Что я имею в виду? Здравомыслящих людей немало, но у одних это свойство искажается излишком воображения, у других - недостатком знаний, у третьих интеллектуальной робостью. Наверное, есть еще и другие варианты, снижающие ценность здравого смысла. У Елиазара он существовал без каких-либо вредных примесей. Послушен по-армейски, не лез на рожон, но мог, согнувшись в полупоклоне, возразить начальству, и отступался от своего, когда уже становилось ясно, что дело это безнадежное. Делу был предан безмерно. У него, казалось, не было никаких других радостей, кроме как дни и ночи сидеть на своем рабочем месте. Вероятно, в этом заключался и свойственный ему организационный талант: постоянное личное присутствие было лучшей гарантией бесперебойной работы подчиненного аппарата.

Хотя Елиазар Ильич вышел не из партийных чиновников, а из журналистов, он вполне освоил язык, на котором писались партийные документы со времен Краткого курса ВКП(б). Просто, без выкрутасов, чтобы было понятно и младенцу, с долей народного юмора и даже издевки, когда речь идет о противнике. Предписывалось избегать иностранных словечек. Считалось хорошим тоном время от времени вставлять поговорку или хлесткую цитатку. Допускались образы. Кстати, именно Кусков назвал мировую социалистическую систему "главным детищем" международного рабочего класса. Как-то ему подкинули текст, в котором революционно-демократические режимы именовались "племяннищами" МКД. На подначки он не обижался. Относился к той редчайшей породе людей, которые, продвигаясь по служебной лестнице, остаются самими собой.

Работать с ним было легко и приятно, если не считать состояния, в котором Елиазар Ильич явно нарушал закон природы. Общеизвестно, чтo у трезвого на уме, то у пьяного на языке. У него же все было наоборот. Он был предельно доброжелателен в отношениях с окружающими, причем не было основания сомневаться, что это идет от доброты натуры. А вот перепив, вдруг начинал костерить всех подряд, без разбору, с непонятно откуда взявшейся злостью. Приходя же в себя, ничего не помнил. Однажды мы с ним вдвоем отправились в ту же Венгрию. В самолете Елиазар поднабрался, в аэропорту нас встретили коллеги из международного отдела ЦК ВСРП, и уже по дороге из аэропорта, а тем более за ужином в гостинице им пришлось выслушать о себе такое, что могло бы стать источником межпартийного разбирательства, если б наши коллеги не были снисходительны к этой человеческой слабости.

Я относился к Елиазару Ильичу с большой симпатией. С горечью узнал о постигшей его беде: в результате инсульта он потерял речь и способность двигаться. Его перевели на пенсию, в соответствии с общепринятым порядком дали возможность еще год прожить летом на закрепленной за ним казенной даче, своей у него не было. В дальнейшем близкие выносили его на улицу, сажали у подъезда, он грустно провожал глазами проходивших мимо людей. Я, как и другие, обращался к Пономареву с просьбой помочь своему бывшему соратнику - то ли у него руки не дошли, то ли в Управлении делами не сочли правильным делать исключение из железного правила советской жизни: каждому - что положено. Еще одна информация к размышлениям на тему привилегий партноменклатуры.

Если Кусков олицетворял в международном отделе крестьянскую сметку, то Загладин - рафинированную интеллигентность. Безупречное владение несколькими иностранными языками в сочетании с беспримерной работоспособностью, уравновешенным характером и цепкой памятью помогли ему быстро выдвинуться, а добрый нрав - завоевать всеобщее расположение.

Надо отдать должное Пономареву. Все его замы были людьми незаурядными. Анатолий Сергеевич Черняев, став помощником Горбачева по международным делам, может считаться если не соавтором, то по крайней мере "членом авторского коллектива нового политического мышления". Надо обладать редкостной самодисциплиной, чтобы с юных лет и до старости вести дневник, в том числе на фронте. Долгие годы, когда Черняев трудился на Старой площади в роли помощника секретаря ЦК, а затем зама, у него не было никаких шансов опубликовать свои записи, так что это был заведомо сизифов труд. Зато в последние годы Анатолий публикует книгу за книгой, воскрешая минувшее, как он его увидел.

