— Значит, она вышла за моего отца по любви, а расчетливые родственники остались с носом? Что ж, правильно сделала… И я преклоняюсь перед ее силой воли. Никого нельзя насильно выдавать замуж, пусть даже по хорошему расчету.
— Браки по расчету не так уж редки, поверьте, — заметил Манфредо, пожав плечами. — Очень часто отпрыску аристократической семьи с пеленок внушают, что когда-нибудь он должен породниться с не менее знатной фамилией.
Эмили недовольно фыркнула и подумала о жене Манфредо — ведь он, несомненно, женат. На безымянном пальце левой руки герцога, поблескивая огромным бриллиантом, красовался золотой перстень с монограммой на оправе. Интересно, его брак тоже состоялся по расчету?
Ей вдруг представилась вся нелепость ситуации, когда в первую брачную ночь Манфредо оказался в одной постели с нелюбимой женщиной. Вообразив, как он снимает свою белоснежную рубашку, обнажая загорелые плечи и мускулистую грудь, Эмили невольно покраснела.
— Ваши обычаи варварские! — объявила она, отгоняя манящий образ раздетого до пояса герцога. — Ну да ладно. Расскажите, что за отношения были у вас с моей матерью, почему вы задались целью найти ее следы?
Повисла долгая пауза. Эмили показалось, что она вот-вот закричит от этой разрывающей душу тишины.
— Ради всего святого, не молчите!
Манфредо продолжал сверлить ее взглядом. Наконец, удостоверившись, что она готова услышать правду, герцог продолжил свое повествование:
— Ваша мать была дочерью близкого друга моего отца, Эдоардо ди Мафаи. Давным-давно старик пообещал моему деду, что его дочь, Стефания, станет женой моего отца. Однако, как вы уже знаете, ваша мамочка променяла моего папу герцога на бедного викария…
Эмили с интересом наблюдала за Манфредо, пытаясь понять, не испытывает ли он обиду за обманутого родителя. Но его бесстрастное, как у индейского воина, лицо не выражало ни малейшего намека на что-либо подобное.
— Но это не объясняет ваше появление здесь…
— Я веду дела Эдоардо ди Мафаи. Наши семьи… издавна дружили, а после побега вашей матери Эдоардо остался один-одинешенек. Ваш дедушка слабеет день ото дня. Навестите его, Эмили, он будет счастлив увидеть перед смертью внучку.
— Ну я не знаю… Этот человек вынудил маму бежать из дому, оставить родных и близких! — вызывающе заметила Эмили.
— Да неужто в вас не найдется ни капли сострадания к старому больному человеку? Ведь он вам все же не чужой!
Она прерывисто вздохнула и сморщила свой слегка курносый носик.
— Конечно нет. Прошлого не воротишь. И мне жаль, что он так болен. Я бы очень хотела его обрадовать, но… А впрочем, дайте мне его адрес.
— Ну вот, это другой разговор! Записывайте: Италия, Венеция, палаццо «Ди Мафаи», граф…
— Граф?!! — Эмили недоуменно уставилась на герцога, думая, что тот решил над ней подшутить, но в его внимательном взгляде не было ни капли насмешки.
— Его палаццо так и называется «Ди Мафаи», — пояснил Манфредо.
— Минуту! — Она зажмурилась и тряхнула головой. — Мой дед — граф? И живет во дворце? Вы шутите?!
— Вовсе нет. Он самый что ни на есть настоящий граф. У нас в Венеции сохранилось много фамильных палаццо, — пояснил Манфредо, видя, что Эмили недоверчиво постукивает карандашом по столу. — Несколько сотен. И много дворян. Мы до сих пор носим титулы. Да я не вру, Эмили! Это действительно так! Зачем мне вас обманывать? Теперь-то вам ясно, почему старый ди Мафаи был так обеспокоен выбором своей дочери? Не дай Бог ей бы вздумалось выйти замуж за какого-нибудь гондольера или торговца!
— Уф, вы меня прямо огорошили! — пробормотала Эмили, не в силах переварить услышанное. — Значит, — неторопливо заговорила она, собираясь с мыслями, — он был в отчаянном положении? Разорился и хотел удачно выдать замуж дочь, дабы обеспечить ей нормальную жизнь?
— Вовсе нет. Он не разорен, а сказочно богат. И тогда, и сейчас…
Ничего не понимая, Эмили упрямо тряхнула головой.
