оторвать голову от подушки. Как всегда, с первого раза у нее ничего не вышло. Тихон не собирался сдавать теплое место без боя.

Наконец она освободилась. Котенок тотчас раскинулся на подушке, по-человечески закинув две тощие конечности за голову. Она поворошила теплый пух на его животе.

– Зачем вазу разбил, поганец? Разрушитель уюта!

Кот дремал.

– Ты весь день можешь отсыпаться, а у меня сегодня съемка. Слышишь, чудовище?

Чудовище слабо дрыгнуло задней лапой.

– Важная съемка! И очень трудная. Мне дали всего полтора часа на работу. Представляешь, как мало?

Кот приоткрыл один глаз.

– Я ни разу там не была. Мне нужно осмотреться, понять, что со светом… Минимум три часа, минимум!

Света вскочила, разволновавшись. Кот оказался идеальным собеседником: он слушал и не перебивал.

– А отказываться нельзя. Это очень серьезный проект! Повезло, что меня взяли. Знаешь, сколько фотографов готовы были сорваться с места по их первому зову? Снимать хоть самого черта!

Света замолчала. А секунду спустя поймала себя на том, что прикидывает, насколько выразительно можно снять властителя ада в домашнем интерьере: на заднем плане котлы, курчавые головы грешников, блики огня на стенах…

«Вот это и есть профдеформация».

Она подошла к окну и распахнула створку.

Город только пробуждался. Даже машины сигналили хрипловато, будто не проснулись до конца.

В песочнице сидела ранняя мама с малышом в панамке. Панамка была синего цвета, выцветшая на макушке.

И небо над Светиной головой было как панамка, надетая на макушку города. По краям – ярко-синее, а в середине светлое, нежное, голубое.

Одно-единственное толстое, как слон, облако висело над соседним домом. Ветер пихал облако в бок, точно уговаривал: ну давай же! полетели! Наконец облако встряхнулось и лениво поплыло к Останкинской телебашне, оставляя за собой пушистые клочки, зацепившиеся за антенны.

И в этой мирной утренней картине ничто не предупреждало о поджидающих впереди неприятностях.