Андрей расстегнул пряжку плаща, и он тяжело скользнул с плеч на пол. Снял шлем, завернул рукава. "Отделали же они тебя, парень, – с горечью подумал он. – Насмерть били".

Он продиагностировал его биоэнергетические параметры. Поля у парня почти не было, – так, рваные клочья. Он, действительно, умирал. Андрей нащупал живую ниточку на запястье – сердце подавало торопливые, рассеянные сигналы; чуть углубил пальцы, и легкие дали о себе знать "шероховатым" скрытым пульсом. Потом Андрей положил пальцы на внутреннюю сторону локтевого сгиба, отыскал слабую, прерывистую пульсацию на шее, на виске. Улавливая сигналы на четырех уровнях залегания, он прослушал все двенадцать жизненно важных органов. Затем сосредоточился и медленно, не касаясь, повел ладони вдоль тела, останавливался, возвращался назад, круговыми движениями уточнял, локализовывал участки повреждения, напряженно всматривался в видимое лишь ему… Черты лица Андрея заострились, зрачки расширились от боли – он снял на себя часть ее. Наконец, уронив руки, откинулся назад.

– Поди сюда, – открыв двери, позвал он молодую женщину.

– Господин офицер!.. – со страхом глядя на него, проговорила другая.

– Быстро! – приказал Андрей и отступил назад.

Женщина вошла, остановилась у порога, настороженно смотрела исподлобья.

– Воду, нож, чистые тряпки. Поживее.

Женщина не тронулась с места.

– Ты не мне, мужу своему помочь не хочешь, – укоризненно проговорил Андрей. – Как тебя зовут?

– Лота, – чуть шевельнулись губы.

– Жена ведь ты ему?

– Да.

– Желаешь ему смерти?

Она смотрела со страхом и недоверием.

– Делай, что велю. Помогай мне.

Андрей обработал открытые раны, снял боль. К концу сеанса сенсотерапии исчезла опухоль на лице, дыхание стало ровнее и легче. Андрей разогнул спину, вытер пот с лица. "Ну, дружище, ты меня не подводи. Ты – первый, ты обязан подняться". Одного сеанса, разумеется, не достаточно и завтра надо бы поработать с ним еще… Знать бы, что будет завтра с ним самим. Остается надеяться на крепкий организм и на то, что сейчас в работу введены все его резервы.

Застегивая плащ, он распахнул двери, позвал продрогших хозяев. Они вошли несмело, дети жались к матери.

– Повязки не снимайте, избу проветрите. Еда в доме есть?

– Только хлеб и немного кукурузы…

"Что бы придумать?.. Да, еще малыш…"

– Посмотрите, вы знаете этого ребенка?

Женщины покорно повернулись за его рукой, еще не совсем понимая, чего от них хотят, всмотрелись в мальчика. Потом что-то мелькнуло в глазах младшей.

– Мама, это Инги сынок! Той, что в конце нашей улицы жила, помнишь?

– Да, он как будто… Худой уж больно… О нем она убивается?

– Постой-ка… Лан, да?

– Где его родители? – напомнил о себе Андрей.

Лота обернулась, глянула недоверчиво – здесь не спешили отвечать на вопросы, которые задавали юкки.

– Я только хочу знать, они здесь? Живы?

– Да.

– Иди домой, Лан. И ни о чем не беспокойся, – он ободряюще кивнул мальчугану.

"А с едой что придумать?" – Андрей машинально провел по карманам, зная, что в трактире бросил на стол единственную и последнюю монету, чудом не пропитую прежним хозяином. Рука споткнулась – что-то оттопыривало карман, и Андрей с недоумением вытянул увесистый кожаный мешочек. Он вспомнил, как цеплялся трактирщик за его одежду, провожая до двери, и хмыкнул: "Ловкач!" Тертым калачом был трактирщик, твердо придерживался правила: за свою безопасность лучше переплатить, потом все равно можно найти способ вернуть потраченное, а вот коли недоплатишь, это оплошка непоправимая. Впрочем, кошель его пришелся как нельзя более кстати.

– Вот деньги, – Андрей высыпал на ладонь кучку монет. – Надо сходить в город и купить продукты. Утром ваш раненый проснется, надо будет хорошо покормить его.

Женщины переглянулись.

– Разве господин не знает? Нельзя нам в город.

– Это я устрою.

– Чего вы от нас хотите?– хмуро спросила Лота.

