Нетерпим для нас ничей диктат.

Я обижен здесь сирийским братом,

Потому вам ставлю ультиматум.

Так нам всем Никулеску грозил,

Никулеску, который Мизил,

И, сказав под конец "мульцумеску",

Наконец-то ушел Никулеску.

*

Острова, острова ... Шум прибоя, лагуны, бананы...

Для романтиков моря вы вечный приют и кумир.

К вам стремятся душой бригантин боевых капитаны,

А порою, как Корсика, вы изумляете мир.

Острова, острова... С детства снился нам пик Монте-Кристо.

С Кубой связан волшебный, хотя и недолгий наш сон.

В Будапеште узнали и надолго запомнят марксисты

Славный остров Гаити и роковой Реюньон*.

*

Пишем в день по телеграмме,

Но не папе и не маме,

А, волнуяся слегка,

Информации в ЦК.

"Заседали нынче ночью.

Председатель был Комочин**,

Выступали делегаты,

Говорили - очень рады,

Очень рады этой Встрече.

Отмечали в каждой речи,

Что у всех у них одно увлечение,

Что горою все стоят за сплочение".

***

Еще не завершилась встреча,

Еще речей лилась река,

КВ - заботою отмечен

Уже летел на ПКК.

Лежала впереди София,

В ней - ожидания большие.

Маячил побоку Белград

Ревизьонистов стольный град,

Догматиков оплот, Тирана,

Чуть выступала из тумана.

А позади был Будапешт

Столица сбывшихся надежд,

Очаг повторного рожденья

Единства, силы комдвиженья.

После года упорной и неблагодарной работы, кое-как склепав наконец подобие нового своего Манифеста, коммунисты собрались в Москве за самым, вероятно, большим прямоугольным столом в мире, поставленным вдоль стен огромного Георгиевского зала Кремля. Если в Будапеште "консультировались" 67 партий, то на Совещание съехались уже 75. В течение почти двух недель (5-17 июня 1969 г.) генеральные секретари произносили свои монологи, а редкомиссия устраняла вновь возникшие к тому времени (в основном - в связи с подавлением Пражской весны) разногласия. Наконец документ принят, Леонид Ильич выступил на банкете с тостом, подчеркнув выдающееся значение нового этапа сплоченности комдвижения. И что осталось?

Сказать, что у меня было в то время ощущение бесполезности всего этого грандиозного, дорогостоящего предприятия, нельзя. Такая оценка во всей ее беспощадности пришла позднее. Но уже в то время и мне, и большинству моих коллег было очевидно, что достигнуть главной цели, которая ставилась перед совещанием, не удалось. Его итогом стал не апофеоз интернациональной солидарности, а раскол МКД, теперь уже закрепленный документом, под которым не стояла подпись крупнейшей коммунистической партии - китайской. Сталин считал, что пролетарская солидарность будет существовать и без формальных уз, как обходятся без брака многие семейные пары. Но, просуществовав в таком состоянии по инерции два десятилетия, МКД все-таки начало распадаться.

Последней отчаянной попыткой помешать этому стала Конференция коммунистических и рабочих партий Европы 1976 года. Ей предшествовало столь же долгое и муторное, как в Будапеште, "сидение" над проектом Итогового документа в Берлине. Поехав в столицу ГДР той же командой, мы встретились со многими старыми своими знакомыми - французом Канапа, итальянцем Росси, испанцами Мендесона и Аскарате, румыном Шандру, венгром Хорном. На сей раз секретари не пожелали тратить год жизни на бесконечные дебаты и свалили это дело на своих замов. Благодаря этому берлинские консультации отличались большим демократизмом, чему в немалой мере способствовал искусный председатель заведующий международным отделом ЦК СЕПГ Пауль Марковский. Худощавый, веснушчатый, с ежиком рыжих волос и быстрыми зелеными глазами, Пауль дирижировал собранием, умело используя возможности ведущего: объявить перерыв на кофе или отложить работу на другой день при первых признаках затевавшейся ссоры, поручить рассмотрение спорного вопроса специальной комиссии или подкомиссии и т. д. Практически все организационные вопросы, не говоря уж о содержании документа, наши немецкие коллеги согласовывали с Загладиным и мною, представлявшими в Берлине КПСС.