— Тогда какого черта он заставлял ее выходить за нелюбимого?
— Да потому что проходимцев-голодранцев, желающих получить хорошее приданое, — хоть отбавляй, — снисходительно пояснил Манфредо. — А когда деньги женятся на деньгах, отцу бояться нечего!
— Теперь меня не удивляет, что мама решилась на побег! — взорвалась Эмили. — По-моему, единственный повод для брака — это любовь! Иначе все эти клятвы перед алтарем превращают женитьбу в жалкий фарс! И я горжусь, что мама презрела ваши дурацкие аристократические догмы и вышла пусть за бедного, но по любви.
— Но она могла бы иметь и то, и другое, — вкрадчиво заметил Манфредо. — Ваша мама была единственной законной наследницей огромнейшего состояния…
— Да что вы…
Воцарилась обманчивая тишина. Обескураженная словами Манфредо, Эмили молча смотрела ему в глаза.
Этого не может быть, иначе почему мы с отцом жили в полной нищете? — недоумевала она. Зимой и осенью в церковной пристройке стоял такой холод, что мне приходилось ходить по дому в трех свитерах и в теплых ботинках. Если бы у мамы были деньги, нам не пришлось бы бедствовать.
Эмили хотела поделиться своими соображениями с Манфредо, но слова буквально застряли у нее в горле.
Манфредо отошел от окна и теперь стоял совсем близко. Эмили пришлось волей-неволей поднять на него глаза, но, встретившись с заинтересованным взглядом герцога, она почувствовала себя неловко.
Он словно нарочно показывает свое превосходство. Зачем?
Раздвинув полы пиджака, Манфредо сунул руки в карманы брюк, и Эмили невольно привлекли его широкий торс и узкие бедра. Сам не ведая, что творит, Манфредо притягивал внимание своим природным магнетизмом, который сквозил в каждом жесте и в каждом звуке его чувственного голоса.
— Вот увидите, ваш дедушка очень добрый и порядочный человек, — внушал он Эмили. — На старости лет ему будет отрадно знать, что единственная внучка займет законное место среди вельмож венецианского общества…
У Эмили вырвался нервный смешок, когда она представила себя садящейся в карете в бриллиантовой диадеме и в горностаевой мантии, струящейся за ней по мраморным полам дворца. Кажется, так одевались графини или она ошибается? А может, всемирно известные кутюрье наперебой бросятся предлагать ей свои услуги?
— Так вы решились? — нетерпеливо спросил Манфредо.
Эмили очнулась.
— Нет-нет… Ах да! Конечно, я съезжу к дедушке! Прошу прощения, но мне все это кажется сумасшествием. То есть я хочу сказать… вам следовало бы перепроверить факты. Мне кажется, мама вовсе не была графиней, по крайней мере, если и была, то не имела прав на наследство.
— Почему вы так думаете?
Она посмотрела на герцога с сожалением. Эмили, казалось, умиляла его недогадливость.
— Потому что я помню нашу жизнь. Отец и я были для мамы всем… Имей она столько деньжищ, мы бы, несомненно, ими воспользовались, а после смерти она могла бы все оставить папе. Мы же, сколько я себя помню, влачили жалкое существование. Порой нам едва хватало денег, чтобы сводить концы с концами. У отца за душой не было ни пенса. Да посмотрите на меня! На эти обноски из секонд хэнда! Разглядев мои наряды, едва ли поверишь, что я — графиня!
Эмили словно посмотрела на себя со стороны. В этих лохмотьях она сама себе противна, можно представить, какое впечатление ее «наряд» произвел на одетого с иголочки герцога. Сравнивая изображенную на фотографии Стефанию ди Мафаи с ее дочерью, он, должно быть, задавался одним и тем же вопросом: как такая элегантная дама могла произвести на свет столь жалкое создание?
— Я знаю лишь то, что Стефания ни разу в жизни не воспользовалась своими банковскими счетами. Они до сих пор нетронуты.
— Но… тогда зачем она намеренно превратилась в нищенку? — воскликнула Эмили.
— Гордость не позволяла. И страх, — вмешался Томас Робинсон, — Отец Стефании мог отследить любое отчисление со счета, а для вашей матери это означало потерю свободы. Все это я прочитал в предсмертном письме вашего отца, вот оно.