– Ничего. А впрочем… ты могла бы помочь мне.

– Нет, ничего я не стану делать для вас.

– Для меня не надо, я только хотел, чтобы ты повела меня к таким, как твой муж. Если я хочу помочь им так, как ему – ты откажешь мне?

Женщина быстро глянула на него, шагнула к постели больного.

– Мама! Скорее посмотри на Гойко!.. – Она опустилась на колени, всматриваясь в лицо мужа. Обернулась к Андрею. – Ты лекарь?

– Так ты поможешь мне?

– Д-да, я поведу тебя.

– Много таких, как твой Гойко?

– Много, – с горечью проговорила пожилая. – Вон дочку Табора, Анику третьего дня плетью исхлестали. Пластом лежит, не поднимается, да уж и вряд ли встанет. А сегодня утром старого Юниса подстрелили – воды набрать вышел. – Она махнула рукой. – Разве господин не знает, зачем приходят сюда ваши люди?

– Знаю. Но я не юкки, на мне чужая одежда.

Женщины недоверчиво молчали.

– Сейчас я отправлю тебя за продуктами, – Андрей посмотрел на мать Гойко. – А ты, Лота, подожди меня поблизости.

Андрей проводил женщину к солдатам из оцепления. Еще издали он приметил здоровяка с туповатым выражением лица, который, судя по высокомерной спесивости, был старшим в наряде.

– Имя, немытое рыло! – рявкнул Андрей, подходя к нему вплотную, и краем глаза увидел, как вздрогнула и какими глазами посмотрела на него женщина, вдруг увидевшая в нем наглого хама, ненавистного юкки.

– Бунбо! Господин офицер!

– Слушай меня внимательно! – Андрей послал импульс на ТИСС. – Отведешь эту женщину в лавку, там она купит продукты, и ты приведешь ее назад, вот до этого самого места доведешь. Ты понял меня?

– Так точно, господин офицер!

– Если хоть волосок упадет с ее головы – убью.

– Не извольте беспокоиться, господин офицер!

– Иди с ним, – повернулся Андрей к женщине, – и ничего не бойся. Продуктов побольше бери и не стесняйся, грузи на него, донесет, как миленький.

Когда женщина и воин скрылись в переулке, Андрей обернулся и поискал глазами Лоту. Она была неподалеку, как он и велел, но выражение ее глаз не понравилось Андрею: женщина смотрела зло и настороженно.

– Ну, что опять?

– Ты офицер?

– Почему это опять стало важно?

– Ты офицер! Я видела, как ты разговаривал с ним!

– Ну и что?

– Он тебя боялся. У тебя высокий чин? Ты с ними, ты юкки, я не хочу помогать тебе.

Андрей поморщился. Но не столько словам женщины, сколько в ответ на свои мысли. "Нет, не ТИСС. Он хорош для врагов, а с друзьями нельзя говорить его языком. И там, с Лиентой, ничего не стоило внушить ему полное расположение ко мне, ничего не стоило включить ТИСС…"

– Поверь мне, Лота, посмотри в мои глаза. Я вас не обманываю, я не юкки. Я и без тебя пойду, как пришел к твоему Гойко. Но если ты приведешь, людям будет спокойнее.

Она по-прежнему смотрела в упор, испытующе, но уже без бывшей непримиримости, она колебалась.

– Если ты не юкки… Почему он так обмер, будто сам герцог перед ним?

– А ему-то откуда знать, что я не ихний, он видит перед собой офицера. Тем более что офицер орет, как бешеный – надо подчиняться. Коль орет, значит право имеет, они так привыкли.

Женщина молчала.

– Думаешь, я не понимаю твоих сомнений? "С одной стороны, Гойко он помог, несомненно. А с другой стороны, зачем ему надо помогать нам? Говорит – не юкки. Да как верить-то голому слову? А если я вместо помощи приведу горе в дом друзей?" Ну, так, Лота? Ни в одном слове я не ошибся?

Она молчала, потупив голову.

– Тогда и ты правду мне скажи. Если бы ты наверняка знала, что доброта моя недобрая, от коварства она идет, знала бы, что черному делу это прикрытие. Так не позволила бы Гойко помочь? Прогнала бы от его постели, И с мыслями, что правильно сделала, смотрела бы, как он в муках умирает долгой смертью?

Лота испуганно вскинула глаза, они наполнились слезами.