"30 лет на Старой площади" - так назвал свои мемуары еще один заместитель Пономарева Карен Нерсесович Брутенц. Мало кто у нас может соперничать с ним в знании и, что еще важнее, в понимании проблем необъятного "третьего мира", которые были в его "ведении" в международном отделе. Мы с ним земляки и одногодки, в чем-то со схожими судьбами.

Любители "жареного" будут, вероятно, разочарованы тем, что я не говорю ничего, скажем так, пикантного об этих людях. Разумеется, все они, как и сам автор этих воспоминаний, не лишены недостатков. Будь я подвержен приступам злословия, мог бы сказать, что Загладина за спиной уличали в склонности "утилизовать" чужие мысли, Черняева - в сексуальной озабоченности, а Брутенца - в сварливости и амбициозности. Но эти "грешки" во много раз перекрываются бесспорными достоинствами моих многолетних коллег. Мы с ними не были закадычными друзьями, я не бывал у них дома и не приглашал к себе, но с годами все больше ценил общение с этими умными и порядочными людьми. Мы, можно сказать, слеплены из одного "социального теста" и принадлежим к одному клану "шестидесятников".

Десять туров консультативной встречи в Будапеште были, помимо прочего, школой красноречия. Сегодня имена многих тогдашних лидеров компартий преданы глухому забвению. Тогда они были у всех на слуху, хотя бы потому, что торжественно назывались в списке почетных гостей наших съездов и выступали с приветственными спичами. Просторный зал отеля "Геллерт" пустел на две трети, пока какой-нибудь малоизвестный коммунистический деятель занудно зачитывал заготовленный заранее текст. Зато сбегались послушать популярных ораторов. Итальянца Джанкарло Пайетта, поражавшего широтой познаний и пленявшего мягким юмором. Немца Герберта Миса, чьи выступления отличались обилием информации и глубиной анализа. Араба Халеда Багдаша, пламенного ритора, разоблачавшего происки империализма и "недоумие китайских товарищей". Американца Юджина Дениса, производившего впечатление не одним красноречием, но также элегантным внешним видом; его белая битловка была в тот момент "криком моды", и молодые люди из нашей референтской команды побегали по будапештским магазинам в поисках вожделенного наряда.

Свое описание будапештской встречи завершу несколькими фрагментами написанной мной тогда шуточной поэмы. При скромных поэтических достоинствах она неплохо передает атмосферу, которая там царила.

Потомок! Для тебя, дружок,

Я взялся за перо, как прежде,

Чтоб Встрече подвести итог

Консультативной в Будапеште.

О, Будапешт, краса Дуная!

Стоял одиннадцать веков,

Такого сборища не зная,

Сюда сегодня прибывают

Посланцы всех материков.

Мы слышим лай из Вашингтона,

Пекин не устает нас крыть,

Им вторят реваншисты Бонна,

Но, как заметил Корионов*,

Плевками солнца не затмить.

И пусть не злятся в Бухаресте,

Нас в темных замыслах виня,

Хотим лишь мы, собравшись вместе,

Поговорить о дате, месте,

А также о повестке дня.

Нет, наша цель не отлученье,

И собрались мы не за тем.

Мы добиваемся сплоченья

При коллективном изученье

Всех актуальнейших проблем.

*

Побросали все чаи и кофеи,

Распахнули все блокнотики свои.

С кулуаров народ в залу повалил,

Выступает Никулеску-Мизил.

Не осталось в коридорах ни души,

Застрочили вперебой карандаши,

А иные повскакали даже с мест

Заявляет он двенадцатый протест.

Выступает осужденья супротив,

Повторяет свой излюбленный мотив:

- Если будете касаться КПК,

Мы дадим отсюда трепака.

И скажу я вам как братьям брат: