Кармен провела весь день у Лены. Они пекли печенье и кексы и упаковывали их для Би и Тибби. Сегодня Кармен была рада тому, что остается у Лены на ужин. Вообще-то ей не нравились кулинарные изыски Лениного папы, слепящий свет галогеновых лампочек над столом и запах Эффиного быстросохнущего лака. Но именно сегодня больше всего на свете Кармен не хотелось оставаться в пустой квартире. Ведь это был уже третий вечер подряд.

Сегодня мама пошла с Дэвидом на бейсбольный матч. Она завязала волосы в игривый хвостик и надела кепку, что показалось Кармен верхом неприличия.

— Очень вкусно, мистер Калигарис, — произнесла Кармен, тыча вилкой во что-то твердое со шпинатом.

— Спасибо, — покивал он.

— Итак, Кармен, — весело сказала Эффи, осторожно беря вилку, чтобы не смазать лак, — Твоя мама что, влюбилась по уши?

Кармен сглотнула:

— Да, типа того. — Она быстро оглянулась на Лену.

— Я узнала это не от Лены, — великодушно заступилась за сестру Эффи. — Знаешь Мелани Фостер? Она работает в «Руби Гриль». И она видела, как твоя мама целовалась со своим парнем.

— Нам обязательно это слушать? — спросила Лена.

Кармен почувствовала, как что-то со шпинатом норовит выйти обратно.

— Он тебе не нравится? — спросила Эффи.

— Он ничего, — пробурчала Кармен.

Миссис Калигарис казалась одновременно смущенной, заинтересованной и удивленной.

— Я так рада, что твоя мама встретила хорошего человека.

— Да, наверное, — с трудом выдавила из себя Кармен после долгого молчания. Она закрыла лицо руками.

Будучи не совсем тупицей, Эффи прекратила свои расспросы.

Через минуту Кармен посмотрела на часы:

— Кстати… она вот-вот должна за мной заехать. — Убедившись, что все почти доели, она сказала извиняющимся тоном: — Схожу за своими вещами. — Кармен помыла свою тарелку. — Извините… но мне надо бежать.

— Все в порядке, солнышко, — сказала миссис Калигарис. — Это ты извини, что мы сегодня так поздно ужинаем.

Вообще-то Калигарисы всегда ужинали поздно. Кармен давно уяснила, что у греков так принято.

Следующие пятьдесят пять минут Кармен сидела с Леной в гостиной и ждала Кристину.

— Неужели трудно позвонить? — сердито спросила Кармен уже в который раз и вдруг поразилась: ведь это мамины слова!

Лена зевнула:

— Знаешь, со стадиона обычно трудно выехать. Она наверняка застряла где-нибудь в пробке.

— Она слишком стара для бейсбола, — мстительно констатировала Кармен.

Миссис Калитарис спустилась на кухню уже в халате. Во всем доме уже был выключен свет.

— Кармен, ты всегда можешь переночевать у нас.

Кармен кивнула. Ей хотелось плакать.

В десять сорок четыре наконец-то подъехала машина. Машина Дэвида.

Привыкшая рано ложиться Лена прикорнула на диване. Она открыла глаза и тронула Кармен за локоть.

— Видишь, все в порядке.

— Малышка, это был какой-то дурдом, — затараторила Кристина, как только Кармен открыла дверцу машины. — Прости, пожалуйста.

У Кристины был такой веселый и довольный вид, что трудно было предположить, что ей действительно неловко или по крайне мере не все равно.

— Кармен, извини. Это я виноват, — галантно произнес Дэвид.

«Тогда почему вы оба так сияете?» — хотела спросить Кармен, но, не проронив ни слова, села в машину.

Кристина и Дэвид перешептывались всю дорогу, и Кармен хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать эти противные приторные интонации. Когда машина остановилась, она резко выскочила на тротуар, чтобы не видеть поцелуй на прощание.

Двери лифта закрывались, но Кармен и не подумала придержать их, так что маму чуть не прищемило. Очутившись рядом с ней в маленькой кабине, Кармен с отвращением почувствовала запах пива.

— Котенок, — начала Кристина, — я понимаю, что мы опоздали… но ты бы видела эти ужасные пробки. Все билеты были проданы… кроме того, ты ведь так любишь бывать у Лены.