Если внешне сценарная канва подготовительной работы в Берлине была сходна с будапештской, то существенно изменилась их проблематика: китайский вопрос утратил свою жгучую актуальность, на первый план вышли серьезные разногласия между КПСС, другими партиями соцсодружества и группой влиятельных западноевропейских компартий. По своей теоретической сути это был спор между двумя этапами марксистской мысли - современной, которая была окрещена еврокоммунизмом, и традиционной, консервативной, упорно отстаиваемой нашим руководством. Бесконечный спор разгорелся, к примеру, вокруг понятия "диктатура пролетариата". Французы и итальянцы категорически настаивали на исключении этой формулы из проекта, ссылаясь, в частности, на то, что в современной социальной структуре демократических государств рабочий класс не располагает численным превосходством, к тому же доля его регулярно сокращается, общее соотношение "синих" и "белых воротничков" меняется в пользу последних. С доводами этими невозможно было спорить, наши коллеги из соцстран готовы были пойти им навстречу, мы с Загладиным несколько раз испрашивали согласие на уступки, но встречали требование настаивать на принятии первоначально подготовленного в Москве текста. Недели пролетали в словопрениях, а дело если и двигалось, то главным образом на закулисных переговорах, где изощрялись в поиске компромиссных формулировок (к примеру, вместо диктатуры пролетариата - государственное руководство обществом со стороны рабочего класса). Предлагались варианты "обмена" (мы вам "государственное руководство", вы нам - "взаимодействие с социал-демократами"). Словом, мало-помалу удавалось находить взаимоприемлемые развязки, хотя они и немногого стоили.

Разногласия с коммунистами "цивилизованных стран" не шли ни в какое сравнение со сварами внутри "ядра" МКД. Как и десять лет назад, румыны фактически пытались превратить документ из гимна сплочения в гимн независимости компартий. В Берлине они нашли себе нового союзника в лице югославов, присоединившихся к МКД после долгого перерыва. У Владо Обрадовича, невозмутимого и рассудительного серба, была к тому же своя идефикс - движение неприсоединения, которое он, склоняя на разные лады, пытался всадить в каждый абзац документа. Бесконечные дискуссии с ним требовали стальных нервов иногда я, не жаловавшийся тогда на здоровье, просил пардона и шел спать, Вадим же продолжал отстаивать честь КПСС уже не столько в теоретическом, сколько в спортивном поединке. Его мощная комплекция позволяла поглощать больше коньяка без ущерба для идеологического мышления, так что и упрямый Владо в конце концов сдавался. Где-то около пяти они расставались, после чего, поспав пару часов, позанимавшись с гантелями и освежившись душем, Загладин был готов к очередной нервотрепке.

Берлинская конференция компартий Европы прошла вполне благополучно: я уже рассказывал, что в кругу нашей делегации она была отмечена как очередной триумф Леонида Ильича. Что же касается значения принятого ею документа, над которым мы корпели целый год, я по своему обычаю аллегорически изложил его в стихотворной форме.

I

Дела в Европе просто блеск,

Добились мы больших успехов.

Кругом разрядка и прогресс,

И совещанье стало вехой.

С другой, однако, стороны,

Дела совсем не безнадежны,

И это мы признать должны,

Хотя и крайне осторожно.

II

Капитализм недавно вдруг

Объял безмерно жуткий кризис.

Теперь ему совсем каюк,

Конец его, бесспорно, близок.

С другой, однако, стороны,

Увы, как это ни печально,

Враги еще весьма сильны

И укрепляются нахально.

III

Все ж обстановка хороша.

Противоречьям нет предела