Она была подвыпивши, хотя, возможно, блестящие глаза и раскрасневшиеся щеки объяснялись не проходящим в последнее время радостным возбуждением. Мама не оправдывалась, она всего лишь хотела, чтобы Кармен перестала дуться и портить ее счастье.

Кармен обогнала маму в коридоре и открыла дверь своим ключом. Она все равно дулась.

— Ненавижу тебя, — бросила она со стыдом и отчаяньем, захлопнув дверь в свою комнату.

Вечером Тибби решила остаться с Брайаном. Она хотела пойти с ним в кафе, но вместо этого заказала в комнату пиццу.

Поев, они растянулись на полу и принялись рисовать.

— Что это? — спросил он, глядя на орнамент из квадратиков, которым она разрисовала уже второй лист бумаги.

— Это… ну вроде как ход моих мыслей.

Он кивнул с пониманием.

Брайан тоже был поглощен работой. Он рисовал комиксы, где люди были с огромными головами и такими же огромными глазами. Получалось не очень-то удачно, хотя Брайан старался. В задумчивости он прикусывал щеку изнутри, а когда заштриховывал картинки карандашом, приоткрывал рот.

Они работали молча, но вдруг из соседней комнаты послышалась музыка, и Брайан стал тихо насвистывать ее. Прислушавшись, Тибби поняла, что это очень сложная мелодия, по-видимому, даже симфония. Поразительно! Сотни нот, но он воспроизводил все.

Она отложила карандаш и посмотрела на своего друга. Он продолжал заштриховывать что-то и свистеть.

Музыка была прекрасной. Откуда Брайан ее так хорошо знал? Тибби подперла подбородок руками. Может, он всегда так мастерски свистел, просто она не обращала внимания?

Тибби боялась, что если промолвит хоть слово, то Брайан умолкнет, а этого она не хотела больше всего на свете.

Положив голову на пол и стараясь не заплакать, она закрыла глаза. Все рисунки помялись у нее под щекой.

Свист и шуршание карандаша. Плач скрипок, вибрация альтов на дне ее желудка, а теперь пианино, сопровождаемое свистом.

Вдруг все прекратилось, и Тибби стало еще грустнее. Было ощущение, будто она жила в мире музыки, теплом и уютном, а теперь очутилась на огромной холодной льдине.

Брайан спокойно рисовал. Он так и не поднял глаз.

— Что это было? — спросила она после длинной паузы.

— Что именно?

— Эта музыка.

— Ну-у… по-моему, Бетховен.

— А как называется произведение?

— Это концерт для фортепьяно. Вроде пятый.

— А сколько их всего?

Брайан наконец взглянул на Тибби, удивленный ее настойчивостью:

— Концертов для фортепьяно? Которые сочинил Бетховен? Не помню. Кажется, всего пять.

— Откуда ты знаешь?

Он пожал плечами.

— Просто слышал много раз. А этот часто крутят по радио. Тибби сверлила его взглядом, и Брайан понял, что она ждет других объяснений.

— Ладно, его играл мой папа.

Тибби сглотнула и опустила глаза, но Брайан продолжал смотреть.

— Мой отец был музыкантом — пианистом. Ты разве не знала? Он умер.

Тибби ужаснулась. Нет, она этого не знала. Она ничего не знала о жизни Брайана, и вот пришлось начинать с самого грустного. Она снова сглотнула, постукивая пальцем по кончику карандаша.

— Играл?

— Да.

Брайан снял очки, и Тибби поразилась тому, что у него такие глубоко посаженные глаза. Очень долго и яростно он протирал стекла краем футболки.

— Он это играл?

— Да.

— О-о-о.

Тибби зло прикусила щеку. Что она за друг, если не знает таких важных вещей? Ей было известно лишь то, что Брайан живет одиноко и невесело, но она ни разу не поинтересовалась почему. Она избегала этого, как избегала очень многого.

И вдруг ее осенило, что Бейли все знала про Брайана и его отца, даже про то, почему он умер. Наверняка она узнала об этом в первый же час знакомства с Брайаном, а вот Тибби провела с Брайаном сотни часов, заботясь только о своем душевном комфорте.

Чтобы увидеть некоторые вещи, в них надо поверить.

Ральф Ходжсон

*

— Расти не так уж плох.

Билли Клайн обернулся и подошел к Бриджит на два шага.